Якобинец

Но Бог мой, я тоже потомственный дворянин, пусть никогда не был богат или приближен ко двору, я тоже роялист, и всё же, мне больно резали слух его человеконенавистнические декларации о «высшей» и «низшей» расе, о миллионах французов как о «скотах», о желании лично четвертовать, расстреливать и вешать…

– Ужасно, – Мария неприязненно передёрнула плечами, – у меня даже возникло жуткое ощущение, что он не просто наслышан о пытке этого несчастного, а сам лично приказал истязать его.. Мне кажется, у него нет сердца, он бы смог.. У тебя не возникло такого чувства, Арман?

Доктор Розели метнул на молодую женщину быстрый взгляд, но промолчал. Порывисто повернулся он к сестре:

– Любое живое существо, поверь мне Мари, и человек не исключение привлекает добро и гуманное обращение, а они – «террор»… И те и другие.

Как странно, противоположные идеи, но при этом как оказывается одинаковая логика. Поразительно!

И чем же, скажи мне, их «белый монархический» террор лучше революционного? Снова кровь, снова слёзы жён и детей, снова ненависть и жажда мести. Замкнутый круг!

Дантов ад – «оставь надежду всяк сюда входящий»! Наверное, я действительно перезрелый идеалист, но кто же сумеет порвать порочный круг и остановиться первым? Или же на смену обоим придет некая третья страшная сила и сметет всех?…

Куаньяр находился в доме доктора Розели уже две недели. Их доброжелательность и деликатное сочувствие, забота и мягкость обращения нравились ему, он отвечал им искренней благодарностью и симпатией.

Но иногда Норбер замечал, что добрые хозяева осторожно присматриваются к нему, ведут себя немного скованно, а у молодой и хорошенькой гражданки Розели и вовсе иногда мелькал в глазах страх, которого он не мог понять.

Доля личного обаяния и подчеркнутая мягкость обращения между тем делали свое дело, настороженность в синих глазах Марии Розели постепенно сменилась более мягким чувством.

Но этим жарким утром Норбер, вдруг услышал под окном разговор двух мужчин:

– Шутки ли, Северьёф, покушение на парижского комиссара.. Сам-то ты веришь, что он еще жив? Лошадь поймали, седло в крови, кровью забрызгана трава у дороги, правда, тела так и не нашли. Розыски оказались безуспешны.. И второй еще не прибыл..Такого еще не бывало..

У Норбера стукнуло сердце. Он приподнялся на постели.

– Что там?

Мари грациозным движением отодвинула портьеру:

– А… это санкюлоты ищут исчезнувшего комиссара Конвента, его ждали из Парижа еще две недели назад, да вам то что?

– Тсс! Дайте послушать!

Наконец-то, пора дать о себе знать! Но он был еще весьма слаб и подходя к окну, пошатнулся и неловко столкнул с подоконника (комнаты располагались на втором этаже) огромный горшок с цветком…

Снизу проклятия посыпались, как горох из дырявого мешка, злосчастный цветок едва не приземлился кому-то на голову. Уже через минуту в двери дома доктора Розели уже громко стучали прикладами, послышалась знакомая фраза:

– Именем Республики!

Испуганная Мария возмутилась, беззаботный смех Куаньяра поразил её, по ее мнению радоваться было совершенно нечему!

– Вам смешно!? Зачем вы привлекли их внимание?!

Его же удивил нескрываемый ужас в ее глазах. Норбер мягко взял девушку за руки.

– Бояться нечего. Вы же не разбойники и не «белые». Пусть ваш брат откроет и проведет их сюда, ко мне. Не вы оба, а я нужен им.

Двое мужчин, показавшихся на пороге комнаты, выглядели весьма характерно, трёхцветная кокарда на шляпе одного, на другом красный фригийский колпак, лица были мрачны и даже злы.

«Еще бы», – подумалось Норберу, он вспомнил о тяжелом горшке с цветком. Интересно, кого из них он осчастливил?

За их спинами толпилось человек десять, вооруженные молодые люди не старше 25 лет с решительными лицами, в красных колпаках и карманьолках, члены революционного комитета Лаваля. В страхе и оцепенении застыли брат и сестра Розели.

С минуту они разглядывали Куаньяра. Он был без сюртука, одет лишь в полосатый жилет с белой рубашкой, воротник небрежно расстегнут и полосатые же брюки, заправленные в высокие кавалерийские сапоги.

Густые и длинные черные волосы отросли длиннее обычного, на скуле и под правым глазом красовались характерные ссадины и густая синева. Он был еще слаб и заметно хромал, передвигаясь с помощью трости, но держался уверенно и властно.

– Кто ты такой, чёрт тебя дери! Документы! – зарычал рыжеволосый коренастый субъект в шерстяном красном колпаке.

На разбитых вспухших губах Куаньяра зазмеилась ироническая усмешка, свирепость незнакомцев, вызвавшая страх обоих Розели, не произвела на молодого человека ровно никакого впечатления.

– Норбер Мари Куаньяр. Я парижский комиссар от Комитета Общественного Спасения, присланный на замену гражданина Мэнье. Мои документы и лошадь у вас, насколько я мог слышать. Мою личность может также удостоверить мой коллега, комиссар Лапьер.

Понаблюдав как с их лиц исчезают злость и свирепая решимость, и не дав опомниться, Куаньяр произнес еще более уверенно и властно:

– Я хочу видеть местного председателя клуба и мэра, когда это будет возможно?

Он смотрел в упор на местных чиновников и потому не видел, как еще сильнее изменились и побледнели лица его домохозяев, как они переглянулись между собой.

Рыжеволосый неловким жестом стянул с головы красный колпак:

– Франсуа Кенель, председатель революционного комитета Лаваля.

Невысокий, худощавый мужчина лет 40 с миндалевидными зелеными, как у дикой кошки глазами вежливо наклонил голову, но шляпы не снял:

– Я и есть председатель местных якобинцев, Антуан Северьёф, гражданин. Мы уже считали вас погибшим. Во имя Разума, что с вами произошло?

Якобинский клуб грозная сила, с ней имеет смысл считаться даже делегату революционного правительства. Хотя полномочий данных ему Комитетом хватит и на них и всё же… ( «Мне с ним работать, надо присмотреться к нему..», – подумалось Норберу).

Только теперь Куаньяр увидел страшное напряжение на бледных лицах своих добродушных хозяев. Это озадачило его и счел нужным успокоить их:

– Доктор Розели, – он мягко кивнул Марии, – гражданка, всё в порядке, всё хорошо. Надеюсь, вы извините мою дерзость, но мне нужно поговорить с гражданином Северьёф с глазу на глаз. Гражданин Кенель, вы и ваши люди свободны, сообщите обо мне мэру и общественному обвинителю, жду их завтра в девять.

Ошеломленные Розели, как две тени выскользнули из комнаты.

Тремя днями позднее в город приехал Лапьер. Комиссары в Лавале занимали здание особняка дворянина-эмигранта, некоего герцога де…

Да какая, в сущности, разница, как звали этого «бывшего», на первом этаже располагались мелкие городские службы, продовольственный комитет и другие подобные организации.

Лестницу наверх и двери в приемную делегата революционного правительства охраняли национальные гвардейцы. Кабинет отличался от обычного только огромными размерами, но выглядел в целом вполне привычно: пол, устланный ковром, у стен резные шкафы с документами и пачками бумаги и бланков (такие шкафы в будущем назовут «в стиле Людовика XYI»), позади стола у стены неизменный триколор.

Из этого основного помещения незаметная дверь вела в комнату, обставленную вполне по-домашнему, временное место службы было и временным домом, слишком часто комиссару приходилось работать до самой глубокой ночи, до утра..

Из огромных окон была видна площадь и здание Ратуши, где располагалась мэрия Лаваля. Слева здание, где размещался революционный трибунал, словно по примеру Парижа Якобинский клуб занял помещение бывшего монастыря.

Правительственному комиссару полагалась личная охрана, после нападения роялистских убийц Куаньяру ее удвоили.

Он шел прямо в шумящую толпу клерков, чиновников и просителей, наполнявшую холл, быстрым пружинящим шагом крупного хищника, который давался ему очень нелегко, вскинув черноволосую голову, шел уверенно, не сворачивая, но временами все, же опираясь на трость, лишь хромота напоминала о недавнем ранении.