Якобинец

Под конвоем девушку препроводили в городскую тюрьму. Орудия неудавшегося покушения, нож и давший осечку пистолет Норбер спрятал в сейф и, шатаясь, морщась и постанывая от боли, тяжело опустился в кресло.

Подумал, держась за полузаживший раненый бок: «Стерва, будто знала точно, куда бить, в глазах чернеет. Судя по горячему приему, контрреволюция сильна в этих краях. Нужны показательные процессы, столько, сколько потребуется. Скоро здесь будет порядок, наш республиканский порядок и мир…»

Стиснув зубы, он беззвучно корчился от боли. Искажённое лицо побелело совершенно, на лбу выступила испарина…

Через некоторое время пришел заместитель председателя Революционного Комитета гражданин Клод Макэ:

– Гражданин комиссар! В результате допроса удалось установить, эта аристократка сама маркиза д, Эспаньяк, жена одного из командиров контрреволюционных формирований и активный член его банды. Того самого д, Эспаньяка, именем которого была подписана злосчастная прокламация.

Норбер побледнел от сосредоточенной ненависти и нахмурился:

– Считаете, эту бешеную вдохновил пример убийцы Марата? Передайте Эрбо, чтобы не совершал опасной ошибки Монтанэ, не давал ей шанса красоваться на суде и корчить из себя героиню и мученицу, пусть люди увидят ее истинное лицо, лицо роялистской фанатички!

Макэ склонил голову в знак согласия и как-то неуверенно продолжал:

– Я думаю, – запинаясь, начал он, – то, что еще просил передать вам гражданин Северьёф вам не понравится, но вы должны это знать.

Доктор Розели с младшей сестрой только что уехали, их прислуга молчит, делают вид, что не знают куда. И главное: роялистская фанатичка дЭспаньяк, тоже сестра доктора Розели, к которому вы так расположены, кстати, его полное имя Арман Андрэ Мари де Розели, он из обедневших дворян, барон. Всё как-то руки до него не доходили, уж очень тихим и безвредным он выглядел, ни в какой политической организации не состоял, ни в чем не участвовал.

По озабоченной побледневшей физиономии Макэ было заметно, что он ждал взрыва бешенства всесильного парижского делегата, ждал самого худшего. И не без оснований, знали, что доктор приходится родственником роялистскому командиру, терроризировавшему республиканцев Майенна и Лаваля и он до сих пор на свободе?

– Ах, вот как…, – секунду Норбер молчал, затем рывком поднялся и треснул по столу ладонью – срочно отправляйте людей из Революционного Комитета на поиски! Найдите мне их обоих! Розели сразу доставьте ко мне! А после я хочу видеть гражданина Кенеля! В какую задницу вы заткнули свою революционную бдительность?! Живее гражданин за Кенелем , докажите оба мне свой патриотизм, иначе я рискую потерять терпение, а вы головы!

Когда за Макэ закрылась дверь, потрясенный до глубины души, Норбер тяжело облокотился об стол и закрыл голову руками. Добрейший Розели и туда же?! Что же это?! Кому после этого можно доверять?

Может написать Вадье в Комитет Общественной Безопасности о том, что его провинциальные коллеги из Майенна плюют в потолок от преступного безделья, когда вокруг рыскают банды шуанов? Впрочем, не стоит, справимся с провинциальным разгильдяйством собственными силами. Они быстро научатся оперативно работать, не хуже, чем в Париже.

Чуть позже Норбер решил отправить людей из революционного комитета в тюрьму за доктором Розели. Когда того ввели в кабинет, Норбер не смог поднять на него глаз и лишь негромко процедил сквозь зубы:

– Садитесь.

Чем более скверно или неловко он себя чувствовал, чем сильнее были эмоции, тем неподвижнее и холоднее становилось его оливково-смуглое лицо.

– Что вы можете сказать мне, гражданин Розели, я доверял вам, относился к вам, как к другу…почему…, – Куаньяр упрямо смотрел в пространство сквозь собеседника. От гнева и возмущения горло сжалось, он замолчал.

– Для себя я не прошу ничего, – неузнаваемым хриплым голосом начал Розели, – лишь справедливости и милосердия к моей сестре, она еще так молода и ни в чем не замешана, она не заслужила смерть.

Темные глаза Куаньяра бешено загорелись, он резко вскинул голову, скулы обозначились резче на побледневшем лице, но голос, дрогнувший от сдержанной ярости, звучал обманчиво холодно:

– По-вашему Элен д, Эспаньяк ни в чем не замешана, она – невинная жертва?!

– Да простит меня Господь, причем здесь Элен, просить за нее бессмысленно, но у меня есть и другая сестра. Мария ничего не знала до последнего о двойной жизни Элен, скажу больше, именно я запретил Марии общение с ней около года назад. Проявите хоть каплю милосердия к Марии, после моей казни она и так останется одна… Неужели вы намерены и её… тоже…? – Розели запнулся, в его взгляде мелькнул ужас.

– О чем вы, Розели?, – удивлённый Норбер впервые взглянул собеседнику прямо в глаза.

– Но разве я… мы не арестованы… – запинаясь, произнес смертельно бледный Розели, – как родственники Элен д, Эспаньяк и предполагаемые сообщники?

– А вы .. вы сами.. что можете сказать об этой истории? Я хочу услышать это лично от вас. Скажите мне правду, мне не всё равно, я хочу знать правду, это ваш последний шанс. В глазах моих коллег вы, безусловно, виновны в соучастии, а потому обречены, но последнее слово здесь будет за мной, – и, помолчав, добавил другим, более мягким тоном, – Арман, вы спасли мне жизнь, всё это время были очень внимательны и добры ко мне, а я не забываю, ни добра, ни зла, а потому, будьте же искренни сейчас..Неужели вы всё это время..пока я находился в вашем доме, думали о том, …как убить меня? Ну же, я хочу видеть ваши глаза!

Побледнев еще сильнее, доктор Розели поднялся, прижимая руки к груди:

– Знаю, что учитывая мое происхождение и… близкое родство с Элен, вы всё равно не поверите мне. И всё же я это скажу. Я не был в отряде д,Эспаньяка, хотя тот меня не раз агитировал, взывая к долгу дворянина. Да, он изредка бывал в моем доме… но только как муж моей сестры. Наши личные отношения были более чем прохладными. Он не доверял мне, считал слишком мягким, «умеренным» и даже терпимым к республиканцам, таково было его мнение. Вам должно быть понятно, что из-за наших глубоких разногласий я не мог выполнять никаких их поручений и заданий, не знал и местонахождения отряда, схронов и прочего. Я ничего не знал, кроме самого факта, что муж моей сестры является командиром этого отряда, а она…, – тут Розели невольно запнулся, – участвует в… акциях… наравне с прочими шуанами… У нас были слишком разные взгляды на происходящие события, в последний раз мы расстались почти враждебно и я просил обоих, не посещать больше наш дом. Мари может подтвердить мои слова.

Что касается подготовки вашего предполагаемого убийства…

Подумайте сами, вы тогда были совершенно беззащитны и если бы я замыслил убийство, это было бы совсем нетрудно… но я не убийца. Совесть моя чиста, ничьей крови на мне нет, – спокойно и твердо Розели смотрел в глаза Куаньяру, – я умру невиновным – он умолк, руки бессильно опустились, взгляд метался, – конечно же, не верите? Тогда к чему было вызывать меня на откровенность? Хорошо, вам никто не помешает казнить Элен и меня, но Бога ради… не губите Марию! Она всегда была добра и внимательна к вам, ухаживала часами, когда вы в этом нуждались, неужели вся ее вина в дворянском происхождении и в родстве с Элен?!

Прямо перед Норбером на столе лежали материалы, поспешно собранные на доктора Розели гражданином Кенелем и Макэ. Рядом лежала папка от председателя местных якобинцев гражданина Северьёфа.

– Скажите, гражданин Розели, Кенель и Макэ долго допрашивали вас?

Бледный Розели с трудом поднял на комиссара ввалившиеся глаза, ответ прозвучал хмуро и резко:

– Не особенно.

– Что за тон? С вами грубо обращались?

Розели смотрел в пространство прямо перед собой.

– Мне кажется, они почти не слушали меня, писали что-то свое, будто уже заготовленное. И вот все Розели семья шуанов и заговорщиков.

Озабоченный угрозами парижского комиссара Кенель развил теперь бурную активность, буквально «рыл землю», чего он теперь не повесил на несчастного, которого еще недавно сам спокойно игнорировал, как безвредного субъекта…

Но все эти неожиданные и тяжкие обвинения, Норбер отлично это понимал, сплошная штамповка.

Но скольким людям подобные штампованные обвинения стоили жизни, прежнего комиссара Мэнье такие решения трибунала вполне устраивали…

Среди местных жителей ходили упорные слухи, что «бедному доктору Розели конец» и тихо сожалели о жестокой участи Марии. Люди не сомневались в том, что они отправятся на эшафот вместе с Элен дЭспаньяк. Об этом докладывали комиссару агенты местного революционного комитета.

Вероятно, что затаившиеся шуаны в своем кругу, сквозь зубы призывали проклятия и кровавую месть на головы якобинцев за смерть «героини-роялистки» мадам д,Эспаньяк. Но об этом можно было только догадываться.

Санкюлоты рассуждали совершенно иначе и совершенно открыто:

– Чёртов аристократ, туда ему и дорога, если б не энергия комиссара Куаньяра и сейчас разгуливал бы на свободе…

Но со стороны всё выглядело иначе, внешне всё население заняло лояльно-выжидательную позицию.

Для сравнения, данные представленные невозмутимым и чуждым малейшего страха перед парижским делегатом председателя якобинцев Северьёфа были куда скромнее, но что важнее всего, куда реальнее.

Розели дворянин? Да. Факт. Роялист? Возможно, даже, скорее всего, это так, но в поведении нейтрален, в проявлениях ненависти к Республике на словах или в действиях не замечен.

Одинаково доброжелателен и вежлив в обращении с окружающими, будь-то богатый буржуа или бедный санкюлот.

Всё его несчастье в бурной контрреволюционной деятельности младшей сестры и ее мужа. Но сам он действительно «не участвовал, не состоял…»

Гражданин Кенель обеспокоен опасными обвинениями в отсутствии бдительности и терпимости к явному роялисту, увидел в этом прямую себе угрозу, но при этом Куаньяр имел в виду усиление бдительности в целом, повышение эффективности работы Комитета, но он и не думал призывать к штамповке заведомо сфабрикованных обвинений, тем более в угоду лично себе.

Стоит еще раз вызвать к себе и Кенеля и Макэ, чтобы раз и навсегда разъяснить ситуацию и свою позицию по этому вопросу.