Якобинец

– Для того ли с великой опасностью мы свергли диктатора, чтобы нам здесь читала мораль его тень!

С другой стороны кто-то монотонно скандировал:

– Свободу слова, печати, собраний!

Вот тебе раз, к чему бы это на пятом году Революции?

Пришлось повысить голос:

– Всё это у вас есть. Назовите закон, который их отменяет! Разве не ради них всё было сделано? А теперь задам прямой вопрос: для кого, для патриотов или для врагов Республики здесь требовали свободы слова? Кому здесь на руку оживление роялистской прессы?

Повисло неловкое молчание. Сказать было явно нечего.

– Патриоты обладают этими свободами в полной мере, видимо кто-то желает предоставить врагу трибуны для агитации и призывов к свержению Республики? Называйте вещи своими именами, это не гуманизм и не милосердие, а черная измена, которую следует жёстко пресекать!» , – Норбер в сильнейшем возмущении, ударил кулаками о пюпитр, сила эмоций вызвала ту страсть, за которую враги якобинцев окрестили их «бешеными…

Яростные крики и шум усилились.

Раздался дикий крик:

– А-а!!..Опять требуешь жёстких мер? Снова кровожадность замучила? Дайте же ему кто-нибудь стакан свежей крови! Ему не хватило жертв Майенна и Лаваля!

Норбер невольно пошатнулся от холодного отвращения, на лбу мелко выступил пот.

Но тут же оправился и резко возразил нападавшему:

– Игра в милосердие и гуманизм это новая политика? Избирательный «гуманизм», исключительно в отношении врага это позиция изменников, типичная для жирондистов, а теперь вижу и для вас! Ваш «гуманизм» глубоко фальшив, он демонстрирует двойную мораль! Убивая патриотов, вы кричите о полном прекращении террора! Изображая «защиту» революции, вы амнистируете её врагов! Да о чём мы?

Кто из моих обвинителей кроток и пушист?

Невротик Карье? Приказавший топить священников в Луаре?

Может Фуше, расстреливавший связанных в кучу людей картечью, а может Тальен, ничтожный вор и покровитель шлюх?

Или профессиональный расхититель национальной собственности Баррас?

Ну да, теперь все они «герои» и «борцы с тиранией», совсем забыл.. Теперь все они само благородство и умеренность!

Я лишь хочу сказать, что общество, обманутое вами, имеет право узнать правду о преступлении Термидора! Я не прекращу издавать свою газету, даже если меня станут преследовать и загонят в «подполье», как некогда обошлись с Маратом! Угрожать мне смертью бессмысленно, ибо, как верно сказал Робеспьер: «В наши планы и не входило преимущество долгой жизни!»

Его снова прервал тот же голос:

– Он еще будет цитировать нам сдохшего тирана?! Твоя жизнь уж точно не будет долгой, чудовище!

Норбер спокойно и выразительно наклонил черноволосую голову:

– Благодарю вас. Ненависть врагов – лучшее украшение патриота.

И помолчав, продолжал с искренней горечью:

– Это Робеспьера вы окрестили тираном? Но настоящий диктатор пережил бы вас всех, вы сами бы признали его главенство, и возвели в его честь статую или триумфальную арку! Он обвешал бы вас орденами и титулами, закрыл глаза на ваши злоупотребления и вы назвали бы его «гением века!

Лишь через пять лет Норбер понял, насколько оказался прав..

Но сейчас он резко продолжал:

– Ощущаю себя участником завоевания Америки, вот только вижу его глазами обречённых на истребление индейцев, которых американцы оболгали также кровожадными дикарями, не имеющими права на жизнь, …я клянусь вам…, – тут его снова грубо перебили:

– Не поднимай руки для клятвы, с неё, того и гляди, закапает кровь!

От сильнейшего нервного напряжения и ужасной жары Норбер был готов разорвать на себе пышный галстук, пот стекал по шее за воротник, пряди длинных волос слиплись. Он задыхался… И всё же он выскажет здесь всё, что успеет!

Из рядов термидорианцев в его адрес небрежно и насмешливо брошено:

– Якобинцы умеют произносить цветистые речи и приправлять их блестящими афоризмами, но сути это не меняет, мы слышим свирепое рычание зверя, жаждущего крови…

Норбер живо отозвался на этот выпад:

– Якобинцы? Ты говоришь отстранённо, будто уже не считаешь себя членом этого общества? Что ж, это справедливо. Ведь иначе, честным патриотам пришлось бы основать новый клуб, сидеть на одних скамьях с подобными тебе – унизительно…

И не дожидаясь вспышки гнева, жёстко продолжал, отлично сознавая, что это последний шанс публично высказаться на эту тему:

– Это Неподкупный диктатор? У которого не было даже рычагов реальной власти, чтобы уничтожить своих будущих убийц?!

Да настоящий диктатор одним росчерком пера отправил бы всех их на эшафот и ему, безусловно, повиновались бы, с диктаторами не спорят, не кидают оскорблений и обвинений прямо в лицо!

Безусловно одно, для аристократов и всех врагов революции он был опасен, для чиновных воров он деспот, посмевший требовать у них декларацию о происхождении их богатств, как на палача смотрели на него аферисты и военные преступники, отозванные для отчета за вымогательства и дикую жестокость, они четко знали, что их ждёт, для нуворишей и нашей олигархии он был тиран, дерзнувший указать им место.

Для этих негодяев он вправду был опасен, но не для общества в целом, не для французского народа и нашей Республики, ради которых он отдал все силы и время, а сейчас и жизнь..

А теперь все они строчат гнусные опусы, в которых бесчестят убитого ими человека, приписывая ему собственные преступления, ведь из могилы нельзя возразить, им важно лишь одно, чтобы самое имя его вызывало у людей ужас и ненависть! Те же надругательства, впрочем, творятся и над памятью Друга Народа, это звенья одной цепи! Теперь можно сделать себе имя грубым очернительством духовных вождей и истинных героев Революции!

Ответом были дикие крики и свист. Рядом раздалось бешено:

– Хватит!! Заткнись и убирайся с трибуны! Мы устали слушать хвалебные гимны кровожадным фанатикам! Или отвечай по существу, нас интересует миссия в Майенн, точнее резня, которую вы с Лапьером там устроили!

Ах, Майенн.. неужели эта тема никогда не будет закрыта…

– Читайте мой отчет Комитету и Конвенту от декабря 93 года, ничего нового я не смогу добавить! К слову, мой отчет был принят без замечаний, что вы сейчас придумали и что нового надеетесь услышать?!

– Что-то слишком осмелел и разошелся этот «цепной пёс Робеспьера», вам не кажется? Не пора ли отправить бешеного пса на живодёрню?!

– И правда, в негодяя словно вселилась душа диктатора, так похожи были поза, мимика и жесты, что во время его речи я оцепенел от ужаса, словно вернулись мертвецы с заставы Монсо…

– Ничего, скоро он замолчит навсегда, гражданин, мы устроим этим тиграм настоящий отстрел и отомстим за гибель Дантона!

Третий, сидящий рядом, слегка поморщился при упоминании Дантона, он явно был ультра-левым, эбертистом.

Из верхнего ряда вскочил человек: