Фантом Я

– Сама такая.

В темном повороте коридора второго этажа Тимка разнюхала нелегальное свидание. Двое шептались нежными словами в необъятной глубине кожаного кресла.

– Ага, – сказала Тимка с роковыми нотками сыщика, вышедшего на верный след, – это наша актриса.

В пятнадцатой палате, где нашли себе больничное пристанище Тимка и Марья Павловна, была актриса Пушкинского театра Сокольская, яркая и мелодраматичная, с очами-прожекторами, как их называла Тимка, сверкавшими, надо полагать, до последнего ряда партера, и голосом низким и властным, рассказывавшая женщинам закулисные истории. «Магнит, – говорила в этом случае Тимка, – попробуй не слушать!»

Когда актриса Сокольская мылась у раковины, сняв неразрешенную рубашечку изящного небольничного происхождения, Тимка и Марья Павловна восхищенно переглядывались. Тимка строила рожицу, означавшую: вот это да-а! Или, может быть: ну и формы! Марья Павловна строила физиономию, означавшую негласное, абсолютное согласие с Тимкиной высшей оценкой. Беременность совсем не портила актрисину фигуру. И сидела на ней удобно и декоративно, как театральный костюм.

Все рассказываемые театральные истории заканчивались эмоциональным и сердечным: девочки, честное слово, придите посмотреть. Не пожалеете! Бабы вздыхали животами в сомнении насчет быстрой возможности придти поаплодировать. «Выступает», – шептала Тимка Марье Павловне. «Завлекает», – шептала Марья Павловна в тон Тимке. И обе радостно хихикали от одной только возможности похихикать.

Актриса пользовалась привилегиями в больнице. То ли из любви персонала к драматическому искусству, то ли из уважения к звучному титулу академического театра, актрисе Сокольской молчаливо разрешалось то, что не разрешалось простым смертным. Например, нелегальное проникновение супруга по узким боковым лестницам больницы, в обход суровых сторожей в белом. Неразрешенные, а потому долгие тайные свидания по укромным углам нижних коридоров больницы.

Больные знали, видели, и кто-то ворчал о подарках, получаемых медсестрами за проявленное сочувствие.

Тимка резонерствовала:

– Талант в преимуществе даже на больничной койке. Это не то что мы – серые смертные. Но я тебе скажу – я не знаю никого, кто бы видел ее на сцене. А если видели, то не заметили. А если заметили, то позабыли.

Услышав страстный шепот из глубины кожаного кресла, Марья Павловна дернула Тимку за рукав халатика:

– Пошли, неудобно.

Тимка бешено запротестовала:

– Подожди. Дай поприсутствовать на сцене. Никогда не видела, как актрисы целуются в жизни.

Но в кожаном кресле услышали их и замерли, испуганные возможным присутствием больничных стражей порядка. И Тимка, со вздохом, говорившем о досаде разочарования и неудовлетворенном любопытстве, увлекла Марью Павловну обратно на лестницу. Больше в тот вечер они не разыскали ничего волнующего и вернулись на свою заунывную территорию кружащегося, как под гипнозом, крохотного круга пар.

Тимка спала, усыпленная кодеином и сердечной слабостью от большой дозы. Марья Павловна, спасаясь от духоты пятнадцатиместной палаты, вышла в крошечный коридор. В это время вечера только одна упорная пара кружила по кругу.

Стояла у окна другая пара женщин. Ловила крики со двора.

Снегиревка окружала палисадник буквой «П». Через ворота железной ограды, с улицы, внутрь буквы «П» с утра до вечера стремились мужья и кричали многоголосо, в надежде быть услышанными, если перекричат друг друга:

– Галя-а-а-а!

– Ивано-ва-а!

– Валя-а-а!

– Смирнова-а-а!

– Женя из девятой!

Редко подходила Марья Павловна к окну. Марья Павловна не хотела себя травить. Марья Павловна берегла себя для ребенка. Марья Павловна не верила, по развившейся у нее склонности не доверять миру за окном, что кто-нибудь ее покричит: «Ма-а-рья!».

Иногда Марья Павловна, делая вместе со всеми круги по коридору, прислушивалась, вопреки приказанию самой себе не прислушиваться. Нет, не раздавалось ее имени ни в дне, ни в ночи.

Однако в совсем позднее время, когда оставалось мало времени для сна и меньше шансов на длинные переживания, что всех, казалось – целую больницу, зовут, а ее нет, Марья Павловна рисковала подойти к окну, чтобы полюбоваться и наслушаться, как зовут других.

Было на что порадоваться. Вопреки всем больничным правилам раздавались крики даже ночью:

– Лариса-а-а! Руденко-о!

– Лида! Алексеева из седьмой! – это на случай, если Лиды из седьмой в палате в этот момент нет, то кто-нибудь из скучающих у окна услышит и сбегает в коридор за Лидой, бросится звать того, кого зовут, чтобы в седующий раз бросились искать ее.

Марья Павловна подошла поболеть. И те две женщины, стоявшие у окна, сказали:

– О, только что кричали «Марья»!

Марья Павловна стукнулась лбом в окно. Темнота майского вечера встретила глаза Марьи Павловны и отгородила от мира за окном бархатным занавесом. Марья Павловна видела только свой собственный лоб в затушеванном стекле. Марья Павловна рвалась сквозь стекло увидеть, разобрать, что происходит в палисаднике. Но ни звука не доносилось со двора. На редкость, как вымерло.

Марья Павловна сказала тем, кто ее взбудоражил:

– Вам показалось. Да и мало ли Машек.

Как много раз, и десять, и пятнадцать лет спустя, слышала Марья Павловна за окном судьбы желаемое до косточек и действительно тогда прозвучавшее, как потом от коварной свекрови выяснилось, и к ней обращенное:

– Ма-а-рья!

Марья Павловна отошла от окна и приняла решение после родов в квартиру свекрови не возвращаться, а ехать к себе домой.

Утром Тимку увезли. Тимка карабкалась на больничную каталку и хохотала. Подмигивала Марье Павловне – «Увидимся, клуша», «Я к тебе первая приду».

Марья Павловна улыбалась: «Осторожней, Тимка, тебе на операцию. Я тебе напишу в твое новое отделение».

Нянечка унесла вещи. Пакет с Тимкиными тряпками и Тимкиной дыней.

Уехала Тимка. Не было Тимки. Была Марья Павловна. И была как одна. Палата дышала тяжелым духом, и это Марья Павловна ощущала теперь особенно болезненно.

В три часа дня появилась молодая палатная врачиха с запоздалым обходом. На ее белом колпаке было свежее кровавое пятнышко. Только что после операции.

Марья Паловна и другие заголосили: «Ну как?» Все любили веселую Тимку.

Молодая врачиха с пятнышком ответила:

– Родился очень красивый мальчик.

Марья Павловна спросила:

– Разве может маленький родиться красивым?

Она сказала:

– Такое случается.

У Марьи Павловна отлегло от сердца. Марья Павловна решила: все в порядке. Привет, Тимка, как живешь? А теперь выздоравливай.