F20. Балансировать на грани

– А ему обязательно принимать эти таблетки?

– Обязательно, – вздыхает профессор, – иначе болезнь начинает прогрессировать. И вообще, раз уж мы коснулись этой темы, – он кладёт руку поверх ладони своей жены. Инна Викторовна, видимо, хотела его перебить или одёрнуть. Женщина покорно закрывает рот, опускает глаза. – Очень удивлён, что ты доверяешь ему столь ответственную работу. Я люблю своего сына, но не могу не признавать очевидного. Он мыслит намного медленнее обычного среднестатистического человека.

– Я знаю его способности. Скоро год, как он работает под моим руководством. И я бы не сказала, что у меня накопилось много претензий. Конечно, ему ещё учиться и учиться, но ребята помогают. Думаю, вы зря списываете его.

– Мне просто не хотелось бы, чтобы твой бизнес пострадал из-за его ошибки, в которой его нельзя будет обвинить. Ты понимаешь, о чём я? Работа Олега – целиком и полностью твоя ответственность, никто не может за него поручиться, да и он сам не может.

– Я понимаю все риски, я перепроверяю качество выполненных им заданий. Но мне кажется, с тех пор как он устроился к нам, ему становится лучше.

Глаза Кати, сверлившие во мне дыру в течение всего вечера, снова округляются. Видимо, она подумала о том, что я не увольняю её брата исключительно из личной симпатии. Потому что мне нравится спать с ним. Похоже, эта мысль посетила нас обеих одновременно – мы обе отвели глаза.

Олег действительно появляется минут через десять, садится на углу стола, открывает меню. Никто не реагирует на его появление, только Инна Викторовна погладила сына по руке, кажется, с нежностью, на что он кивнул, слегка улыбнувшись.

– Как ты себя чувствуешь, сынок? – тихо спрашивает она.

– Как пациент Ясперса. – Теперь Олег улыбается натянуто и очень широко. – Таблетки как ничто другое помогают мне раскрыть страдающую душу для понимания и помощи, – бесцветным тоном бубнит он, листая страницы с фотографиями блюд и напитков.

Я особо ничего не поняла из его речи, но судя по выражению лиц профессора и его жены, она (речь) имеет некоторый смысл.

– Я думаю, что тебе достаточно помогают, кроме того…

– Я тоже так думаю, – неестественно громко соглашается он. – Как говорил Кьеркегор, страх – это головокружение свободы, только во время страха проявляется истинное существование. Что ж, я могу утверждать, что благодаря «помощи» я наконец познал себя. Чего никогда и никому не пожелаю.

– Я всегда говорил, что твоё увлечение экзистенциализмом до хорошего не доведёт, – нарастающим голосом произносит профессор.

– Теперь я с тобой согласен. Одно дело подозревать, что с тобой что-то не так, другое – знать абсолютно всё о том, что с тобой происходит и как тебя от этого лечат. Знание не всегда бывает во благо.

– Какие таблетки ты сейчас принимаешь?

– Гуманизм – основа нашего бытия, отец, – вместо ответа на прямой вопрос Олег кого-то цитирует. – Надеюсь, когда-нибудь она станет основой моей профессии.

– У тебя нет профессии. В любом случае копаться в чьей-то голове – это не профессия, это придурь.

– Намного проще разрезать и зашить, или же напичкать таблетками и забыть, – горячо возражает Олег и резко замолкает, захлопнув рот.

Секунд двадцать они с отцом смотрят друг на друга, выпучив глаза. Олег первый опускает свои, ссутулившись, зависает взглядом на одной точке. Впечатление, что он потерялся между своим собственным внутренним миром и реальностью.

– Олег, Оле-е-ег, – зову я, коснувшись его плеча, но он не реагирует.

– Оставь его, – говорит Катя, махнув рукой. – Скоро придёт в себя. Давайте уже спокойно поедим. – И обращается к детям: – Какой момент в мультике вам больше всего понравился?

Пока те наперебой рассказывают свои версии, несколько дополненные и приукрашенные, я смотрю на Олега, который так и не шевелится, лишь изредка медленно моргает. С трудом борю острое желание поводить рукой перед его глазами, побоявшись, что этот жест может быть воспринят как издевательство над больным человеком.

Через какое-то время он возвращается в наш мир, удивлённо оглядывает присутствующих, затем пытается вникнуть в тему разговора, но слушает рассеянно, ничего не комментируя. В конце концов, сухо прощается и уходит домой.

– Не нравится мне, что он живёт один, – вздыхает жена профессора, провожая сына взглядом. Поджимает губы, когда тот останавливается, что-то говорит воздуху, потом дёргает как будто за руку невидимого человека и тащит его к выходу.

– Он действительно кого-то видит или притворяется? – робко интересуюсь я.

– Никто этого точно не знает, но нейролептики должны блокировать слуховые и зрительные галлюцинации. Хотя, может, и они уже не помогают, – снова вздыхает женщина.

– А вы не хотите поговорить с ним по душам? Спросить напрямую?

– Я пробовала много раз. Он отвечает туманно, в духе своих философских теорий, которые его и погубили. Тот же Ясперс считал, что достижение предела бытия и мышления прозревается человеком в пограничных ситуациях, таких, как страдание, борьба, смерть. Иногда мне кажется, что Олег решил провести эксперимент над собой, познать свой предел.

– Что ты несёшь, Инна! – рявкает профессор. – Хочешь сказать, что он специально сделал это с Алиной, чтобы через свои страдания подтвердить или опровергнуть эту, без всяких сомнений, лжетеорию? Жаль, этого философа нацисты не расстреляли, когда была возможность!

– Там была ошибка, да? Он ошибся в дозировке лекарства для Алины, так? – спрашиваю я, решив, что самый момент всё узнать из первых уст.

– Давайте не будем об этом! – восклицает Катя. – Мы уже пережили этот кошмар четыре года назад, сейчас только-только всё стало хорошо. Не знаю, как вас, но меня вполне устраивает сложившаяся ситуация. Олег работает, тянется к людям. – Она многозначительно смотрит на меня и продолжает: – Только я бы не хотела, чтобы он подвергся ещё одному стрессу, понимаешь? Хватит ему уже испытывать «свои пределы».

Мне ничего не остаётся, только кивнуть. Кажется, родители Кати решили, что мы говорим сугубо о работе, что было большим облегчением.

Беда Олега наложила отпечаток на всю семью. Его трагическая ошибка в расчёте дозировки лекарства, затем болезнь нанесли колоссальную травму Балям, на долгие годы оставляя рану открытой, нерв оголённым. Невозможно делать вид, что ничего не случилось, и обсуждать несчастье до сих пор невыносимо сложно. Очевидно, что Бали не представляют, как вести себя со своим сыном или братом, а он не знает, как выстраивать отношения с ними. Наблюдая за их неловкостью, спорами и даже короткими вспышками агрессии, я размышляла, почему мне всегда с ним так легко и уютно. Как будто бы я провела десятки, сотни часов в его объятиях, наизусть зная свои ощущения от прикосновений его рук, его губ. Знала и нуждалась в них.

* * *

Слухи, долгое время ничем не подпитываемые, имеют свойство переставать обсуждаться. К сожалению, это не мой случай.

В нашей, в своём большинстве мужской компании на меня обращают внимание многие мужчины. Это заметно, приятно и совершенно нормально. Мне делают комплименты, улыбаются, даже шутят – само собой, в пределах разумного. После того как я рассталась с Димой, кавалеры стали проявлять больше активности, приглашать на свидания, дарить подарки. Подобные ухаживания со стороны мужчин льстят, но не более того. Никто из коллег не расценивается мной как потенциальный любовник, Боже упаси, муж. Многих это, к сожалению, обижает. А тут такая сплетня! Служебный роман, да ещё с кем! С сумасшедшим!

Признаюсь, стоя на ковре перед своим непосредственным руководителем, самым главным человеком в компании, я растерялась.

– Пойми, это совершенно не моё дело, но я должен знать, что происходит в фирме, – говорит Сергей. – Работа Баля меня устраивает, особых претензий к нему нет. Скажу больше, мне доставляет некоторое удовольствие понимание того, что мы помогаем человеку, от которого остальные отвернулись. Не буду скрывать, иногда на совещаниях с потенциальными клиентами я упоминаю Олега, если разговор заходит о миссии компании, но… Я бы не хотел, чтобы руководитель важнейшего для меня направления завалила проект из-за связи с душевнобольным.

Внутри всё словно обрывается. Вероятно, я краснею и бледнею одновременно, другими словами, покрываюсь пятнами. Обсуждать личную жизнь с начальством ужасно. Крайне неестественно и неловко. Я смотрю на своего директора и чувствую себя нашкодившей школьницей.

– Мы просто друзья с Олегом, никаких романтических отношений между нами нет.

– Я думаю, что иметь романтические отношения с шизофреником крайне странно. Ты такая привлекательная девушка, Алечка, половина нашей фирмы у твоих ног, а вторая половина это скрывает, потому что женаты, и я в том числе. – Сергей зачем-то подмигивает. – Думаю, тебе нет необходимости тратить время и рисковать репутацией из-за сомнительных связей.

– А я думаю, что вас не касается, с кем я завожу отношения, так как это происходит вне рабочего времени.

Наш разговор затягивается на целый час, директор рассказывает случаи из своей жизни, приводит примеры несчастных служебных романов. Далее мы обсуждаем шизофрению и фильм «Игры разума», талант Рассела Кроу, в частности. Потом снова переключаемся на сплетни о нас с Олегом, в конце концов, мне приходится сказать:

– Я вас уверяю, мы с ним просто друзья. В любом случае из-за таблеток он не может… ну, вы понимаете… честное слово, я такое не придумала, кто-то когда-то говорил мне.

– Да? – удивляется Сергей и удовлетворённо смеётся. – Признаюсь, на какой-то момент я действительно поверил, что у тебя с ним что-то может быть.

А потом вдруг добавляет:

– Что делаешь в пятницу вечером?

* * *

В пятницу вечером, в самом конце рабочего дня, когда все ушли домой, Олег делает мне массаж, а я, уткнувшись лбом в ладони, отдаюсь его рукам, получая несравнимое удовольствие, и… корю себя за болтливость, за то, что обсуждала парня с директором, что рассказала лишнего, тем более неправду.

– О чём ты думаешь? – Он словно читает мои мысли. – Расслабься. Хочу, чтобы тебе было хорошо.