Узник вечной свободы

Узник вечной свободы
Ольга Вешнева

Однажды встретив красотку, подумайте, стоит ли доверять ей. Особенно, когда она так сладко говорит. Уездному помещику Тихону теперь придется мириться с тем, что она принесла в его жизнь.Вечная жажда крови, борьба за собственную жизнь и любовь…Как научиться жить, когда ты в одно мгновение стал чудовищем из древних легенд?

Ольга Вешнева

Узник вечной свободы

Пролог

Верите ли Вы в вечную любовь?

Искренне надеюсь, что нет. Ибо она – утопия. Столь же глупа и неблагодарна вера в нее, как в мифический золотой город, где люди живут в достатке, согласии и честной взаимной дружбе.

Испокон веков властелины листа бумаги, тканого холста или папируса внушали податливым юнцам идею о любовном тяготении, неослабевающем, будто бы только крепнущем с течением лет. Одурманенные сладким зельем юнцы влюблялись неистово и жертвенно, надеясь быть неразлучными со своими возлюбленными до конца дней. Чем глубже они погружались в пучину литературного дурмана, тем тяжелее переносили внезапную разлуку. Горькие слезы капали из их глаз, и тайные для мира грустные стихи появлялись на страницах дневников…

Испокон веков мечта о вечной любви бередит раны человеческих сердец, истерзанных ядовитым чувством. Безмолвные крики писателей с книжных страниц призывают поверить в нее, ласкают воображение безоблачными отношениями героев. Грешат этим и сочинители вампирских саг.

Бессмертная любовь вампира – не правда ли, звучит заманчиво для нежной барышни? Только представьте – обоюдная любовь длиной в столетия. Мало кто откажется от соблазна. Разве что я откажусь. Ибо точно знаю – вечной любви не существует. Наверное, странно слышать подобное от вампира, коим являюсь без малого двести лет.

Хочу показать Вам изнанку тайного мира, стать частью которого не пожелаю никому, и научить воспринимать прекрасное состояние влюбленности как скоротечное, но возвращающееся снова и снова в причудливых обличьях. Вам не следует убивать склонность к упоительному чувству. Ваша жизнь коротка и, надеюсь, не так жестока, как наша. Я же навеки разучился любить кого-то, кроме себя самого, и доверять кому-либо.

Впрочем, были времена, когда я любил глубоко и страстно, хоть и не загадывал в столь деликатном деле на века вперед. Я хотел быть счастливым с единственной избранницей, но дни, месяцы, годы летели слишком быстро, чувства остывали – одно и то же лицо, один и тот же запах начинали приедаться, раздражать. Пылкие и в меру скромные любовницы становились жертвами – не всегда моими, иногда их съедал самый прожорливый в мире хищник – время, или губили независимые от меня обстоятельства.

Юным прелестницам следует запомнить, что для вампира жена – не только отрада и утешение, но и запас продовольствия на черный день. При недостатке крови семейная ссора мгновенно перерастает в смертельную битву, где побеждает сильнейший.

Интересно, встречали ли вы в учебниках, записках прославленных деятелей искусства или в пыльных архивах хоть единичное упоминание о князе Тихоне Игнатьевиче Таранском, современнике великого Пушкина? Уверен, данная личность вам незнакома. Охотники на вампиров позаботились о том, чтобы моя жизнь была стерта со страниц истории. Они лишили меня титула, поместья, даже самой последней гордости – человеческого имени. Внимательно следили за тем, чтобы я не объявился где-нибудь под чужой личиной.

Охотникам не удалось затравить меня, как дикого зверя. Мне пришлось долго бороться за право существования, но я выжил и даже нашел неплохое пристанище. Относительно недавно моя жизнь стала спокойной, благополучной. Надолго ли, не знаю. Но пока мне вполне уютно в комфортабельном жилище. Да и голод беспокоит редко, не так сильно, чтобы отвлекать от живописного обрамления воспоминаний. А после сытного ужина, литров этак пяти свежей крови, во время отдыха на мягком широком диване мне являются эфемерные музы. Они воскрешают пейзажи и образы прошлого. Так уж хитро устроена наша память – вампиры ничего не забывают.

Малость непривычно, что под пальцами не скрипит гусиное перо, а стучат клавиши ноутбука, но я старательно укрощаю очередной дар двадцать первого столетия. С сенсорными экранами смартфонов и планшетов было сложнее, в них часто впивались выскользнувшие от напряжения когти.

Надеюсь, мое повествование не выйдет похожим на исповедь. Я не умею чистосердечно каяться и склонен к самооправданию. А в чем я прав, в чем виноват, решит читатель. Осудит он меня иль посочувствует – не суть важно. Главное, чтобы он не стал заложником книжного обмана, как я в далекое романтичное время.

Глава 1. Усадьба Лабелино

Представьте то, что вижу я всякий раз, как вспомню детство… Зеленые поля по берегам извилистой реки и скопище бревенчатых избенок, не разделенных ни забором, ни плетнем, на гладких бархатных холмах. За деревней темнеет кучерявый парк, к нему ведет широкая дорога, на ней видны следы подков и колеи от проезжающих экипажей.

Идем по парку долго – долго. Под сенью вековых деревьев время будто замедляет ход. Поют там соловьи, кружат шмели и пчелы над убеленной душистыми “бородками” черемухой, порхают бабочки: белянки и крапивницы. Но вот из занавеса расступившихся ветвей степенно выплывает отчий дом. Он двухэтажный, бледно-желтый, с резными белыми колоннами у высокой мраморной лестницы. Мы не поднимемся по ней и не зайдем в зеркальный вестибюль. Мы повернем налево, за угол, и обнаружим сокрытую в тени антоновских яблонь и сибирских вишен низенькую пристройку, отведенную под кухню.

Из печной трубы тянется дымок, готовится обед. Невидимо заглянем внутрь. По тесной кухне от стола к печи, обложенной расписными изразцами из фарфора, снует маленькая кругленькая кухарка Ульяна Никитична в сером платье, засаленном переднике и белом платочке.

– Скорее помешай стерляжью уху, – командует ее сгорбленный тощий муж – повар Антип Егорович. Прислонившись к стене, он колотит по столу деревянной ложкой. – Приправ щепотку бросить не забудь, укропа, особливо. Да что ты мешкаешь, как не с тобой толкую! – он громче стукнет по столу, держа в кулаке левую трясущуюся руку.

Сам он уже два года из-за старческой немощи не может помогать жене на кухне, и только руководит ее работой.

– Вот расстегаи заверну и нащиплю травы с пучка, – Никитична спокойно возвращается к столу и месит подоспевшее тесто. – Ужели подождать не можешь, экий шустрый?

За ее спиной висят косицы лука, чеснока, связки пряных трав. Не выдержав ворчания мужа, она отщипывает понемногу от каждой связки и добавляет приправу в котелок с ухой.

На кухню румяным колобком вкатывается пухлый мальчишка лет шести, запыхавшийся от ловли белянок.

– Чего изволите, Тихон Игнатьевич? – с лукавой улыбкой вопрошает кухарка и тряпкой протирает стол и табурет от стерляжьего жира, чтобы маленький господин мог присесть. – Конфектов или сахару?

– Комок сахару… и сказок пострашнее.

Ульяна Никитична была моим первым другом и самым дорогим человеком после родителей. Она баловала меня сладостями. А еще кухарка была мастерица до сказок. Ее байки я можно слушать без устали весь вечер. В отличие от сурового гувернера француза, она в минуты непослушания стращала меня не розгами, а таинственными историями о ведьмах, упырях, кикиморах и всякой разной нечисти. Слушая страшилки Никитичны, я иногда выбегал из кухни, словно меня преследовало чудовище. За дверью чувствовал себя в безопасности. Робко выглядывая из-за нее, я терпеливо дожидался счастливого конца, когда добро победит.

Угостив меня тремя кусочками сахара, Ульяна Никитична рассказывает историю о том, как заплутал в лесу грибник, а леший водил его кругами до рассвета и чуть было не завел в болото. Сметливый крестьянин сумел задобрить хозяина леса, оставив на пне кузовок с грибами, и вышел к соседней деревне.

Пока длится сказка, подходит время обеда. Повар с кухаркой выпроваживают меня в столовую. Я сажусь за накрытый белоснежной скатертью стол вполоборота к двери гостиной, где отдыхают родители.

Обед готов. Напудренный лакей в потертой ливрее распахивает двери, и в столовую чинно входят под ручку хозяева усадьбы, князь Игнат Матвеевич Таранский – богатейший помещик Владимирской губернии, владелец пятисот пятидесяти крепостных душ, и княгиня Агриппина Порфирьевна, наследница знатного купеческого рода. Оба они тучны, но одеваются с городским изыском – не признают халатов и просторных блуз. Отец в столовую выходит, как в гости – непременно во фраке, а мать надевает одно из лучших платьев нежной расцветки – кремовое или бледно-зеленое, расшитое шелковыми цветами и золотой тесьмой, и прячет длинные густые локоны под кружевной чепец.

Я больше похож на мать – у меня ее круглое лицо, большие серые глаза и черные как смоль волосы. Как и она, я часто улыбаюсь, иногда без видимой причины, каким-то своим мыслям, необязательно веселым.

Агриппина Порфирьевна встречает гостей, даже едва знакомых, с распахнутой душой. Она их окружит родственной любовью, прикажет подать к столу все лучшее из домашних закромов и застелить для них постели до скрипу взбитыми гагачьими перинами. Всю жизнь свою она как на духу расскажет им, без утайки. Благо нет у нас в доме той соринки, которую опасно вынести за порог.

Мой отец немного выше и крупнее своей жены. Для пышности он завивает рыжеватые бакенбарды, а темно-русые волосы зачесывает к затылку, скрывая первую проплешину. Он может выглядеть суровым, особенно если уличит приказчика Илью Кузьмича в мухлеже с выручкой от продажи муки или овса на городском базаре, может даже стегануть хлыстом по персидскому ковру для острастки и пригрозить подравшимся мужикам поркой. Но всем в округе известна его мягкотелость и быстрая отходчивость. Деревенские мужики и бабы давно знают – барин с барыней пожурят, постращают, но не обидят. Ни один крестьянин не сболтнет о них дурного за чаркой в трактире, а только Бога поблагодарит за добрых господ.

Вслед за родителями семенит моя сестра Елена в розовом с белыми цветочками платьице. Мы зовем ее по-деревенски Аленой с подачи матери, так больше нравится и нам, и ей самой. Она старше меня на два года и пока остается самой стройной в семье. Должно быть, из-за вредности и склонности к придиркам. У нее еще без корсета заметна талия.

Расположившись в широком кресле, мать жестом подманивает меня и, наклонившись, щиплет мои щеки, приговаривая: “Ах, какой же ты хорошенький, дитятко мое, какой кругленький! Щечки – что наливные яблочки на дереве”.

Бантик моих губ расплывается в нежной улыбке. Я с любовью смотрю в большие и светлые мамины глаза, пока Никитична не подает к столу горячую стерляжью уху, а к ней рыбные расстегаи. Чуть позже кухарка приносит горшок гречневой каши с морковной подливой и курицей, за кашей следуют самые важные гости – два жареных индюка и телячий бок. С незначительным опозданием поспевает осетр, приготовленный на пару в луковой одежке. Потом настает время едва помещающихся на широкой тарелке кулебяк с грибами, гусиными потрохами и налимьей печенью, за ними идут пироги с вареньем, а на десерт к чаю – сочные сливочные пирожные и марципаны.

Мы едва успеваем передохнуть после обеда, как приходит время ужина. На столе возвышается новая громада изысканных яств. Пир тянется допоздна…

С тех пор прошло немало лет, но я по-прежнему обожаю вкусно и сытно поесть. Хоть нос мне намажьте осиновой смолой из вредности, не могу постичь, как можно страдать от обжорства. Я помню, что значит терпеть ужасный голод – было время, когда неделями на язык не попадало ни кровинки, и сердце едва не останавливалось, и омертвляющий холод сковывал ослабевшее тело. Но страдать от изобилия пищи я, простите, не умею. Видимо, и не научусь никогда.

Наши соседи князья Тузины, довольно бедные и весьма скупые на угощение для гостей, были малоежками. Они и самих себя включили в список тех, на ком можно экономить. Жили они на черством хлебе, щах и соленьях, только в большой церковный праздник мог появиться у них на столе жареный гусь или молочный поросенок. На вид Митрофан Евсеевич и Агафья Федоровна Тузины всегда казались нездоровыми – худосочные, угрюмые, сутулые, с потухшим взглядом, который воспламенялся лишь тогда, когда в тарелке гостя оказывался слишком большой, по их мнению, мясной кусок.

С их сыном Павлом, долговязым белобрысым мальчишкой, родившимся позже меня на полгода, я дружил и находил его хорошим собеседником. Как и я, он любил читать и отлично умел играть в шахматы. Мы с Павлом убегали в лес, на речку, играли с деревенской ребятней в солдат, лапту и прятки. Много вместе с ними шкодили: гоняли по дворам кур, запускали в погреба котов, чтобы те отведали сметаны, пытались объезжать баранов и козлов. За это нам потом доставалось от родителей – Павлу телесно, а мне словесно. Поэтому я меньше боялся наказания и часто становился зачинщиком очередного озорства.

Детство мое было прекрасной, благодатной порой. Несмотря на то, что гувернер Журнье всячески старался его омрачить. В лучшую погоду он силком затаскивал меня за письменный стол, на котором лежала стопка учебников выше моей головы. Я много времени проводил на природе, читал любимые книги о дальних странах и увлекательных приключениях, забравшись в огромное дупло старой липы. Часами я мог просидеть на горке над рекой, любуясь рябью на воде, зелеными лугами и далеким лесом.

Недаром мой славный прадед генерал Алексей Таранский, получивший от царя эти земли за доблестную военную службу, выйдя из экипажа на вершине той самой горки, восторженно воскликнул: “La belle!”, то есть “Какая красота!”. При этом генерал так размашисто всплеснул руками, что с головы стоявшего рядом кучера слетела шапка и упала в реку.

К усадьбе название Лабелино приклеилось не сразу и не по велению прадеда, а по безграмотности кучера, незнакомого с французским языком. Лабелино – пошло гулять неведомое словечко по деревням и селам, названия которых были одно непристойнее другого: Глухая Топь, Пьяниловка, Отребьевка, Лихолюдово, Свара, Бурдяное. Их жители единодушно пожелали, чтобы объединенное поместье называлось непонятным, но благозвучным словом. Дьяк поместной церкви составил от лица народа письменное прошение новому хозяину земель “О присвоении усадьбе благородного наименования”. Мой прадед удивился необычному прошению, но артачиться не стал.

“Пьяниловок и Отребьевок на Руси полным-полно, а Лабелино в новинку будет. Да и слово хоть чужеземное, однако русский слух не режет, как родное”, – подумал генерал.

Спустя несколько дней у пригородной дороги появился указатель с надписью: “Лабелино”. Жители устроили возле него шумный праздник с плясками и хороводами.

Глава 2. Декабристы

Пора беспечности закончилась на удивление быстро. Прохладным августовским вечером отец преподнес мне плохой сюрприз. Вот уж не ожидал я от него такой жестокости. Выходит, к крепостным он был добрее, чем к любимому наследнику.

– Хочу я, чтоб ты стал достойным человеком, Тихон Игнатьевич, – призвав меня в обитый фиолетовым шелком кабинет, сказал отец, стоя у окна и поглаживая левую бакенбарду. – Особую чтоб грамоту познал – любовь к Отечеству! Родине мог послужить, подобно своему великому прадеду генералу Таранскому. Отправишься ты в Петербург, в кадеты. На завтра Ерофей готовит для тебя лучший экипаж.