По краю мечты

– Одень его нашему малышу, когда он родится, а ещё, расскажи ему, что я не бросал его, что я уже люблю его больше жизни и всегда буду любить. Я бы всё отдал, только бы быть с вами рядом. У меня никого нет кроме вас, и я всегда буду любить вас.

Двейна трясло. Он еле стоял на ногах. Оступившись на больную ногу, он чуть не упал. Эбби с испугом подхватила его и тоже уже измотанная до предела, она медленно опустилась на пол, обхватив его ноги и осторожно прижавшись к нему, обессиленно закрыла глаза:

– Как бы я хотела сейчас забрать всю твою боль, излечить твоё тело и исцелить твою душу. Но всё, что я смогла сделать, это погубить твою жизнь… Вей, любимый, я просто не знаю, где мне взять силы, чтобы жить со всем этим, чтобы жить без тебя, если я даже дышать без тебя не могу…

Двейн стоял бледный как стена и гладил её по голове, пытаясь поднять другой рукой, но он уже физически ощущал, что их время на исходе и нужно отпустить её, отпустить их навсегда. Это осознание забирало его последние силы, поэтому в отчаянном порыве он со стоном тоже опустился перед ней на колени, поднял её лицо за подбородок, заставив посмотреть ему в глаза и заговорил:

– Однажды я отдал тебе своё сердце. А сейчас… всё, что я могу… это пообещать, что пока оно будет биться, я буду любить вас и думать о вас… Детка, дай насмотреться на тебя, дай запомнить твои любимые глаза и запах твоих волос, запомнить твой голос и как твоя маленькая ладошка идеально помещается в моей руке, – он нежно сжал её руки, – дай запомнить вкус твоих губ, – он со стоном целовал её губы, щёки, лоб, подбородок…

Эбби накрыла истерика, она слабо отвечала на его ласки, жадно ловя его влюблённый взгляд. Но тут он неожиданно отстранился, обхватил её лицо руками, и с отчаянием прошептал:

– Я знаю, что уже просил тебя. Но сейчас, глядя мне в глаза, пообещай мне снова, что с вами всё будет хорошо.

Эбби смотрела на него широко распахнутыми глазами и не в силах произнести ни слова, нежно провела рукой по его щеке и потеряла сознание, обмякнув в его руках. Двейну показалось, что сердце его сейчас остановится. Он попытался встать на ноги, чтобы поднять её на руки, но сил на это у него уже не было. Ненавидя себя за беспомощность и немощь, он громко позвал доктора.

Мистер Харрис быстро вошёл в камеру и опустившись на одно колено, приложил пальцы к её запястью. Двейн со страхом и надеждой смотрел на него.

– Обморок. Обычный обморок. В её положении это обычное дело. Да выдохни ты уже, сам белый как стена.

– Заберите её пожалуйста, сейчас. Иначе я сам не смогу её отпустить. Спасибо за всё. Прощайте и прошу Вас, не бросайте их, – Вей посмотрел в глаза доктору.

Доктор Харрис молча кивнул. Двейн нагнулся и быстро прижался к её губам, замер на мгновение, закрыв глаза, а потом осторожно передал Эбби на руки доктору и резко сказал:

– Прощайте. Уходите. Прошу Вас, – и опустил глаза в пол, просто окаменев.

Мистер Харрис понял, что это был его последний отчаянный жест, которым он отрывал её от своего сердца, прощаясь навсегда, почувствовал, что силы парня на пределе, поэтому быстро подхватил лёгкую как пушинка девушку на руки, и пошёл с ней к выходу.

Двейн с трудом поднялся на ноги, шатаясь, как пьяный, прошёл к стене, упёрся в неё пылающим лбом, а потом с силой ударил кулаком и закричал. Крик отнял последние силы. Он ещё раз ударил кулаком, разбивая руку в кровь, а потом без сил сполз по стене на колени и зарыдал, хороня сейчас свою жизнь, свою любовь, все свои мечты и надежды. Дальше он будет просто выживать… как всегда… без цели, без веры, без надежды…

***

Эбби пришла в себя в экипаже. И когда она поняла, где и с кем находится, то глядя на мистера Харриса горящими глазами, с жаром зашептала:

– Мистер Харрис, ну может можно что-то сделать? Наследство, его наследство. Давайте отдадим его, возместим. Также не может быть. Ну я Вас умоляю, может можно что-то придумать. Он же не выживет там… не выживет…

– Успокойся, Эбби, если ты не хочешь потерять ребёнка, то успокойся.

Девушка мгновенно осеклась, и сжавшись всем телом, отвернулась к окну. Плечи её по-прежнему вздрагивали, но рыдания прекратились.

– Эбби, детка послушай, – доктор положил руку ей на плечо, – деньги – это только половина того, что могло бы спасти Двейна.

Эбби резко развернулась, мгновенно превратившись в слух.

– У меня есть сбережения, да и этот экипаж один из лучших в округе и он с лёгкостью перекроет стоимость этих проклятых часов. Но, – он тяжело вздохнул, – правом помилования в нашем «благословенном» городе наделён только губернатор.

В глазах Эбби мгновенно вспыхнула надежда. Уловив это, доктор быстро добавил:

– Но за десять лет его губернаторства он помиловал всего двух человек – «столетнего» старика и смертельно больную воровку, и то только потому, что почти сразу после этого они отошли в мир иной.

– Но, если ему рассказать, всё объяснить, – выдохнула девушка.

– Ну ты же лучше меня знаешь. Даже если каким-то чудом удастся попасть к нему на приём, мы сделаем этим только хуже. О принципиальности и беспощадности нашего губернатора ходят легенды.

– Значит, всё кончено? – бледная девушка устало закрыла глаза и еле слышно прошептала, – Я даже дышать без него не могу. Я не имела права появляться в его жизни.

Доктор Харрис обнял девушку за плечи и молча смотрел в окно.

Спустя время доктор также молча смотрел в окно своего кабинета. За последние три дня он вымотался и устал. Его уже отвыкшее от эмоциональных потрясений сердце с трудом справлялось с их водоворотом, так неожиданно захватившим все его мысли и чувства. В памяти вдруг всплыла картина его перепалки с начальником тюрьмы. Кто бы мог подумать? Злость захлестнула его сегодня с головой. «Джастин Харрис, да ты ещё оказывается способен что-то чувствовать и ты всё еще помнишь, как это «жить», а не существовать, изо дня в день выполняя, что должно?» – он саркастично усмехнулся, сделав очередной обжигающий глоток из стакана. Его сердце вновь вспомнило, как это сгорать от жалости и бессилия, не в силах ничего изменить. Двадцать лет оно ничего не чувствовало, запретив мозгу вспоминать, а душе болеть, а сейчас… Сколько за эти годы он видел горя, болезней, смертей. Почему эти дети? Почему именно они заставили его душу и сердце снова гореть? А может, он просто устал от бессмысленности своего существования, от того, что с одинаковым безразличием он вытаскивал с того света безнадёжных больных и убивал ещё не рождённых детей? Или это старость, и его сердце пропустило укол, заставив впустить в него этих брошенных несчастных детей? Он не знал. Но вот в чём он был уверен наверняка, это то, что жить, как раньше, равнодушно отойдя в сторону, у него уже не получится. Сейчас он отчётливо чувствовал на своей шее холодную хватку отчаяния, беспомощности и безысходности. Однажды, казалось в прошлой жизни, он уже пережил всё это. Но тогда, выхода не было, он не мог бороться с самой смертью, проиграв тогда и отдав ей самое дорогое, что у него было – любимого человека. Но сейчас шанс был, да призрачный, да иллюзорный, но всё-таки был. Но имеет ли он право воспользоваться им? Доктор устало потёр виски. «Одно я знаю точно, Эбби ничего не должна знать».

В дверь тихо постучали, а потом попросили разрешения войти.

– Мистер Харрис, всё готово. Можете освежиться и отдохнуть.

– Что Адлард, тяжело тебе пришлось?

Слуга пожал плечами и спокойно ответил:

– Что сложного в том, чтобы отвечать полусотне визитёров, что Вас нет дома и я не знаю, когда Вы вернётесь?

Доктор еле заметно улыбнулся. Они жили с Адлардом плечом к плечу уже больше десяти лет, и в их жизни случалось всякое. Адлард был для него уже и не слугой вовсе, а скорее верным товарищем и другом. И мистер Харрис точно знал какую «оборону» пришлось держать ему в эти дни. Но Адлард никогда не жаловался. Они оба так привыкли, жили рядом все эти годы, никому не показывая своих чувств и эмоций. Доктор тяжело вздохнул и устало поднялся с кресла.

– Простите мою дерзость, но могу ли я Вас спросить? – всегда молчаливый Адлард смотрел в пол. Мистер Харрис удивлённо вскинул бровь.

– Спрашивай.

– Неужели и правда ничего нельзя сделать?

– Плачет? – вздохнул доктор.

– Да нет, – сконфуженно замялся слуга, – бледная, дрожит вся и смотрит безучастно в пустоту. Лучше бы плакала, как раньше, – выдохнул он.

– Адлард, ты-то, когда стал таким сентиментальным? Стареешь? Что-то я раньше за тобой таких нежностей не замечал.

Слуга замялся и еле слышно пробурчал:

– Может и так. Но у меня просто сил нет смотреть, как из этого ребёнка медленно уходит жизнь.

– Это ты ещё второго ребёнка сейчас не видел. Этакий образчик мужественности и благородства. Избитый, с переломанными рёбрами, – доктор ободряюще похлопал верного слугу по плечу, – Спасибо.

Слуга удивлённо вскинул на него глаза.

– Спасибо, за то, что помог решиться. Давай-ка мне переодеться и подготовь экипаж. Придётся тебе ещё немного подержать оборону. И, отвечаешь за неё головой.

– Могу я узнать, куда Вы направляетесь?

– Попробую использовать последний шанс, наверное, единственный шанс, – задумчиво ответил доктор.

***