Имя прошепчет ветер

В монастыре Пелагея рассказала настоятельнице об этой встрече. Матушка Херувима выслушала, и, подумав, сказала:

– Ну, что ж, может, так оно и лучше будет. Не с каждым мать Евфросиния заговорит да совет даст. Ходи, помогай, да слушай больше. Матушка многому тебя научит. Бог даст и оттает сердце твое. Глядишь, и к постригу придешь сама по своему разумению и желанию. Ну, а нет, послушание будешь нести, сколько надобно, да и сверх того.

Так и стала Пелагея отводить коз на луг, да поджидать схимонахиню. И в один прекрасный день дождалась. Старая монахиня появилась. Она стала показывать ей лечебные травы, рассказывала, как делать из них отвары и как они помогают при болезнях.

– Тело-то вылечить можно, но лечить надо дух. Это – главное, – любила повторять врачевательница. – А для этого выслушать человека надобно, чтоб рассказал, чем он живет, да как… Какие мысли у него в голове, да что на сердце. Может, боль какую душевную прячет али обиду затаил. И уж потом решать, отчего с ним какая хворь приключилась, как и чем ему лучше помочь.

Пелагея была способной и быстро все запоминала. Однажды она задумалась над тем, что если можно делать отвары из трав, причем разной густоты, то можно сделать и растирку специальную или мазь, используя при этом воск, жир или масло. Такую мазь, которая будет помогать от боли в суставах, в спине, заживлять раны. Она попробовала изготовить такую мазь из сабельника, и снадобье это помогло старой монахине, мучившейся страшными болями от подагры. И рассказала Пелагея о своем открытии своей наставнице.

– Да ты дальше меня пойдешь с Божьей помощью. Будет кому ремесло свое передать перед смертью.

– Что вы такое говорите, мать Евфросиния! Я к вам так привязалась. Как к матушке родной.

– А ты не привязывайся ни к кому, касатка. Тогда и отпускать легче будет. Никто навечно с тобой не останется: ни мать, ни отец, ни дитя малое, никто другой. Да ты ведь это и сама уж знаешь. Вот и не привязывайся накрепко.

– Да как же это? Я же люблю их больше всего на свете! Как не привязываться-то?

– Эх, милая. Да любить-то тебе никто не запрещает. Но ты больше всех на свете только одного должна любить.

– Кого же?

– Бога, родимая. Бога. Коли ты веришь только ему одному безгранично и любишь его, ты знаешь, что Он все делает для твоей пользы, как тебе и нужно. И ты веришь, что все будет хорошо. Что бы там с тобой ни случалось. Тогда ты и принимаешь все безропотно, как праведный Иов. И не горюешь тогда ни о ком и ни о чем. Иные вон чад своих до того возлюбят, что не знают, куда посадить их, лучший кусочек им отдают, да все пылинки сдувают, себя и всех вокруг забывая. А Бог-то и показывает, что не надобно так-то. «Отрекись от всех и иди за мной», – вот что Бог-то говорит. Это и значит, что верить надо, верить безоглядно. Богу верить.

– Я не понимаю, как это любить, но не привязываться… Никак не пойму.

– Поймешь, придет время. Люби. Да принимай все, как есть. Ты вон никак не можешь. Никак твое сердце не отпускает.

Пелагея низко опустила голову.

– Это ведь не только людей касается. Но и всего. Вот сказано: «Легче верблюду пройти через угольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное». Это ведь потому, что богатый человек к добру своему привязан шибко. Накрепко привязан. Вот в чем дело-то. Пусть человек будет богатым, но не привязанным к своему богатству, пусть будет всегда готов легко с ним расстаться, ближнему помочь, если требуется. Без жадности и без сожаления. Так что и ко мне привязываться не надо. Настанет день, и я уйду. К Отцу Небесному в Обитель. И момент этот уж близок. Я чувствую. Потому и учу тебя. Да книги все свои старинные тебе передам. Много там мудрости. И врачевательных наказов много. И не хочу я, чтобы ты по мне горевала.

– Но вспоминать-то о вас можно?

– Конечно, вспоминать можно. И нужно. А вот слезы лить ни к чему. Радуйся за меня. Что заканчиваю я этот путь свой земной.

Совсем загрустила было Пелагея, но над словами старой схимницы задумалась.

***

И наступил день, когда, придя на знакомый уже луг, где они встречались с наставницей, Пелагея впервые за долгое время так и не дождалась монахиню. Удивившись и забеспокоившись, она решилась пойти в скит, где жила матушка Евфросиния. Найдя келью схимницы, Пелагея постучалась.

– Молитвами святых матерей наших, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, – начала она.

– Аминь, – едва послышалось в ответ.

Пелагея отворила дверь и осторожно вошла в келью, низко нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку.

– Спаси, Господи, благословите, матушка, – поздоровалась она.

– Подойди ко мне, Пелагея, – тихо произнесла монахиня. – Пришел мой час. Прости уж меня, касатка. Бог не оставит тебя, а мне уж пора ко Господу. Он зовет меня к себе. Обо всем мы с тобой говорили. Незаметно, а ведь цельный год уж прошел. Всему, что знала сама, я тебя обучила. В нужное время мы с тобой встретились. Травы мои соберешь, те, что сушатся, отвары тоже забери да книги, какие тебе обещала. Четки вот тебе дарю на память. Не горюй и не плачь. Я в дом свой Небесный ухожу, в свою Обитель возвращаюсь. Без печали и без сожаления. А ты тут пока в юдоли земной остаешься. Наклонись-ка ко мне, касатка моя, – попросила умирающая. – Учись прощать, вот что я тебе скажу, – прошептала она, – да полагайся во всем на Бога. Не противься. А чтобы научиться этому, знаешь, что надо?

– Добрым быть? – утирая набегающие слезы, прошептала в ответ Пелагея.

– Любить надо. Все и всех. Учись любить. Всю жизнь учись. Тогда и прощение от тебя будет всем. И тебе воздастся. Молись об этом. Проси… Да помни, для чего в монастырь-то приходят.

– Для чего, матушка?

– Для покаяния, сестра. Ступай. Храни тебя Господи! Сейчас мое время наступает. Помолиться мне надо, как следует, перед таинством главным своим.

– Как же я оставлю вас, матушка? – пробормотала в отчаянии Пелагея, оглядываясь в беспомощности.

– Не волнуйся обо мне. Главное – душа. А о теле позаботятся. Ступай с Богом. Потом придешь. Все возьмешь, что захочешь: и Библию, и образа. Потом. А теперь – благодарю тебя за все, прости и прощай. Христос с тобой!

Пелагея все же не смогла удержаться от слез. Долго бежала она сначала по пролеску, потом по лугу. И только добежав до монастырской ограды, остановилась, слегка запыхавшись. Повинуясь странному порыву, она зашла в Храм. Там было тихо, пахло свежевымытыми полами. Пелагея подошла к иконе Божией Матери, опустилась в молитве на колени, потом поднялась и долго смотрела Богородице в глаза. Затем, перекрестившись, медленно вышла. И вдруг поймала себя на мысли, что внутри у нее возникло неведомое доселе чувство. Это был и восторг, и радость, и щемящая печаль одновременно. Пелагея не могла себе объяснить, что это вдруг на нее нахлынуло.

– Благодать Божья, – подумала она, – так вот о чем говорила мать Евфросиния. Ведь я сожалею о ее уходе, но вместе с тем, думаю о ней с радостью. И на сердце ничего не давит, и на душе легко. И слезы мои о ней светлые. Как при расставании просто. Вот что значит не привязываться, а отпустить. И ей поэтому возноситься к Отцу нашему легче. Не держу я ее здесь своими слезами да стенаниями. Как это мудро! Как это сложно и легко! – рассуждала Пелагея, чувствуя огромную благодарность и к старой монахине, и к жизни за то, что так разумно в ней все устроено.

С этого дня она часто захаживала в Храм, подходила вновь к полюбившейся иконе, всем сердцем желая вновь и вновь испытать чувство блаженства и покоя, радости и какого-то необъяснимого счастья. Постепенно Пелагея научилась вести мысленные диалоги с Богом, спрашивала совета, задавала вопросы и умела слышать на них ответы, чувствуя при этом и удивление, и счастье, и ощущение настоящего чуда, происходящего с ней. Жизнь вновь обрела для нее смысл, она снова почувствовала ее вкус и опять начала ощущать радость своего бытия. Наступил день, когда Пелагея сообщила матушке настоятельнице о своей готовности принять малый постриг. Так стала она инокиней Меланией.

***

Изредка к ней наведывались мать с отцом. Правда, здесь, в монастыре были не приняты такие визиты, но Пелагее на первых порах разрешали эти свидания. Приехав однажды, родители застали Пелагею уже в монашеском одеянии. Но увидев, как дочь улыбнулась, какие спокойные у нее глаза, в которых исчезла тоска и боль, родные поняли, что, возможно, она избавилась от своих горьких воспоминаний, не страдает больше, и очень обрадовались этому.

Поскольку Пелагея была грамотной, много знала, стала она во всем помощницей матушки Херувимы. Назначила та ее казначеей, доверив все монастырское хозяйство. Вместе с настоятельницей они совершали и паломнические поездки, воспринимая их как духовный труд. А однажды с благословения епископа решились они отправиться в путешествие и на Святую Землю.

Долог был этот путь. И полон он был опасностей и приключений. Сначала добирались монахини до Одессы. Ехали то поездом, то на телегах. Затем пароходом прибыли в Константинополь. Попали, правда, в шторм, который изрядно их потрепал. Измученные, уставшие, осунувшиеся добрались они до Царьграда, с трудом нашли ночлег, а через несколько дней, слегка опомнившись от пережитого, уже на другом судне отправились в порт Яффе. Усиленно молились путешественницы, вспоминая с содроганием недавнее плавание, и радовались тому, что на море был штиль, и погода стояла ясная и теплая. Из Яффе караваном долго шли паломники по специальному маршруту – по городам, связанным с земной жизнью Христа. И вот, наконец, главная цель их путешествия – Иерусалим.

Пелагея никак не могла уразуметь, представить, что именно здесь, в этих местах начиналась и проходила вся библейская история. И каждый камень – настоящий ее свидетель. И все, даже воздух был здесь пропитан историей, несмотря на прошедшие столетия. Кругом их окружала святая древность… Все это вызывало какое-то невероятное благоговение и не переставало изумлять Пелагею.

Иерусалим представился паломникам, среди которых были и матушка Херувима с инокиней Меланией, великой святыней, прикосновение к которой помогает очистить и напитать души, их внутренние храмы, дает силы для всей последующей жизни. От этих мыслей у Пелагеи захватывало дух. Ее поразило большое количество соотечественников на улицах древнего города. Везде слышалась русская речь. Удивило и то, что многие ходили по городу, меряя километры шагами – невозможно было пользоваться повозками на «той земле, по которой Сам Господь ходил пешком». А матушка Херувима все время приговаривала: «Если Господь даст умереть в сем паломничестве, то пусть удостоит такого блага, как умереть на Святой Земле». В некоторых Храмах Иерусалима и службы велись на славянском языке. Словом, пребывание в Иерусалиме оставило множество самых разнообразных и удивительных впечатлений. Но самым большим потрясением для пилигримов стал, конечно, Храм Гроба Господня. Уже при входе монахини увидели камень Помазания, на который много веков назад положили тело Господа, снятое с Креста для умащения маслами перед погребением. Войдя в Храм, сестры спустились по ступеням и оказались в темном помещении, которое при рассмотрении оказалось круглым. В середине стояла небольшая часовня из мрамора – Кувуклия.