Тогда и сейчaс

Но почему? За что? Как же так? Но нас это не касалось. Всё понаслышке, всё как-то далеко. Как будто бы ничего и не происходило. У матерей высыхали слёзы, мальчики-инвалиды сидели дома, потому что для них никто ничего не хотел делать. Спасибо за то, что остались живы.

Но зато мы жили беззаботно и весело. Это было время открытых сердец и задушевных разговоров, когда соседи заходили за солью и оставались на час-другой посидеть с тобой на кухне, когда мы ходили в гости друг к другу. Каждый мог излить душу, закрывая телефон подушкой или вставляя карандаш в телефонный диск, что бы «эти» не подслушивали! Это было время анонимок и пятого пункта. Кто-то мог накатать такое, что мечты о поездке в Болгарию умирали. Часто этим занимались и близкие родственники. Мы жили во время пионерских лагерей и командировок элиты за границу, когда об Америке говорили, чуть принижая голос. Париж – мечта. Лондон недоступен! В соцстраны – может быть, отстояв унизительную очередь в местном райкоме партии и представ перед красномордым грубияном. Ему бы после выходных опохмелиться, а тут пришли, видите ли. Отдохнуть за границей захотели! Ну и ладно. Значит, не вышло. Уходили опустошённые, никакие. Мы ж уходили душой, потому что у человека есть душа! И она – хрупкая и очень нежная, как осенний цветок, но в отличие от него может восстать и победить! «Я не люблю себя, когда я трушу. Обидно мне, когда невинных бьют. Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более когда в неё плюют» (В. Высоцкий).

Это было время тётенек в платочках, с баранками через плечо, бежавших по перронам к поездам. Время модных дам в норковых шубах. Летом – в шёлковых платьях и красивых босоножках. А мужчины носили дублёнки, ондатровые шапки и мохеровые шарфы, за исключением, конечно, мужичков, вечно стоявших в очередях за поллитровкой в своих облезлых кроликовых шапках и с авоськами в руках. В карманах – одолженная пятёрка до зарплаты. Смешно сказать, но я, как сейчас, помню полупьяных слесарей-сантехников, вечно вымогающих трояк на выпивон. Заходили в квартиру с важным видом, давая жильцам понять, что у него много дел. Это было время «жигулей» и мебели (по записи), когда к иномарке физически подойти было невозможно: её окружала толпа людей. Изучали, восхищались и даже не завидовали – до такой степени это было недоступно. Время «запорожцев» и садовых участков. Время красной и чёрной икры на столах по праздникам, сосисок с горошком в столовых и дефицитного финского сервелата, который номенклатурные работники получали в праздничных пайках. Там же были печень трески и конфеты «Белочка». Мы танцевали под песню Славы Добрынина «Прощай и ничего не обещай, в пустое небо посмотри». А многим и было пусто, но они не хотели в это верить. Играла песня «Ах, Одесса, жемчужина у моря, ах, Одесса, ты знала много горя». И правда, наши евреи, погоревав, нерешительно собирали чемоданчики и уезжали, понимая, что это навсегда! Мы-то боялись за их судьбы. Что их там ждёт? А наши люди состоялись и преуспели. Благодаря силе воли и энергии стали специалистами и крупными бизнесменами. Эх, где наша не пропадала! А наша и не пропала!

Мы жили во времена диссидентов, во времена Иосифа Бродского. Мы жили во времена Вишневской и Ростроповича, Высоцкого и Солженицына, Галича и Окуджавы, Вознесенского и Евтушенко. Именно эти люди смело могли сказать всю правду, прекрасно понимая, чем им это грозит. В рестораны невозможно было попасть, потому что они были переполнены, свободных номеров в гостиницах не было, такси поймать сложно. Академик Сахаров был сослан в Горький, но свою позицию он до последнего отстаивал. А мог бы сидеть в своих заслуженных апартаментах и вкусно жить. Во многих квартирах по ночам работали радиоприёмники. Антенны вытянуты перпендикулярно к потолку, чёрная ручка приёмника подкручивалась то вправо, то влево. И вот наконец-то: говорит «Голос Америки», «Голос Израиля» («Коль Израэль»), «Свободная Европа», Би-би-си, говорит Сева Новгородцев. Этот человек был чуть ли не членом многих семей. Его знали все! Что он теперь скажет? Все застывали, прислушиваясь. Сквозь шипение, свист и хрипы радиоволн (потому что глушили Севу) он вещал, что Леонид Ильич Брежнев – старый маразматик, что его фраза «Скажем «нет» сионистам» уже всем надоела, что он вот-вот кончится (а то мы не знали?). Мы слушали правду, которую и сами видели. Перешёптывались, переглядывались и расходились. Мы слушали про Гальку Брежневу, про цыгана-любовника в норковой шубе, про любовниц актрисулек этих старых болванов и удовлетворённо улыбались. Я лично была уверена, что ничего особенного не происходит. Всё чисто, как в первом классе. Ну что же старый козёл может с молоденькой девочкой сделать? Ему же явно за шестьдесят! Виагры и в помине не было. Сева, подкинь что-нибудь дельное. Люди слушали, верили, настраивали свои радиоприемники и ехидно улыбались. И в этом что-то было. «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». От нас ушёл Марк Бернес, но пришла Пугачёва, её слушала вся страна. Рыжая девчонка завораживала, заводила и одухотворяла. «Миллион, миллион алых роз», «Старинные часы ещё идут». Пела про нас и про себя. Спасибо, подруга! Я не побоюсь этого слова, потому что она была нам, представителям женского пола, подружкой. Под её песни и поплачем, и потанцуем, и посмеёмся. Алла Борисовна, ты в моём сердце, и дай тебе Бог много лет жизни! Мы слушали бархатный голос Магомаева, любовались им и мечтали о таком мужчине. А его женой стала Тамара Синявская. Когда эта красивая женщина пела, мне казалось, что я вышла в океан и поплыла с миром. Почему? Не знаю. В нашей стране было много талантливых людей и спортсменов. Майя Плисецкая, Белла Руденко… Да их не перечислить! Спортсмены мирового уровня, их тренеры. Мы помним всех!

Я тогда жила в Москве в районе метро «Аэропорт» и частенько встречала там Ирину Роднину. То я вниз по лестнице, то она. Мы уже начали узнавать друг друга. Ирина всегда мне приветливо улыбалась. Это была хорошая девочка, несущая успех. Наверное, потому, что, встретив её, я всегда сдавала экзамен на хорошую оценку. Над нами жила семья легендарного авиаконструктора Ильюшина. Отличная семья, добрые люди. А главное, что его дочь Катя училась в одной школе с моим сыном. Это была английская спецшкола с определёнными требованиями. В четырнадцать лет надо вступать в ряды комсомола. Без него никуда! «Мишка, – говорит Катя, – приходи завтра в комитет комсомола. Я там председатель. Принимать тебя будем». Пришёл. «Это Миша Лагутин. Хорошо учится. Поведение отличное. Устав знает. А ну-ка быстро все проголосовали за!» – все, как по команде, подняли руки. Мой сын, у которого было далеко не всё хорошо, прибежал домой счастливый: «Меня приняли, приняли! Катя Ильюшина помогла!» В нашей семье было счастье! Папа прослезился и выпил на радостях. Мама улыбалась, я поздравляла, Миша сидел гордый. Вот таких бы нам людей: соседей, родственников и друзей! В октябрята меня приняли сразу,но хорошо помню, как я вступала в ряды комсомола. На собрании моему двоюродному брату дали заключительное слово.

– Недостойна!

– Почему? – недоумённо спрашивает классная руководительница (очень хорошая женщина) Людмила Михайловна.

– У неё тройки по математике и физике!

Недостойна! Но мне же поступать в ИнЯз? Как же так? За что? Спасибо Богу, что у меня была подруга по несчасью Лариска Алиханова. Когда ей задали вопрос, что она прочла за последнее время, Ларка бойко ответила: «Блеск и нищета куртизанок», Онорэ де Бальзак». Туда же! Вот на этой почве мы и подружились. Признаюсь вам: я злопамятная. Но, во-первых, я вспоминаю. А во-вторых, если у меня когда-нибудь будут внуки, то я надеюсь, что они вырастут хорошими людьми. Все знают выражение: «Тля дерево ест, ржавчина – железо, а подлость – душу». Я вспоминаю и прошу меня понять и простить.

В нашем доме в соседнем подъезде жил легендарный тренер по фигурному катанию Вячеслав Жук. Серьёзный мужчина, который хмуро и громко здоровался с соседями. В нашем доме жил и народный артист Столяров, который никого не замечал и ни с кем не здоровался. А нам, жильцам, было приятно его встречать: это же потрясающий артист! Не здоровается – ну и ладно: Закон свободной воли. Соседи начали замечать странную вещь: Жук минут эдак на 5 всегда останавливался с соседкой из первого подъезда. О чём они говорили, никто и представления не имел, но главное, что после этой встречи заслуженный тренер Советского Союза прощался с ней, не скрывая довольной улыбки. Что же, собственно говоря, происходит? В чём там дело? На таран пошла моя мама:

– Лидия Митрофанна! – обратилась она чисто по-соседски к ней. – Что это Станислав Алексеич с вами заигрывает? Роман? Вы же когда-то были красавицей.

Оказывается, соседушка преподавала русский язык и литературу в спортивной школе, которая находилась в нашем районе. Эта школа выпустила плеяду легендарных спортсменов, таких чемпионов мира, как Валерий Брумель, Елена Водорезова, Павел Буре, Ирина Роднина и др. Так вот, одна из его воспитанниц училась в её классе, и кроме двоек и троек с натяжкой учительница ничего ей не ставила. Жук, заметив женщину, по-военному направлялся к ней с одним и тем же предложением:

– Да научите Вы её красиво автографы писать и не переживайте! Уверяю, что она будет жить лучше Вас и всех в нашем доме!

Мы жили в прекрасное творческое время. С нами были Андрей Миронов, Юрий Никулин, ансамбль «Песняры», Полад Бюль-Бюль оглы, Расул Гамзатов. В районе «Аэропорт» я часто встречала Майю Булгакову, Татьяну Пельцер, Беллу Ахмадулину. Мой сын ходил с её дочерью в детский сад. Рядом на улице Усиевича жили братья Вайнеры. В том же доме жил известный драматург Михаил Виккерс. Его жена Женечка была душой любой компании, все любили заходить к ней: она и выслушает, и добрый совет даст. Мой хороший приятель Валерка Приёмыхов принимал всех подряд и расцеловывался со всеми тепло, по-доброму, сам не пил, а те, кто его знал, говорили: «Давайте зайдём к Валерке, он бутылочку откроет». Я лично любила встречать Ольгу Аросеву, она по-своему дарила мне тепло. Это было прекрасное время, и я вспоминаю. Тогда, в далёкие семидесятые, мне было страшно смешно слушать, как внук известного большевика Шепилова (эта семья жила в нашем подъезде на третьем этаже) рассказывает про деда: «Партия большевиков и примкнувший к ним Шепилов. Дед их кроет отборным матом». Значит, всё-таки надо было примкнуть, чтобы разобраться в этом дерьме.

Я вспоминаю… Мы жили во время тяжёлого быта, в результате которого женщины быстро старели, во время дефицита и длинных очередей. Мы жили в то время, когда женщины готовы были отдать чуть ли не четверть своей зарплаты за духи «Клима». Иногда подушиться ими не удавалось, потому что красивый маленький флакончик французских духов выскальзывал из дрожащих рук и разбивался. Какая досада! Был и криминал. Один воровал, другой караулил. Я имею в виду мелких воришек. Мой сосед, мальчик Витя из хорошей семьи, ограбил квартиру иностранца и пошёл продавать картины на центральный рынок. Бедный парень, он же был уверен, что нашёл хороших покупателей, а они оказались ментами. Ровно через час сел на пять лет. Мать выплакала все глаза, отец, замдиректора магазина «Лейпциг», запил. А Витька чувствовал себя превосходно! Обожал тюремные крытики (домики), сажал морковку и был счастлив, как херувим на лужайке. Воровали и в крупных размерах, и в особо крупных. Но всё же не так, как сейчас. Я часто слышала: «Сел ни за что!» Дантист сел, потому что принимал людей на дому, ставил золотые коронки, да ещё, бывало, и без диплома. Знали бы мы, что за такое в Штатах дают сорок лет!

Я вспоминаю… И прошу меня понять. Мы жили в очень интересное время, гордились своими космонавтами, любили Родину! Пользовались и не пользовались взаимностью. Но мы также завидовали, клеветали, кривили душой и были во многом неправы, наделали много ошибок, которые надо исправлять. И я постараюсь. Начну с себя.

Я вспоминаю… Мне дороги украинцы, армяне, чеченцы, дагестанцы (моему сыну именно Заур подставил плечо помощи, и он ему уже как двадцать лет безмерно благодарен). Мне дороги казахи, цыгане, белорусы, молдаване. Мы же жили с ними, учились, ходили в походы, пели у костров. Давайте лучше присмотримся к себе и сделаем выводы.

За такое откровение прошу меня простить. Это в первый и последний раз. Но я же вспоминаю.

Теперь другое время! У России – Володя. Кому как, дело вкуса, а мне он по душе. Синдром старшего брата. Выслушает, поймёт, отругает и, если надо, заступится. (Вот только попробуй! Я всё брату расскажу!) Ну, кажется, всё. Я закрываю скобки и заканчиваю словами: «Володя, давай! Но не забывай закон – закон свободной воли. Не тирань, не насилуй, не перегибай палку! Это действующий закон Вселенной, и он вступает в таких случаях в силу и наказывает».

Всё позади, всё позади: ошибки юности и тонкости любви. И мой любимый преферанс. Москве прощальный реверанс. Всё позади, всё позади. Москва, Москва, я признаюсь тебе в любви.

У меня была очаровательная подруга Марина Лельгант. Её отец Ян Исаакович Лельгант был поэтом, писателем. Работал с Лядовой и Зельдиным. Многие опереточные либретто принадлежали именно ему. Ян Исаакович объездил весь Советский Союз со своей женой Любочкой, опереточной артисткой. Эта пара буквально завораживала как нашу интеллигенцию, так и рабочих на Урале, Камчатке и Алтае. Их везде ждали и радушно принимали. Я не хочу перечислять все республики и города, где они гастролировали, главное то, что рабочие на фабриках и заводах, врачи, инженеры и деятели искусства одинаково радовались и, хлопая, отбивали себе ладони на концертах этих светлых людей. А мне, девочке, нравилось бывать в их доме на улице Усиевича. Красивая и светлая квартира. Ян Исаакович, как обычно, лежит в своём кабинете, держится за сердце и обещает всем, что он скоро умрёт. (Кстати, умер он в девяносто шесть лет.) Любочка в чёрной атласной грации, пританцовывая, всегда и всем открывала дверь, но только своим! Любочка была бакинской еврейкой с коротко остриженными густыми светлыми волосами, безупречной фигурой и ногами танцовщицы. На ней всегда была чёрная атласная грация, без которой её никто не представлял. Бегая по квартире, пританцовывая, ещё молодая женщина всем объясняла, что песню «Ах, эта девушка меня с ума свела» пел специально для неё бакинский певец Рашид Бейбутов. Ян Исаакович, лёжа в своём кабинете, поправлял её слабым голосом умирающего: «Люба, тебе же тогда было бы сорок пять лет».

Мы были веселы и счастливы. После института распределили в «Интурист». Но примерно год я не работала: была кормящей матерью. Совсем девочка! А тут вдруг друзья родителей пригласили в Венгрию. Как хочется! Характеристику пришлось брать в домоуправлении. За столом семь склеротиков, им хорошо за восемьдесят.

– А на Селигере ты была? А на озере Байкал? А на Камчатке? Колыме?

– Я не была, – отвечаю. – В институте училась. Потом ребёночка родила. Дяденьки, так хочется поехать!

Характеристику не подписали. Вот и всё. Не захотим и не поможем! Выхожу грустная, без настроения. За что?! И вдруг слышу шаги. За мной кто-то бежит. Я испуганно обернулась.

– Оля, подожди!

– Что? Я что-то забыла?

Молодой человек представился:

– Меня зовут Миша, можно Мишка. Ты меня видела в домоуправлении, я чуть подальше сидел.

– А чего сидел? («Мишка, Мишка, где твоя улыбка?»)

– Да я так. Сижу просто. Слушай, Оль, давай я твою характеристику за всех этих склеротиков подпишу. Ты ж видишь, они невменяемые стариканы.

Я удивлённо спросила:

– За всех семерых?

– Их там было восемь, – ответил Мишка. – За восьмерых!

Я вынула характеристику из сумочки. Мишка за всех расписался. Дело сделано.

– Во вторник приходи в райком комсомола, по газете гонять будем. Держись!

Во вторник была в райкоме. Мне задали три вопроса по газете. Ура! Я еду в Будапешт!

Время там провела классно! Река Дунай, цветы, маленькие магазинчики, жаркая погода, кафешки, модные шмотки. Короче, заграница. Я накупила красивых вещей и подарков, а главное – почувствовала себя человеком. Приехала в Москву какой-то другой, стильной, свободной девочкой, понимая, что всё возможно, что есть хорошие ребята, что кто-то может помочь, что жизнь только начинается. Мишка, конечно, не зря там сидел, и, как выяснилось позже, парнем он был не простым. Но тогда я всего этого не понимала. Главное другое – слово «да»! И я до сих пор это помню.

Мишка, где ты? И если ты жив (а ты же жив!), может, работаешь у Путина, счастлив в браке, разъезжаешь по всему миру. Всё видишь сверху и делаешь добро! Я хочу верить, что это именно так, Миш. Нам бы вот таких побольше!

Зимой окончила курсы гидов-переводчиц. Работала в «Интуристе», гоняла на автобусах с туристами по всей Москве. Мне двадцать два года. Я не устаю от работы, от экскурсий, мне весело и чудесно! А в Венгрии была ещё три раза. Это выглядело примерно так. В отделе кадров было два комитетчика. Один добрый, другой, как пёс! Подавала характеристику злому, тот, ухмыляясь и вздыхая, передавал доброму. Добрый вздыхал тяжело, как будто бы бабушку похоронил, и подписывал. Правда, приговаривал: «Ты у меня смотри!»

Наш отдел располагался на пятом этаже гостиницы «Метрополь». (Значит, Сержантов из коммуналки оказался провидцем!) Это был отдел Англии и Америки. После работы мы все поднимались на восьмой этаж к Ивану Кузьмичу. Иван Кузьмич сидел в своём кабинете один-одинёшенек и, ковыряя спичкой в зубах, раскачивался на стуле. Нам, девчонкам-переводчицам, казалось, что он вот-вот грохнется затылком об пол и мы лишимся такого строгого и милого человека. Иван Кузьмич никогда не здоровался. Вместо этого мы слышали знакомые нам фразы: «Это дело надо прекратить!», «Вот-вот» или «Выгоню!» Мы к этому привыкли и не обращали внимания. А я, например, на фразу: «Ты у меня полетишь» – отвечала, улыбаясь: «Иван Кузьмич, вы мне льстите, значит, я – птица и у меня есть крылья!» Иван Кузьмич угрожающе смотрел на меня, улыбаясь глазами, и добавлял: «Выгоню!» Работы было много. Разъезжала с туристами на автобусах по Москве, проводила пешеходные экскурсии по городу с зонтиком в руках, возила английские и американские группы в Сочи и Ялту. Муж загулял, потому что меня никогда не было дома. Да и при мне тоже погуливал.

Поднимаюсь к Ивану Кузьмичу на восьмой этаж, вхожу.

– Это дело надо прекратить! Ты когда мохером перестанешь торговать?

– Я мохером не торгую, Иван Кузьмич, вы меня с Новиковой путаете.

Иван Кузьмич раскачивается на стуле со спичкой в зубах:

– Зачем пришла?

– Писать на группу, – отвечаю.

– Вот-вот, родственников искали? Живых? Мёртвых?

– А чем им могут помочь мёртвые родственники?

– С этими всё! – Иван Кузьмич долго думает. Потом надевает очки и говорит своё коронное: – Дааа… А живых?