Разграбленный город

– Милая! – От облегчения он так и просиял, вскочил на ноги и обнял ее. – Что у меня за жена! Ты просто чудо!

Это всё, конечно, очень мило, сказала она себе.

– Саша может остаться здесь на одну ночь. Потом ты найдешь ему другое пристанище. Я не уверена, что Деспине можно доверять.

– Разумеется, ей можно доверять.

– Почему ты так думаешь?

– Она достойный человек.

– Если ты считаешь, что всё в порядке, тогда иди и разбуди ее. Она знает, где эта комната. Я не в курсе.

Гай уже собирался радостно объявить Саше, что вопрос решен. Но, услышав о возложенной на него непосильной задаче, он так и замер.

– Спроси ее сама, – умоляюще попросил он, но Гарриет покачала головой.

– Нет, буди ее сам.

Когда он неохотно двинулся в кухню, ей захотелось сказать: «Ну ладно, я сама», но она сдержалась и впервые за всю их совместную жизнь не уступила.

4

Якимов исполнил роль Пандара в постановке «Троила и Крессиды» под руководством Гая. Теперь спектакль остался позади, его триумф забыт, и он страдал от мучительной неудовлетворенности. Гай во всё время подготовки сдувал с него пылинки, но теперь совершенно позабыл о нем. И ради чего были все эти часы, потраченные на репетиции, вопрошал Якимов? Всё впустую.

Он брел по Каля-Викторией, и его печальное верблюжье лицо оплывало потом: полуденная жара всё крепчала. На нем была панама, репсовый костюм, розовая шелковая рубашка и галстук некогда цвета пармских фиалок. Одежда была очень грязной. Поля шляпы обвисли и пожелтели от старости. Поношенный пиджак побурел под мышками и так сел, что обхватывал его тело на манер корсета.

Зимой сквозь дыры в подошвах он чувствовал смерзшийся буграми снег, теперь же его мучала раскаленная солнцем брусчатка. Энергичные прохожие то и дело выталкивали его на обочину, и пролетающие мимо автомобили обдавали его жаром. Бряцание трамваев, блеск лобовых стекол, рев гудков и визг тормозов выбивали его из колеи: в это время ему полагалось уютно спать.

Тем утром его разбудил безжалостный телефонный звонок. Хотя по характеру освещения было ясно, что еще нет и десяти утра, в квартире, видимо, никого не было. Вяло потея под простыней, он лежал, не имея энергии даже на то, чтобы повернуться, и ждал, пока звонки стихнут. Они не стихали. Наконец он мучительно пришел в сознание, кое-как поднялся и выяснил, что звонили ему. Это был его старый друг из Миссии, Добби Добсон.

– Счастлив слышать вас, – сказал Якимов и устроился поудобнее, готовясь к приятному обсуждению их совместного участия в «Троиле и Крессиде». Но Добсон, как и все остальные, уже позабыл о пьесе.

– Послушайте, Яки, насчет транзитной визы… – начал он.

– Какой еще визы, дорогой мой?

– Вы же знаете, о чем я. – В голосе Добсона слышалась усталость добродушного человека, доведенного, однако, до предела. – Каждому британскому подданному было приказано иметь действующую транзитную визу на случай внезапной эвакуации. В ходе проверки консул обнаружил, что у вас такой визы нет.

– Послушайте, ну это же всё было не всерьез. Нет причин беспокоиться.

– Приказ есть приказ, – сказал Добсон. – Я находил для вас оправдания, но, если вы не получите визу сегодня, вас арестуют и отправят в Египет.

– Дорогой мой! У меня же нет ни гроша.

– Отправьте счет мне. Вычту из вашего содержания.

Тем утром, прежде чем покинуть квартиру, Якимов решил поискать, не найдется ли там чего-нибудь полезного. Гай беспечно обращался с деньгами. Якимов не раз находил и присваивал банкноты, которые выпали из кармана Гая вместе с носовым платком. Раньше он не искал деньги специально, но сегодня его обуяла такая тоска, что он решил, что ему причитается всё найденное. В спальне Принглов он порылся в штанах и сумках, но ничего не нашел. В гостиной он порылся в ящиках буфета и письменного стола и некоторое время разглядывал корешки чековых книжек, в которых значились платежи в лондонские банки от лица местных евреев. Поскольку Дракер как раз ожидал суда по обвинению в торговле на черном рынке, Якимов некоторое время обдумывал возможность шантажа. Но дело представлялось невыгодным. Торговля на черном рынке была так распространена, что даже теперь евреи только посмеялись бы над ним.

В центральном ящичке письменного стола он обнаружил запечатанный конверт с надписью «Совершенно секретно» и пришел в восторг. Он был не единственным, кто подозревал, что деятельность Гая в Бухаресте была далеко не такой невинной, как могло показаться. По мнению Якимова, приветливый, добродушный, отзывчивый Гай идеально подходил на роль агента.

Конверт был неплотно запечатан и открылся от первого же касания. Внутри лежал план – чего же? Трубы или колодца. Наслушавшись разговоров о саботаже в Английском баре, Якимов решил, что перед ним план нефтяной скважины. Отметка на плане гласила: «Детонатор». Это был набросок, подсказывающий неопытному саботажнику, где разместить взрывчатое вещество.

Вот это находка! Он закрыл пустой конверт и положил его обратно, а план сунул в карман. Еще не придумав, какую бы пользу из него извлечь, Якимов уже представлял, как весело будет демонстрировать его в Английском баре в подтверждение многотрудных миссий, возложенных на него королем и страной. На мгновение его охватил восторг. Затем он поплелся к консулам, и план был позабыт, а восторг улетучился.

Пользуясь моментом, консулы ломили втридорога. Якимов, у которого одна мысль о подобных тратах вызывала гадливость, получил визы в Венгрию, Болгарию и Турцию. Осталась только Югославия – страна, откуда его выставили девять месяцев назад, отобрав его автомобиль за долги. Он с отвращением вошел в югославское консульство, отдал свой паспорт, после чего – как и предполагал – был вынужден ожидать целых полчаса.

Наконец вручив Якимову паспорт, клерк сделал такой жест, словно задергивал между ними невидимые шторы.

– Zabranjeno! – сказал он.

Якимову отказали в визе.

Всё это время он надеялся, что однажды сможет одолжить у кого-нибудь сумму, достаточную для покрытия долга, и заберет свою «Испано-Сюизу». Теперь же его лишили такой возможности.

Шагая по Каля-Викторией, он чувствовал, как его возмущение набирает силу, подобно расстройству желудка. Он тосковал по своему автомобилю – последнему подарку милой старушки Долли, последнему артефакту их чудесной жизни (если не считать остатков его гардероба). Вдруг эта потеря разрослась до размеров настоящего горя. Он решил, что ему необходимо увидеть Добсона, а перед этим – утешить себя выпивкой.

Во время подготовки спектакля Гай водил Якимова в «Две розы», чтобы сохранять над ним контроль. Но Гай – простой человек – пил всего-навсего пиво и ?uica и не видел в этом ничего дурного. Якимов же всей душой стремился к более утонченному обществу, собиравшемуся в Английском баре. Как только спектакль был позади, он пришел туда, рассчитывая, что его встретят почестями и аплодисментами, однако его ждало разочарование. Его появление не просто прошло незамеченным – вокруг были одни незнакомые лица. В баре было куда больше народу, чем он когда-либо видел. Изменился даже сам воздух: теперь здесь пахло не сигаретами, но сигарами.

Пробираясь сквозь толпу, он слышал вокруг одну только немецкую речь. Подумать только, немцы в Английском баре! Он вытянул шею, пытаясь найти Галпина или Скрюби, и вдруг осознал, что, кроме него, здесь нет англичан.

Пока Якимов пытался добраться до барной стойки, его довольно враждебно толкали. Когда он сказал какому-то здоровяку: «Осторожнее, дорогой мой», тот буквально отшвырнул его в сторону с возгласом: «Verfluchter L?mmel!»[13 - Проклятый ублюдок! (нем.)]

Якимов был выбит из колеи. Он поднял руку, пытаясь привлечь внимание Альбу, который всегда держался так сдержанно, что считался образцом английского бармена. Но Альбу даже не взглянул в его сторону.

Осознав, что оказался в одиночестве на оккупированной территории, Якимов собрался было уходить, как вдруг заметил князя Хаджимоскоса.

Князь напоминал монголоидную куколку: восковое личико, жидкие черные волосы и черные глаза. Приподнявшись на цыпочки, он шепеляво нашептывал что-то по-немецки своему спутнику. Якимов был счастлив увидеть знакомое лицо и, незамедлительно пробравшись к ним, схватил князя за руку.

– Дорогой мой, кто все эти люди? – вопросил он.

Хаджимоскос медленно повернул голову, демонстрируя свое недовольство.

– Вы разве не заметили, mon prince, что я занят? – холодно спросил он и отвернулся, но его собеседник воспользовался представившимся случаем и сбежал. Хаджимоскос смерил Якимова сердитым взглядом.

Чтобы умилостивить его, Якимов попытался перевести всё в шутку.

– Как много немцев! – нервозно хихикнул он. – Скоро они потребуют плебисцит.

– У них столько же прав находиться здесь, сколько у вас. Даже больше: они-то нас не предавали. Лично я очень к ним расположен.

– Я тоже, дорогой мой, – уверил его Якимов. – У меня было множество друзей в Берлине в 1932 году.

Затем он решил, что пора сменить тему на более интересную.

– Вы, случайно, не видели спектакль?

– Спектакль? Эту благотворительную постановку в Национальном театре? Говорят, что вы выглядели особенно нелепо.