(Не)Твоя семья

Вчера в отчаянном порыве основную часть вещей упаковала в чемодан, сегодня смотрела на остальное в странном тупом оцепенении. Проще думать, что надеть, чем анализировать, почему муж так скор на расправу.

Рука замерла на яркой фуксии – брюнетки ослепительно выглядели во всех оттенках розового. Но платье-миди с приталенным силуэтом слишком подчеркивало мое положение. Стройная женщина с аккуратным животиком – это очень красиво. Хочу ли я ткнуть Тимура еще раз в свое положение? Чтобы увидел и окончательно осознал, на что обрекает меня и нашего сына. Не знаю. Слишком устала. Просто хочу, чтобы эта пытка закончилась.

Я оделась, о макияже даже не думала, только густые волосы собрала в хвост. В сумочку положила документы. Я никогда не разводилась и даже сейчас до конца не понимала, что это моя новая реальность. Какова процедура? Мы напишем заявление и будем ждать? Где мне жить все это время? Тимур сказал, что если выбираю рожать, то меня не будет больше в его жизни и доме. Он выгонит меня отсюда? Может, сразу уезжать с вещами?

Хаотичные мысли цеплялись одна за другую. Так сложно, зыбко, непонятно. Словно бы не со мной происходит. Я схватила упакованные чемоданы и попыталась стащить с лестницы. Марат вскинул темную голову и, перепрыгивая через ступеньки, забрал сумки.

– Тебе нельзя таскать тяжелое, – скупо прокомментировал.

– Не думала, что это кому-то важно, – ответила безжизненно.

Он молча погрузил чемоданы в багажник и, захлопнув, посмотрел на меня нечитаемым взглядом.

– Я не знаю, что сказать, Ангелина, – неожиданно проявил человеческое. – Вы оба в своем праве и оба не правы… – большего от него не дождаться. Я села за руль и поехала за ним в Грибоедовский загс. Там выходила замуж. Вероятно, закончу семейную жизнь там же. Делить нечего. Все его, Тимура. У меня только сын. Мой. Только мой.

Я припарковалась недалеко от центрального входа. Марат приехал чуть раньше: его машина стояла рядом с агрессивной черной мордой новенькой ауди моего мужа. Он и сам был рядом. Я замерла, сбиваясь с шага. Он резко вскинул голову и впился в меня тяжелым пронзительным взглядом. Он всегда безошибочно находил меня в толпе. Говорил, что чувствовал на расстоянии, запах мой щекотал ноздри и вел за собой.

Что мне делать? Подойти? Поговорить? Или молча пройти мимо, словно это случайный знакомый, имя которого давно стерлось из памяти? Никогда не думала, что за два дня любимый мужчина может стать настолько чужим. Раньше казалось, что знаю его: мне были доступны его мысли, чувства, тело. Все хорошее и плохое. Сейчас понимаю, что муж имел потаенные глубины души, куда не было доступа никому. Тимур никогда не был ангелом или принцем, но я верила словам, что стала самым главным для него человеком. Разве важных так легко вычеркивают из жизни?

Тимур двинулся мне навстречу, остановился в полушаге: его взгляд ощутимо споткнулся о мой живот. Я слышала скрип зубов, скулы острее бритвы, а в глазах яростная бескомпромиссность. Наша любовь сгорела в его жестокости, припорошенная соленым пеплом моих слез.

– За мной, – скомандовал и круто развернулся. Шаг резкий, порывистый, стремительный. Мой муж действительно все решил.

Сегодня понедельник, и желающих сочетаться браком не было. Или час не подходящий: видимо, самое время для развода.

– Сюда, прошу, – перед господином Мантуровым лебезила возрастная госслужащая. – Оформим, как просили. Ждать не придется, Тимур Викторович.

Я непонимающе нахмурилась, прежде чем передо мной распахнули дверь в кабинет.

– Присаживайтесь, – указали на один из стульев. На столе лежали документы: заявление на расторжение брака, не подписанное мною, журнал регистрации актов гражданского состояния и, как бы ни было смешно, цветные обложки для свидетельства о заключении брака.

– Можно ваши документы?

Тимур уже бросил на стол паспорт; я, ошарашенная, на автомате достала все, что было в сумке.

– Поставьте здесь подпись, – ткнули в галочку на заявлении. Муж уже подписал. Я сглотнула и нацарапала что-то.

– Пока мы не начали процедуру, – вступил в разговор Марат, – Ангелина должна ознакомиться с мировым соглашением, – всунул в дрожащие руки какие-то бумаги. Что-то про деньги, выплаты и мои права. Я не могла осмыслить, куклой на веревочках подчинялась и глазами хлопала.

– Тим… – сглотнула вязкую слюну и произнесла его имя. Мне нужна была передышка и капля понимания. Возможно, даже сочувствия.

Муж среагировал мгновенно. Привыкший к беспрекословному подчинению и сейчас властно отдал приказ:

– Оставьте нас!

– Конечно-конечно, – служащая тут же поднялась. Марат задержался секунд на десять, обведя нас привычным нечитаемым взглядом матерого адвоката.

Мы остались вдвоем. Тимур молниеносно сжал мое запястье и потянул на себя, усаживая на колени, жадно впиваясь в губы: целовал, словно пить хотел и напиться не мог. Я отвечала. Боже, как я отвечала. Я его любила. Мне кажется, всегда любила только его. Все стерлось, все забылось, только муж в сердце. Первый мужчина. Единственный. Навсегда. Или уже нет?

– Одумалась, Белоснежка? – шепнул с блеском превосходства в глазах. Победитель. Никому не уступит. Никогда не проиграет.

Поэтому наше счастье уже невозможно. Это игра в одни ворота. Подчиняйся – и ты любима. Взбрыкнула – не нужна больше.

– А ты не одумался? – не удержалась, погладила темные волосы. По густым бровям кончиками пальцев провела. Запоминала черты, которые буду видеть на лице своего ребенка. Красивый мужчина с черствым сердцем. Он ведь всегда был таким, просто я в своей любви не замечала. Наивная глупая девочка.

– Неужели готова похерить пять лет брака ради дефектного эмбриона? – спросил с металлом в голосе. – Серьезно?

– Это ребенок, Тим, – схватила крупную ладонь и на живот положила. – Он живой, шевелится, его сердце бьется. Послушай!

Тимур прерывисто втянул воздух, руку выдернул, отвернулся, сжав челюсти.

– Не думал, что так мало для тебя значу, – ответил непривычно тихо.

– Аналогично, – упрек был взаимным.

Я встала с его колен. Служащая вернулась. Поднялась суета. Мне предложили расписаться в актовой записи. Тимур был вторым.

– Я подпишу, – он достал из кармана пиджака ручку, – и не приму тебя обратно, Геля. Даже если будешь умолять.

Я отвернулась, пряча от него свою боль и свое сердце: искать будет, не найдет.

– Я любил тебя, Ангелина, – бросил, испепеляя взглядом, и поставил широкую размашистую подпись. Мне в паспорт тут же шлепнули печать. Я схватила его и стремительно покинула кабинет. Никто меня не удерживал. Никто не догонял.

В глухом отчаянном оцепенении дошла до Чистых прудов. Села на лавочку, слабо улыбнулась мальчонке, врезавшемуся в мою ногу на маленьком самокате, осмыслить пыталась: мир поделился на до и после Дыхание перехватило, в горле горький комок образовался: я не могла его сглотнуть или выплакать. Это тлен, пепел и выжженная земля. Такое исцелялось только временем. Даже на самой мертвой почве прорастает росток, но не сразу.

Точкой опоры стали уточки с выводком. Детвора бросала в воду хлеб, и было забавно наблюдать, как одна мать-утка заботилась об одних утятах и гоняла чужих. Умудрялась отличать, чувствовала родную кровь.

Я достала телефон, хотела сфотографировать, но только через минуту заметила, что листаю совместные с Тимуром снимки. Такой красивый, статный, мужественный. Уверенный в себе мужчина. Муж. Мой. Хотя нет. Уже нет. Уже бывший.

Тряхнула волосами и поднялась. Даже если ничего не вернуть, я хочу обнажить перед ним душу! Чтобы понял, что чувствую! И его тоже хочу услышать! Что Тимуру тоже больно! Что это нечто большее, чем бездушное желание держать марку перед обществом!

Я вернулась к машине и поехала на набережную. Сердцем чуяла, что Тимур не может… Пока не может поехать в наш дом. Что вернулся в холостяцкую берлогу. У меня были ключи от лофта. Муж ник… Бывший муж никогда ничего не скрывал и не шифровался. Поэтому в его верности не сомневалась.

Приложила ключ к кнопке лифта: он быстро и бесшумно поднял меня в апартаменты. В гостиной никого не было, но я чувствовала, что не ошиблась: в воздухе остался легкий шлейф брутального дымно-пряного аромата. И был еще какой-то, но я не понимала…

Здесь все было как на ладони, кроме курительной комнаты: истинно мужская вотчина, обустроенная для работы и курения сигар, специально, чтобы не мешать мне запахом дыма. Тимур все это сделал ради меня: когда перевез из Питерской академии в Москву.

Дверь была приоткрыта, и слышны приглушенные голоса. Я застыла возле нее, во все глаза рассматривая открывшуюся картину. Тимур сидел в кресле с закрытыми глазами, напряженный, нервный, пиджак сброшен, узел галстука ослаблен, а рядом Марьяна: она массировала ему плечи и тихо что-то говорила. И улыбалась: ласково, даже слишком. Они ведь близкие друзья. Вроде бы ничего такого, но… Тимур запрокинул голову, и ее пальцы переместились на виски: он что-то шепнул, она ответила и… склонилась над ним, целуя в губы.

– Ох… – не сдержалась, среагировала, рот рукой закрыла: хотела задушить поднимавшийся из глубины дикий вой. Вот оно как…

Марьяна отскочила, испуганно глядя на дверь. Тимур вскинул голову и безошибочно нашел мои глаза. Впился, давил, прожигал.

– Я принесла ключи, – взвесила в руке связку. Здесь было все. – Извините, что разрушила интимную идиллию.

– Оставь нас, – бросил, не теряя со мной зрительного контакта.

Марьяна безошибочно поняла, к кому обращался. Я тоже. Она прошла мимо, отводя глаза в сторону. Неужели стыдно? Или боялась сцены ревности? Или что Олегу, ее мужу, расскажу? А может, прятала улыбку превосходства?