Серафим

– Не знала, что сбор душ входит в число обязанностей серафима. Разве у лидеров Элизиума нет занятий поважнее, чем переправлять души? – Моя спина напряглась, когда еще одно перо отделилось от костей.

– Я понимаю, тебе больно…

– Больно? Мне не больно. Я. В. Ярости, Сераф. – Мой голос едва превышал громкость шепота, но, должно быть, он оказался мощным, поскольку Ашер расправил широкие плечи и сложил руки, натягивая коричневую замшу на его торсе. – Сначала Лей, теперь Мюриэль. – Я взяла ее руку и прижала к щеке, умоляя ее пальцы погладить мою кожу в последний раз. – Ты не можешь вернуть ее? Знаю, что она не может жить вечно, но… – Мой голос сорвался. Дрогнул. Я сомкнула губы, прежде чем бушующий во мне всхлип смог разорвать жалкий воздух.

Ты обещала мне недели.

И блинчики. Ты обещала мне блинчики!

Мои слезы стекали по костяшкам пальцев Мими, смачивая мозоли, оставленные ее любимыми венчиками и деревянными ложками.

К кому мне теперь возвращаться домой по выходным?

Кому жаловаться в плохие дни? Или в хорошие?

Ох… Мими.

– Знаешь, Сераф, как только ее душа примет небесную форму Элизиума и поймет, что ты сделал, она тебя возненавидит. Вернее, что ты не сделал – не спас мальчика, которого она любила. Мальчика, чья душа не заслуживала забвения.

– Ты закончила? – Хотя контуры тела Ашера были размыты, его бирюзовые радужки, оттененные бронзой, оставались четкими.

– Тот день, когда я закончу обличать несправедливость, совершенную нашим видом, станет днем моей смерти, так что нет, я не закончила. Но однажды это произойдет. Может, через три месяца. Может, через семьдесят лет. Кто, во имя Абаддона, знает, когда это тело откажет? Когда смерть наконец заставит меня умолкнуть? Какой же праздник тогда устроят во всех гильдиях, а?

Челюсть Ашера сомкнулась, а его загорелые руки напряглись, все еще сложенные и прижатые к груди.

– Теперь ты закончила?

– Разве я не по-английски сказала? Ох, подожди… это же не имеет значения, поскольку ты свободно говоришь на всех языках. – Мои лопатки пронзила стрела боли. Упало еще одно перо.

– Селеста, прекрати.

– Почему? Я задеваю твои чувства, Сераф? Не думала, что они у тебя есть. – Ишимы снова ощипали меня, и я стиснула зубы, пока не поняла, что горячие болезненные вспышки заглушают боль в груди. Тогда я расслабилась и приветствовала ее.

Ашер низко и протяжно зарычал.

– Спорим, ты уже жалеешь, что вызвался забрать душу Мюриэль, а?

Его губы превратились в тонкую полоску, выделяя небольшие морщинки вокруг, как и те, что окаймляли его глаза. Ангелы не стареют ни в Элизиуме, ни в Абаддоне, а в гильдиях стареют крайне медленно, но Ашер, казалось, постарел лет на десять с тех пор, как я видела его в последний раз в Париже.

Я села на пятки и устремила на него ядовитый взгляд.

– Почему ты все равно прибыл сюда?

– Чтобы сдержать обещание, данное Лей. Которое мне не удалось выполнить.

– Какое обещание, Сераф?

– Помочь тебе.

– Мне? – Я чуть не рассмеялась. Нет. Рассмеялась. Но тут же перестала. – Надеюсь, не для того, чтобы помочь мне вознестись, потому что я в этом ни капли не заинтересована.

Мы уставились друг на друга. Если он думал, что я отведу взгляд первой, значит, он меня совсем не знал. С другой стороны, с чего бы ему меня знать? Не похоже, чтобы в прошлом мы проводили много времени вместе. Дольше всего мы находились в обществе друг друга в тот дождливый день, когда он забрал меня из «Суда Демонов», чтобы дать Джареду время и возможность объяснить, что он сделал с помощью Ашера.

В глубине души я знала, что в вынужденном вознесении Лей больше виноват Джаред, но Ашеру следовало отказаться вмешиваться. Согласившись отписать Лей от Джареда, он обрек ее на гибель. Неужели он сделал это в надежде, что вдали от возлюбленного она передумает и выйдет замуж за архангела?

Подумать только, я поощряла ее поиски благосклонности серафима. Мне следовало держать язык за зубами в тот день, когда он посетил гильдию. Мне не стоило ехать в Париж и подталкивать ее к выполнению миссии. Если бы я просто не вмешивалась в ее жизнь, то, возможно, Лей была бы сейчас в Элизиуме, а не под холодной землей.

Меня поразило, что в этом есть и моя вина.

Мое стремление к переменам обрекло Лей на гибель.

От этого осознания я выпустила руку Мими, она выскользнула из моей хватки и упала на теплое одеяло.

Мой желудок сжался от чувства вины, а горло наполнилось желчью. Я развернулась и вскочила с кровати, но, должно быть, задела одно из упавших перьев, потому что спальня тотчас исчезла, сменившись участком выжженной солнцем лужайки, огороженной деревянными кольями и проволокой.

— Нельзя морить собаку голодом, потому что ты на нее злишься. — Я погладила пухлого щенка ротвейлера между его висячими ушами и получила в ответ слюнявый поцелуй. — Он все еще малыш. И не понимает, что сделал не так.

Моника дернула за поводок.

— Это моя собака, а не твоя.

— Я не пытаюсь украсть его у тебя.

— Тогда какого черта ты здесь делаешь?

— Я здесь, чтобы напомнить, что тебе нужно быть с ним помягче.

— Он сторожевой пес. По крайней мере, так должно быть. Возможно, мне придется потребовать свои деньги обратно, если он будет продолжать лизать сопливых детей. Сколько тебе лет? Восемь?

Я сжала кулаки.

— Одиннадцать.

— Неважно. Ты ребенок. Ребенок, который действует мне на нервы, хотя я уже потратила их все на него. — Она кивнула в сторону пса.

— Как его зовут?

— Рэмбо.

— Хорошее имя для сторожевой собаки.

С минуту она смотрела на клубок черного меха, и я заметила привязанность в ее взгляде.

— Будем надеяться, что он его оправдает. Эй, Рэмбо, сидеть. Сейчас же.

Рэмбо не опустился на землю. Вместо этого он уставился на меня, а Моника тащила его маленькое тельце по траве. Я понимала ее потребность в сторожевой собаке. Тем более что она жила одна с младшей сестрой и матерью, но единственный способ заставить Рэмбо подчиняться — добавить немного тепла к ее авторитету.

— У тебя есть лакомства?