Санаторий «Сказка»

– Максим, ты о чем? – спросила я, чувствуя холодный пот на спине.

– Очищение – путь сложный и болезненный, но в итоге, поверь мне, ты будешь благодарить меня. Состоит он из трех, – он задумался, подбирая нужное слово, а я холодела внутри, глядя на его спокойное лицо, – назовем это этапами: очищение страхом, очищение стыдом и очищение болью.

– Максим… – тут он поднялся на ноги и потянул меня за собой. Я встала, судорожно заглядывая ему в глаза. – Что ты такое гово…

– Если бы ты знала, как я надеялся, что страха тебе хватило, – он поднял на меня серые глаза, в которых была искренняя грусть. Этот взгляд заставил меня закрыть рот. Он натянул на меня шорты и опустился вниз, нагибаясь за корсетом из ярко-красного шелка.

Глава 7. Звери

Мы шли по шумному коридору, где не было ни души, но откуда-то лился громкий смех и музыка. Где-то за стенами пробегали раскаты смеха, свист и смех. Где-то гудела и веселилась толпа. По дороге я не удержалась и все же начала, в очередной раз, торговать собой. На сей раз, в ход пошла не только задница. Максим ничего не отвечал и на все мои предложения либо отмалчивался, либо ехидно улыбался.

Коридор закончился, и мы оказались в крохотном и очень темном закутке, больше смахивающем на тамбур – узком и длинном. Здесь голоса стали громче, и сильно чувствовался запах сигарет. Она стена полностью отсутствовала, и её заменяла высокая тяжелая портьера, похожая на занавес. Голоса лились из-за неё.

– Где мы? – спросила я. Голос мой дрожал, руки тряслись.

Максим ничего не ответил. В этот момент за занавесом раздался взрыв хохота, визга и улюлюканья. Я подпрыгнула, Максим дернулся и крепче стиснул мою руку. Внезапно из ниоткуда выросли двое. Один из них больно схватил меня за предплечье. Я пискнула, обернулась на него, а затем на второго – это были мужчины с холодными глазами и непроницаемыми лицами, до того спокойными, что от них становилось жутко. Это были охранники. Из той же породы, что стоят на входе в «Сказку» – лица у них разные, а выражения на них одинаковые.

Как только один из них схватил меня, Максим сразу же отпустил мою руку.

Все движения были быстрыми и слаженными, словно репетировались неоднократно, и эта слаженность наводила на жуткие мысли.

Максим исчез куда-то, но ненадолго. Буквально через минуту он снова стоял передо мной. В руках у него красовалась пара туфель на высоком каблуке и платформе, такие, в каких обычно зажигают стриптизерши, и что-то яркое, разноцветное и маленькое в другой руке. Максим сел на корточки у моих ног и, бережно обувая меня, заговорил тем тоном, что предполагал – мы здесь вдвоем, верзил за твоей спиной можно не считать:

– Ты пойми, Кукла, все, что я делаю сейчас – ради твоего блага, – один туфель оказался на ноге. – Возможно, в какой-то момент тебе покажется, что это не так, но, – второй туфель сел на стопу, как влитой, – поверь мне, я руководствуюсь исключительно твоими интересами. Максим разогнулся, вытащил разноцветную штуковину из – под мышки, куда он быстренько запихал её, пока обувал меня, и когда вещь была развернута, я увидела, что это маска – красивая, драпированная красным и черным бархатом, закрывающая только верхнюю половину лица, но спускающая полупрозрачную вуаль на все лицо. Почему-то именно она стала для меня последней каплей. Я взорвалась.

– Ты совсем озверел? Мелкий ублюдок! Шлюху из меня решил сделать? Щенок сопливый! Была бы у меня возможность, скотина, я бы тебе…

– Тс… – сказал он тихо и невозмутимо прикоснулся пальцами к моему рту. – У тебя её нет.

Я дернула головой, освобождаясь от его прикосновения, но тут тиски на моей руке сжались так больно, что я взвизгнула. Максим ждал этого и, зная, что теперь у меня вряд ли появиться желание снова дернуться или разразиться очередной порцией словесного дерьма, без какого либо сопротивления с моей стороны, надел мне маску на голову:

– Поверь мне, именно за неё ты будешь мне особенно благодарна.

– Да пошел ты!

– Между прочим, ты напрасно ругаешься – тебе очень идет. И чего тебя потянуло в банковский сектор? В постели ты смотришься гораздо органичнее. По крайней мере, мне проституткой ты нравишься больше.

Тут публика по ту сторону занавеса взорвалась долгими, бурными аплодисментами. Послышались торопливые шаги за тяжелой портьерой, а через мгновение в небольшой нише между двумя толстыми кусками ткани сверкнула полоска яркого света, и показались чьи-то задница и спина. Потом весь человек, натужно дыша, оказался перед нами – это был Херувимчик, который, согнувшись пополам, тащил за собой тело девушки. Они была раздета, и кроме маски, примерно такой же, какая была сейчас на мне, на ней не было ничего. Правда, в отличие от меня, у неё во рту был кляп, из тех, что продаются в секс-шопах. Это была Танечка-солнышко, и она была без сознания. Её конечности ползли за телом, как дохлые змеи, её тело было изувечено мелкими и крупными порезами, из которых сочилась кровь. Но больше всего крови было не от них – девушка оставляла на полу кровавый след, который тянулся за ней тонкой дорожкой. Кровь текла у неё между ног, и её было столько, что нетрудно было догадаться – если она останется жива, детей у неё не будет.

– Живая? – небрежно бросил Максим.

– Живая… – пробубнил Херувимчик, тяжело дыша.

Максим посмотрел на девушку с плохо скрываемой брезгливостью:

– Отправь её в больничку, – затем он повернулся и посмотрел на меня, растягивая рот в улыбке. – Мы же не изверги.

Я дернулась – рванула руки изо всех сил, пытаясь высвободить руки. Двое верзил стиснули кулаки так сильно, что я повисла на их руках. Больно не было, было до безумия страшно. Я кричала, брыкалась и пыталась кусаться, но те двое словно бы и не замечали моих стараний. Максим смотрел на меня с вожделением, которое сильно смахивало на безумие:

– Ну, что ж, Марина Владимировна, минус один человек. Твои шансы значительно увеличиваются. Так что давай, Кукла, твой выход.

Крик застрял у меня в горле, когда меня потащили к занавесу.

Первое что я помню – яркий свет, ослепляющий, затмевающий все вокруг, и бурные овации, сопровождаемые свистом и выкриками. Толпа радовалась и вопила от восторга – меня приветствовали, как звезду. Звезду второсортных порнофильмов, потому как фразы, звучащие из толпы, напоминали названия низкосортных порнушек, за версту воняющих дешевкой. Первую минуту или две я ничего не видела и лишь слышала сумасшедший грохот собственного сердца в ушах, крики, свист и аплодисменты, да чуяла запах перегара и насквозь прокуренного помещения. Меня в буквальном смысле тянули за руки куда-то вперед. Я упиралась, я скулила, наверное, даже плакала, но если и так, то это происходило совершенно неосознанно.

На моих руках защелкнулись мягкие наручники, и мои руки поползли вверх под мерный гул какого-то подъемного устройства где-то очень далеко над головой. И когда мои руки оказались полностью подняты вверх, оставляя мне несколько сантиметров пола под ногами, оно остановилось. В зале снова грохнули аплодисменты.

Глаза, наконец, привыкли к свету, бьющему прямо в глаза, и я начала различать силуэты – я стояла на сцене а вокруг меня разлилось море человеческих голов, которые дымили, пили и ржали, широко раскрывая рты. Людей было очень много, и как-то сразу стало понятно по силуэтам, по голосам, что здесь только мужчины. Вернее, то, что от них осталось, потому как ни один нормальный мужик не позволит себе смотреть на издевательство над женщиной (а судя по тому, как выглядела Таня, именно это здесь и происходило).

Я повернула голову и увидела то, что лишило меня голоса – рядом со мной, в том же полуподвешенном состоянии, стояла Светка. Её руки были подняты наверх и удерживались теми же мягкими наручниками, что были на мне. Те же сетчатые чулки, только одета она была в полупрозрачное платье, которое заканчивалось гораздо раньше, чем её трусы. Её лицо тоже скрывала маска, только она была на все лицо. Светка извивалась, брыкалась и дергалась, как подвешенный на рыболовном крючке дождевой червяк. Но тут возник Херувимчик. Проходя мимо неё он крепко схватил её за задницу, в ответ на что получил бурю оваций из зала. Она что-то крикнула ему, но тот ответил ей широкой улыбкой, демонстрирующей ряд белых зубов. Тут Светка, повернув голову, увидела меня. Свет софитов бил мне в лицо, грохот толпы буквально вибрировал в воздухе, но я отчетливо увидела её губы, перекошенные болью, которые произнесли моё имя, вкладывая в них всю надежду, что еще теплилась в наших головах.

– Многоуважаемая публика! – с восторгом воскликнул Херувим. – Мы продолжаем наш аукцион!

Публика ответила очередным громом оваций, которой буквально оглушил меня – здесь, на сцене, все было сильнее – звук, свет, запахи, ужас.

– И теперь мы переходим к самой интересной части нашего вечера, – Херувимчик самозабвенно заливался соловьем, а мы со Светкой посмотрели друг на друга. Мы больше не дергались, не вырывались – мы забыли, как дышать. Не знаю, видела ли она, во что они превратили Танечку, но я-то видела, и уж если хлещущая из влагалища кровь, каким бы образом эти ни случилось, была не самым интересным, что же будет сейчас? Тем временем Херувимчик, чувствуя себя на сцене, как рыба в воде, наслаждался вниманием публики, отчего голос его звенел хрусталем:

– Для постоянных посетителей нашего скромного заведения нет смысла объяснять, в чем же изюминка этой части. Но! Для тех, кто сегодня впервые в нашем уютном загоне для шлюх, объясняю, в чем же суть. Наши дамы, – тут он повернулся к нам, очаровательно улыбнулся и снова повернулся к толпе, – закадычные подруги. Это важно, и далее вы поймете – почему. Под ногами у них специальные люки. Из зрительного зала их не видно, но поверьте, они там есть…

Пока Еврейчик распространялся о технической стороне вопроса, мы со Светкой разом посмотрели себе под ноги. Краем уха мы слышали, как он объясняет принцип работы люка, смотрели под ноги и видели его собственными глазами – две деревянные створки, наглухо закрытые и так плотно прилегающие друг к другу, что с первого раза, да еще и при таком освещении, было трудно их увидеть. Но все же люки у нас под ногами, действительно, были. А еще там же в полу, совсем рядом, по правую руку от меня и по левую от Светки, были большие красные кнопки, закрытые прозрачными пластиковыми крышками.

– …соединены с креплением наручников, – донеслось до меня, и я подняла глаза на Херувима. Тот энергично махал руками и показывал, то на наши ноги, то, как сейчас, на руки. Я подняла глаза вверх, но там было слишком темно, чтобы увидеть хоть что-то. Еврейчик, шагая из стороны в сторону, в порыве азарта воскликнул что-то, чего я не услышала, и от чего весь зрительный зал зашелся в восторженной истерике. Я подняла на него глаза именно в тот момент, когда он обернулся к нам, поворачиваясь спиной к публике:

– Если вы все это время не слушали меня, сучки, а по опыту я знаю, что ни хера вы не слушали, повторяю – кнопки на полу открывают люки и одновременно разблокируют механизм наручников, то есть нажатие не просто освобождает вас, но и сбрасывает вниз. Мы находимся на одиннадцатом этаже, в результате чего мы получаем примерно тридцать метров свободного падения и асфальт. И если вы думаете, что выбор за вами, сладкие мои, то ошибаетесь – твоя кнопка, – с этими словами он посмотрел на Светку, – открывает её люк (он кивнул головой в мою сторону), а твоя, – он перевел взгляд на меня, – соответственно, открывает её люк. Все поняли?

Светка зарычала, посыпая Херувимчика матом, на что тот оскалился в довольной улыбке, а зал ответил ей аплодисментами и одобрительными выкриками. Светка заткнулась, и из-под её маски послышался скулеж, заглушаемый улюлюканьем из зала. Но тут Еврейчик заговорил:

– Погоди, погоди, я же не рассказал тебе самого интересного – как только одна из вас падает, вторая получает свободу.

Под жуткое завывание толпы, где слились воедино крики нескольких сотен пьяных, обдолбанных, и, самое жуткое, абсолютно трезвых мужиков, мы со Светкой посмотрели друг на друга. О чем каждая из нас подумала, догадаться несложно. В моей голове сразу же мелькнула мысль – а сможет ли она? Отправит ли она меня на смерть одним нажатием? Наверное, она думала о том же – не видя лица, сложно говорить – но то, что грудь её затрепыхалась быстро и часто, я увидела. Несколько мучительных секунд, полных мерзких мыслей и сомнений, в течение которых каждая из нас делала нелегкий выбор. Не будем прикидываться святыми – обе мы в тот момент подумали, что все можно прекратить одним нажатием кнопки.

Но тут Херувимчик, изящно развернувшись вокруг себя, повернулся к публике:

– Начинаем!

Снова буря аплодисментов, за которыми последовала паника – я и Светка судорожно оглядывались по сторонам, в поисках чего-то, что объяснит нам, что произойдет. К чему готовиться? Что за аукцион? Что будут продавать?

И тут Еврейчик не замедлил с ответом:

– Начнем, пожалуй, с самой возрастной гостьи сегодняшнего вечера. Ох, уж эти взрослые дамы… – он повернулся ко мне – глаза мои привыкли к освещению достаточно, чтобы увидеть неприкрытую ярость в его глазах. Он тоже обожает женщин? Восхищается ими? Боготворит? Не похоже. Это похоже на истерику, которой вот-вот дадут волю и позволят делать все, что взбредет в сумасшедшую голову. – Итак, по традиции, мы начнем сверху, он повернулся к залу и крикнул. – Кто желает снять с дамы корсет? Начальная цена удовольствия десять тысяч. Кто даст больше?

Из зала послышались возгласы, которые увеличивали цену с каждым выкриком – одиннадцать, тринадцать, двадцать, двадцать три, двадцать пять. А я вертела головой по сторонам и не верила в происходящее. Неужели сейчас меня начнут раздевать? Прилюдно. На глазах у нескольких сотен чужих мне мужиков? Неужели никто из присутствующих не понимает, что происходит? Неужели никто не остановит это? Господи, неужели никто это не прекратит? Я задышала быстро и часто. С подступающей паникой я слушала, как Еврейчик заламывает тридцать пять тысяч за возможность унизить меня прилюдно. И как только слово «унизить» вспыхнуло в моей голове, я вспомнила слова Максима.

Очищение страхом, очищение стыдом, очищение болью.

Сука! Тварь! Похотливый щенок!

И это твой восторг? Это твое восхищение? Раздеть меня на глазах у толпы? Смешать с грязью? Облить дерьмом и смотреть, как меня топчут ногами пьяные свиньи? За деньги! Трусливое животное, кто дал тебе право унижать меня? Кто дал тебе право калечить людей? Кто позволил тебе издеваться над людьми, словно над крысами? Кто дал право убивать? Кто прикрывает твой зад и почему ты до сих пор не сидишь в самой грязной, самой вонючей, Богом забытой тюрьме самого строго режима, что существует на земле? Как же так вышло, что ты спокойно живешь и здравствуешь, по шею утопая в крови? Что же за животное прикрывает тебя? Или животные? Не может быть, чтобы об этом не знали. Не может быть, чтобы целый город греет змею у себя на груди и не знает, что она делает по ночам. Где правительство? Где полиция? Где здравый смысл, человечность и Бог знает, что еще? Что-то же отличает людей от зверья? Так где же все это? И все эти люди, что беззастенчиво торгуются за мою честь, мое достоинство, прямо на моих глазах – что там у них в головах? Господи…