Весна

– Сквозь сон.

– Ага, вот как, сквозь сон!

Глядите, пуговицы! – взвизгнул в этот момент кто-то из мальчишек. Все оглянулись, даже Тоотс отошел от печки, Действительно, возле стены под окном чернела маленькая круглая пуговичка. Кийр сразу же узнал в ней одну из своих пуговиц. Начались поиски под кроватями. Около окна нашли еще одну пуговицу, а когда кто-то из ребят нечаянно наступил в углу на прогнившую доску и она чуть отодвинулась, под ней оказалась целая горка пуговиц.

Кража была налицо, но вор еще не был пойман. Во всяком случае, над Тоотсом продолжало тяготеть тяжкое обвинение.

Попадись кистеру хоть какой-нибудь мельчайший факт, подтверждающий его подозрение, – Тоотс кубарем вылетел бы из школы. Но такого факта не нашлось, и Тоотса оставили в школе. Сам Тоотс впоследствии заявлял так:

– Ну, разве я не говорил, что это крысы! Неужто человек пойдет красть эти дурацкие пуговицы!

Когда ребята возразили ему, что крыса ведь не может оторвать пуговицу с ботинка, он тут же объяснил: крыса прижимает лапкой ботинок, а потом отрывает пуговицу.

Но сколько он ни старался всех убедить, ребята продолжали на него смотреть такими глазами, словно хотели сказать: «А все-таки ты сам украл пуговицы». Тоотс хорошо это понимал и, видимо, чувствовал себя довольно неловко.

Итак, эта история закончилась благополучно, кистер даже разрешил Кийру пришить пуговицы к ботинкам у себя в комнате, и Кийр, обуваясь, заметил:

– Прямо как новенькие!

Но, видно, сегодняшний день был роковым – после уроков произошло еще одно событие.

Тыниссону когда-то довелось прочесть всего одну-единственную книжку о борьбе древних эстонцев за свою свободу и о последовавших затем годах рабства, но чтение этой книги так на него повлияло, что он стал непримиримым врагом немцев.

На церковной мызе тоже была школа. Там учились сынки пастора и окрестных помещиков, обучал их какой-то иностранец.

И вот как раз в тот момент, когда ученики приходской школы, собираясь домой, проходили через двор, сюда явились юные барчуки с церковной мызы. В зубах у них торчали трубки, в руках были хлысты для верховой езды. Один бог знает, что привело сюда молодых господ, но они оказались тут. Впоследствии Тыниссон решил, что они направлялись к речке, чтобы покататься на плоту. Когда они приблизились к приходским школьникам, один из барчуков сказал:

– Гляди-ка, мужичье по домам собралось.

Тыниссон, и так уже ненавидевший немцев, не мог это стерпеть. Он схватил камень и, прежде чем кто-либо успел опомниться, запустил им в обидчика. Послышался удар, из трубки посыпались искры и пепел, а сама трубка отлетела далеко в сторону. Молодой барчук высоко взмахнул в воздухе хлыстом и бросился на Тыниссона, но тот, не двинувшись с места, схватил еще один камень и крикнул:

– Ну-ка, сунься!

Барчук остановился. В глазах его противника было сейчас столько решимости, что он невольно испугался.

– Я изобью тебя, как собаку! – крикнул немец.

– Попробуй только, сунься! – ответил Тыниссон.

Противники стояли некоторое время лицом к лицу и молча мерили друг друга глазами. Но когда «Германия» убедилась, что «Эстляндия» готова на все, она остановилась на полпути и отошла обратно в свой лагерь. Там началось обсуждение плана общей атаки с хлыстами. Почти все высказывались за нее, только сыновья пастора против. Наконец и они были вынуждены уступить большинству. Трубки свои, которые им теперь только мешали, барчуки вынули изо рта и, выколотив о каблук, сунули в карманы. Потом взмахнули в воздухе хлыстами, словно желая испробовать их прочность.

Теперь пора было и эстонскому лагерю готовиться к бою. Первым напомнил об этом своим друзьям Тоотс. Он жалел, что оставил дома свой «громобой»: будь это оружие сейчас при нем, он мог бы уложить всех врагов до единого. Чтобы как-нибудь помочь делу, Тоотс побежал в классную, пообещав накалить там докрасна кочергу и щипцы: ими потом можно будет жечь наступающих противников.

Самые смелые и крепкие ребята, такие, как Кярд, Туулик, Кезамаа, сгрудились вокруг Тыниссона и глядели на него в ожидании команды. Тот стоял, возвышаясь среди них, словно каменное изваяние, и смотрел в сторону неприятельского лагеря. Все остальные немного струсили и мысленно уже прикидывали, куда бы им скрыться в случае беды, но Тыниссон был далек от такой мысли. Он думал лишь об одном: пусть только нападут, уж я им покажу.

И они напали. Напали раньше, чем Тоотс успел вернуться со своей раскаленной кочергой и щипцами и занять место среди бойцов; напали, когда большая часть ребят еще не была подготовлена к бою. Да и вообще участвовать в битве решили не все – многие за это время успели уйти домой.

Первый удар хлыста пришелся Тыниссону по руке. Это было ужасно больно, на руке остался большой синий рубец. Но не таков был Тыниссон, чтоб оробеть. Невооруженной рукой он нанес ответный удар нападающему, да так ловко, что угодил ему прямо в нос. Удары обрушились и на соратников Тыниссона. Те, правда, в долгу не оставались, но долго ли повоюешь голыми руками против людей, вооруженных хлыстами. Кярда сильно ударили по лицу, кончик хлыста чуть было не задел ему глаз. А Ярвесте, могучий, как Голиаф, страшно медлительный мальчуган, получил такой жестокий удар по руке, что даже завопил от боли: «Ай, ай!».

Гораздо удачливее оказался Кезамаа – он вырвал оружие из рук противника, и тут спине врага пришлось отведать его собственного хлыста.

Больше всех пострадал Тыниссон. Ему пришлось труднее всего – он водился в гуще борьбы, выбирал себе самых сильных противников и ни на минуту не покидал поля боя. За первым ударом на него посыпались новые, и тот, кто на другой день взглянул бы на его затылок, руки и бедра, пришел бы в ужас – до того они были покрыты синяками. Но, удивительное дело, у него не вырвалось ни единой жалобы. Он дрался молча, сопя, и переносил боль, как настоящий герой.

Арно в этом сражении участия не принимал. Он стоял у дверей школы, весь бледный, испуганно следил за дракой. Но когда он заметил, что противники окружили Тыниссона и один из них готовится нанести ему удар по голове, Арно, сам не сознавая, что делает, схватил вдруг кол, лежавший возле забора, и, зажмурив глаза, ударил им самого свирепого врага Тыниссона.

Победа явно клонилась на сторону барчуков. Уже Тыниссон и его соратники были окружены со всех сторон. Уже Тыниссон не пытался и. глине нападать; заслонив глаза рукой, он съежился под градом вражеских ударов. Но как только это оказывалось возможным, он пытался отбиваться ногой.

Когда положение эстонцев стало уже совсем безнадежным, к ним вдруг подоспела помощь. Из школы выбежал Тоотс с раскаленными щипцами и кочергой в руках, крича на ходу истошным голосом:

– Вперед, кентукские ребята! Бей краснокожих!

Зрелище это было до того потрясающим, что победители опешили и начали отступать. А когда Тоотс побежал за ними и стал под самым носом у тех, кто не успел вовремя отступить, вертеть раскаленными «пушечными ядрами», как он сам окрестил свое оружие, – тут же барчуки обратились в повальное бегство. А Тоотс продолжал гнаться за ними с криком:

– Бей краснокожих!

Битва кончилась. Победил Тоотс. Победил, сам не получив ни единого удара. Тыниссон вытирал платком глаза; остальные поправляли на себе одежду и ощупывали покалеченные места: кто тер себе затылок, кто трогал бока, кто жалобно упрашивал товарищей поглядеть, что у него на лице, – очень уж больно жжет.

Вскоре на поле боя появился молодой пастор, с ним вместе вернулись и школьники с церковной мызы. Он видел конец сражения и как раз направился к приходской школе, когда его собственные ученики, удирая, чуть не сбили его с ног.

Это был добродушный человек; ему хотелось помирить ребят, чтобы кистер и учитель даже не знали о разыгравшейся битве. Он был уверен, что если те услышат о происшествии, ученики обеих школ будут строго наказаны. Выяснив, что ссору затеял Тыниссон, молодой пастор потребовал, чтобы тот извинился перед его учениками.

Но Тыниссон молчал.

Молодой пастор разговаривал с ним спокойным отеческим тоном, всячески стараясь внушить ему, что просить прощения вовсе не зазорно. Но все было напрасно. Ни одного слова не удалось ему выжать из того мальчугана.

Молодой пастор рассердился. Такое упрямство и тупость – это уж совсем из рук вон! Дело затянулось, появился кистер.

Не попытавшись даже разузнать толком, что здесь произошло, он вместе с молодым пастором пристал к Тыниссону, чтобы тот просил прощения.

Получилось, будто все остальные ребята здесь ни при чем; единственным виновником, по мнению кистера и пастора, был Тыниссон. Попроси он прощения – и все было бы улажено.

Кистер, стесняясь молодого пастора, не решился прикрикнуть на Тыниссона, как обычно, а произнес вместо этого длиннейшую наставительную речь. Заканчивая ее, он был убежден, что теперь, наконец, упрямый мальчишка заговорит. Но кистер ошибался, Тыниссон стоял, потупив глаза, все больше и больше сутулясь, и, что особенно бесило обоих наставников, даже не заплакал.

– Ты самое тупое существо на свете, – проговорил наконец кистер, видя, что слова его не действуют.

Да, я тоже в жизни своей не видел ничего подобного, – согласился молодой пастор – Обычно они начинают сразу же говорить, валят вину на других, изворачиваются, а этот молчит как рыба.

Дело кончилось тем, что всем мальчикам, и одного и другого лагеря, велели идти домой. Остался один лишь Тыниссон. Его наказали: в течение всей недели он должен был оставаться в школе на час после окончания уроков и зазубривать по четыре строфы из книги хоралов. Кистер обещал самолично подобрать для него тексты.

Но не помогло и это наказание. Тыниссон остался таким же, как и был.

X

Видя, что друг попал в беду, Арно решил ему помочь. Он тоже оставался теперь после уроков в школе и помогал Тыниссону заучивать наизусть заданные строфы. Голова у Тыниссона была туповатая, учение давалось ему с трудом, но в присутствии товарища он гораздо быстрее выучивал урок, чем один. Когда он, наконец, справлялся со своими строфами, Арно выслушивал его ответ, и, если находил, что все в порядке, Тыниссон шел отвечать кистеру.

В субботу после обеда, когда они сидели в классе и занимались, Арно заметил вдруг, что приятель его сегодня сам не свой. Ничего не шло ему на ум, он зубрил, зубрил, но как только начинал отвечать, дальше первой строчки никак не мог двинуться. Арно велел ему хорошенько сосредоточиться, а сам в это время взялся за уроки, заданные на понедельник. Но, тайком наблюдая за товарищем, он увидел, что тот сидит, уставившись в книгу широко раскрытыми глазами, – казалось, мысли его блуждали бог знает где. Изредка Тыниссон загадочно покачивал головой, поглядывал в сторону окна и грыз карандаш.

Так прошел час. Арно решился на последнюю отчаянную попытку. Он взял книгу, стал читать сам и велел Тыниссону повторять за ним.