Последняя воля Артемиды. История в античном городе Сидэ

– Больно видеть тебя разочарованной, – Дядя поправил горящие поленья в камине и тяжело вздохнул.

– Bir bakisin manasi, hi? bir lisanda yoktur, Bir bakis bazen sifa, bazen zehirli bir oktur, Bir bakis bir asiga neler neler anlatir, Bir bakis bir asigi senelerce aglatir…

(Нельзя описать смысл взгляда, взгляд бывает и лекарством, и отравленной стрелой, взгляд может столько рассказать влюбленному, но может и заставить плакать годами…) – Цитировала она дальше. – Что-то изменилось в его глазах. Они полны ужаса и дикости, подобно видят всюду опасность и он готов броситься в любую минуту, только бы спасти жизнь любой ценой. Он уже не тот Октавиан-Флавий. Я не вижу жизни в его глазах. Он готов пожертвовать всем, лишь бы завтра встретить ещё один рассвет. Это не тот юноша, которого я помню, с которым мы сидели у костра вечерами, поделив одну лепёшку на двоих, когда лошади уставали от сумасшедших скачек, на перегонки, а потом спали, обняв друг друга, укрывшись шкурами, боясь замёрзнуть до утра. Мы выпускали кучу стрел, а потом до драки спорили, чьих стрел больше попало в цель. Это не тот парень, с кем мы дрались мечами в садах, оставляя после себя лишь жалкие клочья от ухоженных цветов, а потом прятались от сумасшедших от злости садовника и наших матерей, часами просиживая у тебя в доме. Ну, конечно же ты это помнишь. Мы зачитывались стихами мавров о любви, а потом сумасшедшие от эмоций и чувств целовались до потери сознания. Это всё уже в прошлом. Ни один стих не способен больше сотворить чудеса.

– Ты хочешь сказать, что всё остыло?

– Мы просто перестали быть детьми. Взрослая жизнь внесла свои коррективы. Он запуган.

Клавдий бросил сухую щепку в огонь и блаженно произнёс: «Всегда очарован, когда смотрю на пылающий огонь: он способен заворожить, согреть или сжечь дотла. Всё зависит, как мы это можем принять».

Юстиниана заломила руки и медленно стала прохаживаться по залу. Это было личное пространство покойной жены Клавдия Селезии.

– Она скупала всегда только лучшие работы мастеров. В нашем доме стали быстро появляться от малой до великой фигурки из слоновой кости, белого и чёрного мрамора. Селезия распорядилась всё это расставить в трёх залах и выделить отдельно каждое произведение, дабы не затмевать друг друга своей красотой и неповторимостью. Это вечное столкновение между великими и малыми, бедными и богатыми, и даже супругами. Когда они начинают затмевать друг друга, порождая злобу, зависть и желание быть первыми. Это случилось и с твоим возлюбленным: либо он попытался кого-то затмить, либо стал частью опасной интриги и теперь вместо того, чтобы владеть ситуацией – он не пытается согреться у огня, а боится сгореть в нём.

Селезия умерла так и не осознав, что своей красотой и величием, умом и умением подать себя она выставила себя вперёд, забыв о том, что я остался далеко позади. В нашем доме бывали известные поэты и музыканты, праздники были пышными и красочными, и всюду она блистала, была первой, а я уходил всё дальше и дальше в тень. Только её имя было на устах, а моё предавалось забвению. Я уже не грелся в лучах её любви, а понимал, что способен сгореть в этом огне живьём и я понял, что это уже не любовь.

Юстиниана повернула к нему голову и застыла в немом вопросе. Клавдий так и подбрасывал ветки в огонь, продолжая смотреть в одну точку.

Неожиданно из открывшихся ниш под самым потолком с четырёх углов посыпался песок, прямо в открытую нишу на полу, и тут же всё закрылось немедленно.

– Что это было? – Испугалась Юстиниана.

– У нас гости, – Засуетился хозяин дома. – Кто-то только что вошёл в дом.

– В такой час?

– Это может значит только одно: в такую пору может пожаловать только император.

Они оставались в зале Селезии. Наступало гнетущее молчание – никто не входил.

– Я предупредил слуг, чтобы впускали каждого, кто будет стучаться в мой дом ночью, но что же он медлит?

Гость действительно медлил с появлением. Он уже заставлял нервничать обоих, находившихся в зале, однако когда он появился – оба застыли на месте: перед ними стоял худой, измождённый человек в простой накидке. Его потухшие глаза и болезненные черты лица уже не выражали властного и волевого владыку великой империей. Он угасал, как свеча от императора Августа не осталось ничего, кроме оболочки, болезненного тела и состояния полного бессилия.

Позади него стоял незнакомец, в длинном дорожном плаще, с большим капюшоном, закрывавшим его лицо полностью.

Он сделал шаг на встречу хозяину дома, однако неожиданно его ноги подкосились, и он повалился без чувств на пол, сразу у ног хозяина дома.

Юстиниана бросилась к бесчувственному императору и крикнула на весь дом: «Срочно несите его во внутренний дворик! Несите одеяла, тазы, всё! Его отравили! Снимите с него, всю одежду и бросьте здесь!»

Слуги засуетились как мыши, волоча бесчувственное, измождённое тело мужчины во дворик, который показал прошлой ночью Клавдий. То, что приказала делать с ним Юстиниана – было чудовищно. Несчастного волочили на спине, заставляли пить так много воды, как только было возможно влить в него, а потом его рвало, так что не хватало уже сил это пережить, а он должен был, чтобы остаться в живых.

– Я сделала всё, что могла, – Юстиниана вышла из дворика и устало прислонилась у колонны. – Теперь остаётся только ждать.

Он уснул. Ночь близилась к концу. Возле императора оставались только несколько слуг из окружения Клавдия.

Хозяин дома подошёл к племяннице и по-отечески обнял её за плечи. Каждый из присутствующих уже понимал, что опасность уже миновала, если он ещё жив.

Никто из них не видел, что вдали стоял проснувшийся Октавиан-Флавий и наблюдал за происходившим очень внимательно.

Неожиданно он отшвырнул с ненавистью что-то, что держал в своих руках и заплакал как ребёнок, громко и надрывисто к большому удивлению Антония, задержавшемуся на небольшом расстоянии от посла. Он нашёл валяющееся в пыли сорванный с груди кулон Юстинианы.

Nicin acitir sevdan inletir gece g?nd?z yarim.. Kime desem kime sorsam sevdami belalim.. G?zlerinki beni benlikten cikaran sevdigim.. Dolanirim cennet mi cehennem mi diyarim.. (Почему твоя любовь приносит боль, заставляет стонать днем и ночью, любимая? Кому я скажу о своей любви, любимая? Твои глаза сводят меня с ума. Я не знаю, где мое место – в Аду или в Раю.) – Шептал он сквозь горькие слёзы.

Глава одиннадцатая

Во внутреннем дворике царил полумрак. В удобных креслах на против горящего огня сидели Октавиан-Флафий, и сын императора Тир. Это был дом посла Сирии, в котором оставался жить только его отец.

Мать оставила дом несколько лет назад, пока сына не было дома. Она развелась с мужем и вышла замуж за одного из состоятельных сенаторов Рима. Провинция больше не была её горизонтом, как и раздельная спальня с её мужем, который устал наказывать всех, кто покидал её постель утром.

Отец ушёл отдыхать, а молодые люди оставались на месте, соблюдая молчание.

Горящие факелы, размещённые по разным сторонам галереи отображали на лицах двоих юношей только горестные раздумья, которые могли много сказать, не говоря при этом ни слова.

Восток научил Октавина-Флавия держать свои чувства при себе, и никогда ни кому не выворачивать душу на изнанку: если он плакал, то глаза оставались всегда сухими, если он радовался, то ни одна мускула бы не дрогнула на его лице, изображая улыбку.

Все его чувства и переживания роились в его голове, как в улье. Он ненавидел вчерашнюю ночь: прибытие Августа, существование Тира и Юстиниану, которая спасла жизнь императору. Они ничего не делали, но разрушали его жизнь шаг за шагом.

– Я иду отдыхать, просто валюсь с ног. Кажется, за ужином я перебрал с вином. Теперь оно ударило мне в голову. А я думал, алкоголь не может меня брать. Мои нервы натянуты как струна, я не могу ни спать, ни есть, ни жить спокойно. – Тяжело застонал Тир. – Если смерть может быть облегчением, то я готов уснуть навсегда.

– Мы навестим дом Юстинианы завтра, и я попрошу Тину приготовить для тебя ароматного зелья. Это сохранит твои нервы. – Угрюмо произнёс посол. – Умереть всегда легче, чем жить. Спокойной ночи брат мой. – Это прозвучало в голосе скорее как нежелание слышать эти жалкие причитания, и поскорее избавиться от его присутствия.

Тир поднялся на ноги и покинул дворик.

Октавиан-Флавий оставался сидеть в том же положении, теребя фамильный кинжал в руках и со злостью воткнув его в вазу с фруктами, поднялся с места и стал прохаживаться по галерее.

Его голова раскалывалась, и он не переставал тереть виски руками и хвататься за переносицу, чувствуя полное бессилие. – Что делать? – Назойливо жужжало в его голове. Он яростно ненавидел то время, когда стал частью этого заговора. Однако у него не было выбора оставить на дороге Тира в беде, как когда-то он также нашёл его на дороге, когда он был в беде, и позволить его разорвать на куски его же собственным отцом как заговорщика.