Фавор и опала. Лопухинское дело (сборник)

– То-то сам, на себя плакаться некому, а то, как выберет роденька, потом живи век да горюй… Долгоруковы семья почтенная, верная нам. Покойница матушка Наталья Кирилловна не раз говаривала со мною об этой семье и хвалила.

День именин княжны Екатерины прошел тихо, без торжества. В семье Долгоруковых и в государевом дворце все готовилось к торжественному обручению, которое было назначено на 30 ноября. Приезжали только утром все высокие персоны государства и иностранные посланники с обычными поздравлениями, да приезжал воспитатель государя Андрей Иванович, насказавший столько кудреватых любезностей как милой невесте, так и отцу ее, что Алексей Григорьевич от избытка чувствительности принимался несколько раз благодарить, обнимать и крепко целовать товарища и вице-канцлера.

Настал наконец торжественный день обручения, которое должно было совершиться по нарочно составленному князем Василием Лукичем церемониалу, с целью придать событию как можно более важности и торжественности. В обоих дворцах многочисленные собрания: в Лефортовском, у государя, в назначенный час кроме особ царской фамилии, цесаревны Елизаветы, мекленбургской герцогини Екатерины Ивановны с десятилетнею дочерью Анною Леопольдовною и бабушки – инокини Елены, съехались в сверкавших золотом, серебром и камнями кафтанах все первые государственные сановники, члены Верховного тайного совета, генералитет, высокое духовенство, все знатные московские персоны и, наконец, иностранные министры с семьями. В то же время в Головинском дворце собралась немалая свита всех родственников, свойственников и ближних людей Долгоруковых, определенных окружать и сопровождать невесту. В числе подруг государыни-невесты находилась и графиня Наталья Борисовна Шереметева.

Когда в Лефортовском дворце к назначенному часу собралось большинство приглашенных, отправился за невестою сам светлейший князь Иван Алексеевич

как старший обер-камергер с поездом императорских карет, в которых разместились господа камергеры по старшинству. В настоящем торжестве Иван Алексеевич считался не братом невесты, а ближним человеком государя. В этом качестве он по приезде и объявил официальным тоном государевой невесте, что все готово и что государь изволит ожидать свою нареченную избранницу.

Громадный поезд двинулся из Головинского дворца в Лефортовский через Салтыков мост на Яузе. В первой карете ехал Иван Алексеевич, за которым следовали кареты камергеров свиты государя. За царскою свитою торжественно подвигалась карета невесты со стоявшими на передней части императорскими пажами и окруженная верховыми камер-юнкерами, гофкурьерами и пешими гренадерами, скороходами и гайдуками. Церемониальный поезд замыкался каретами свиты невесты, в которых помещались особы по близости родства и общественной важности. Когда первая карета подъехала к подъезду Лефортовского дворца, князь Иван Алексеевич вышел и, стоя на крыльце, ожидал приезда невесты; а когда она изволила выйти из кареты, принял ее под руку и ввел во дворец при громе заигравшего оркестра.

Между тем в главной зале дворца все было приготовлено сообразно этикету. В передней части залы, посередине, на шелковом персидском ковре стоял четырехугольный стол, покрытый дорогою тканью, на котором находились ковчег с крестом и золотые тарелочки с обручальными кольцами. По обеим сторонам стола были приготовлены места для участвующих. На левой стороне стояли два кресла для бабушки государя и невесты, а рядом с ними стулья для Елизаветы Петровны и мекленбургской герцогини; позади и в нескольких рядах стояли стулья для значительных дам, сопровождавших невесту. На правой стороне находилось одно богатое кресло для государя.

Обряд обручения совершал знаменитый вития и пиит того времени новгородский архиепископ Феофан Прокопович.

Над обручающимися во время совершения обряда господа генерал-майоры держали балдахин из серебряной парчи, вышитой золотыми узорами.

По окончании обручения жених и невеста сели на кресла рядом, и при громе труб, литавр и пушечной пальбы начались обычные торжественные поздравления, начавшиеся с близких родных и высокопоставленных лиц. Одним из первых подошел дядя – фельдмаршал, князь Василий Владимирович Долгоруков, с характеристическою речью, высказанною им громко, отрывисто и резко, как он обыкновенно говаривал:

– Вчера я был твой дядя, нынче ты мне государыня, а я тебе верный слуга. Даю тебе совет: смотри на своего августейшего супруга не как на супруга только, но как на государя и занимайся только тем, что может быть ему приятно. Твой род многочислен и, слава богу, очень богат, члены его занимают хорошие места, и если тебя станут просить о милости для кого-нибудь, хлопочи не в пользу имени, а в пользу заслуг и добродетели. Это будет настоящее средство быть счастливою, чего я желаю.

Каждый из поздравлявших целовал руку государевой невесты. Катерина Алексеевна как во все время обручения, так и теперь, принимая униженные поздравления, казалась бледною и убитою; с опущенною головою она походила на подневольную жертву, а не на счастливую невесту. Безучастно и машинально подавая руку каждому подходившему, она по странному процессу мысли унеслась в совершенно противоположную сферу, от ярко блестевшей и наполненной толпами придворных залы к убогой полутемной каморке, к последнему свиданию, к милому человеку… и вот вдруг этот дорогой образ перед ней живой – подошел Миллезимо. Она сделала невольное движение, подалась вперед, рука поднялась к нему и в то же мгновение опустилась снова: княжна очнулась, встретив яростный взгляд Алексея Григорьевича. Как ни быстро произошло все это, но все заметили, что хотели заметить, что внимательно следили, когда подходил к целованию руки член имперского посольства красивый Миллезимо, о взаимной любви которого с княжною уже ходили по городу темные слухи. Заметил странное движение невесты и государь, но удержался, не выдав своего неудовольствия ничем, кроме яркой краски, вспыхнувшей на всем лице. Едва ли не в первый раз он сделал над собою тяжелое усилие для сохранения величия царского достоинства.

Между тем церемония не прерывалась. Следующий за Миллезимо член посольства ловко поспешил отдалить товарища от невесты и занять его место. Когда же Миллезимо отошел, его окружили и по распоряжению графа Вратиславского увезли домой из опасения какой-нибудь дерзкой выходки. «Наконец-то мучения кончились», – думает княжна-невеста, когда все присутствующие выполнили обряд и когда она встала вместе с женихом. Но не кончились, а только еще начинались ее муки. Вслед за государем и его невестою все гости потянулись в следующий апартамент, а перед дворцом загорелся блестящий фейерверк.

X

По церемониалу, торжество закончилось балом, в котором участвовали все приглашенные. Танцы, согласно с этикетом, открыли жених и невеста. Государь-отрок любил танцы и всегда участвовал в них охотно, но с последней зимы он по случаю частых охотничьих переездов почти не пользовался этим удовольствием. Ему нравились в танцах грациозные движения дам, их обнаженные плечи, одушевленный говор, тихие, никому другому не слышимые речи, гром музыки, покрывавший эти речи, ему хотелось жизни, хотелось испытывать наслаждения. Но теперь нет прежнего оживления. Государь с невестою почти не говорил ни слова; он казался утомленным, а она точно преступницею под плахою. Оба они представляли собою, по едкому замечанию Василия Владимировича, двуглавого орла.

Алексей Григорьевич и Василий Лукич стоят рядом за танцующими и меняются наблюдениями. От обоих, конечно, не скрылись странные отношения обрученных.

– Видишь? – шепотом спросил князь Алексей.

– Всем достаточно видно, – лаконически отвечал князь Василий.

– Слюбятся после свадьбы, – утвердительно заметил первый.

– А позволь узнать, когда будет она, свадьба-то? – спросил князь Василий, насмешливо улыбаясь.

– Вот это-то и заботит меня, – еще тише, почти на ухо, зашептал Алексей Григорьевич. – Нельзя откладывать… сам видишь…

– Нельзя, – подтвердил дипломат, – так как же?

– Да так… думаю свадьбу отпраздновать на этой неделе.

– Постом-то? – удивился князь Василий.

– Что ж, что постом, – не затруднился Алексей Григорьевич, – можно тихонько, а потом объявить.

– Какая же это будет свадьба? Смех один… Кто признает такой брак законным? Ты разве один только…

Алексей Григорьевич понял, что брат сказал правду, и решил свадьбу отложить до конца поста и рождественских праздников, назначить тотчас же после Крещения, а до тех пор неусыпно держать государя в надзоре, в чем сильно рассчитывал на Андрея Ивановича.

На противоположной стороне, против Долгоруковых, стояла группа дипломатов, любовавшихся танцами; между ними, в первом ряду, сам вице-канцлер, а по обеим сторонам граф Вратиславский и герцог де Лириа. Андрей Иванович олицетворял собою избыток счастья, даже сама Марфа Ивановна едва ли бы подметила в лице его и речах фальшивую черточку. Дипломаты беседовали, разумеется, о настоящих событиях.

– Какая счастливая и достойная пара, как они любят друг друга, – говорил граф Вратиславский, указывая глазами на сидевших жениха и невесту и смотревших в разные стороны, – если мой всемилостивейший монарх и огорчен в неудаче породниться еще ближе с царем, то он вполне будет вознагражден, узнав о таком прекрасном выборе.

– О конечно, лучшего выбора сделать было невозможно, – соглашался Андрей Иванович. – Государь еще молод, нуждается в руководстве, а в семействе своей будущей супруги он найдет экземпляр всех человеческих добродетелей.

– Скажите мне, насколько справедливо, достоуважаемый барон, – обращался в то же время к Андрею Ивановичу герцог де Лириа. – Говорят, будто уже сделано распоряжение о новых назначениях: князя Алексея Григорьевича – генералиссимусом, князя Ивана Алексеевича – великим адмиралом, князя Василия Лукича – великим канцлером, князя Сергея Григорьевича – обер-шталмейстером, а Марью Григорьевну Салтыкову – обер-гофмейстриною?

– Не слыхал, почтеннейший герцог, ничего не слыхал об этом, но в возможности ничего нет сомнительного, принимая в соображение высокие квалитеты сих персон, достойно ценимые всем светом.

– Не могу не сообщить вам, барон, как персоне, от которой у меня нет ничего сокровенного, – продолжал шептать на ухо Андрею Ивановичу граф Вратиславский, – что я намерен представить моему августейшему государю о достоинствах князя Ивана Алексеевича, об его уме, влиянии и добродетелях, в надежде, что его величество Петр Алексеевич будет весьма доволен, если его фаворит-свойственник получит какой-либо знак расположения императора.

Андрей Иванович выразил такую нелицемерную радость, как будто дело шло о награде его самого или сына. Впрочем, он и не мог удивиться – еще задолго он знал от верного человека из австрийского посольства, что граф Вратиславский уже писал о необходимости пожалования, ввиду неограниченного влияния, Ивану Алексеевичу титула князя Римской империи и вместе с тем того княжества в Силезии, которое было подарено князю Меншикову.

– Завтра я посылаю в Вену нарочного гонца, так не будет ли от вас какого поручения, Андрей Иванович?

– Просил бы только представить его императорскому величеству мои нижайшие уверения в глубочайшей преданности, – с низкими поклонами просил Андрей Иванович и при этом добавил: – А кого изволите посылать, милостивый граф?

– Человека надежного, который может дать все необходимые объяснения как очевидец, свояка своего Миллезимо…

– И скоро он выезжает? – любопытствовал Андрей Иванович.

– Завтра, как можно ранее.

А между тем к другому уху вице-канцлера уже совсем примостился герцог де Лириа с таинственными вопросами: зачем наряжено на торжество такое значительное количество воев – целый батальон гренадеров в тысячу двести человек. Любопытен очень был герцог де Лириа, не устававший вечно допытываться: как, что, почему, зачем, и отписывавший обо веем своему двору.

Под влиянием ли торжественного обряда, или от принужденности жениха и невесты, или оттого, что это был первый зимний бал и танцующие еще не спелись, но первый контрданс тянулся лениво, пары кружились, делали реверансы вяло и неохотно. Одной только бабушке-государыне-инокине он доставлял истинное наслаждение. С широко раскрытыми от изумления глазами, она с какою-то жадностью следила за всеми движениями танцующих. В ее время, во время ее молодости, таких зрелищ не бывало.

Более оживленно начался второй контрданс, в котором государь танцевал с теткою, цесаревною Елизаветою Петровною.

– Что, Лиза, теперь довольна мною? – спрашивал государь, по-прежнему наклоняясь и заглядывая в глаза тетки.

– Чем же, государь?

– Как чем? По твоему совету выбрал невесту.

– Я, государь, не выбирала вам невесту.

– Не выбирала, а помнишь, когда отказалась быть моею женою, тогда посоветовала выбрать кого-нибудь из девушек.

– Это правда, государь, но выбрать именно княжну Катерину я вам не советовала.

– Разве ты недовольна моим выбором?

– Нет, государь, не то что недовольна, но я ее не настолько знаю, чтобы советовать, – уклонилась цесаревна.