№79697

Эту песню, по прошествии стольких лет, после войны помнила и пела при случае моя сестра Патимат.

Утром мы вышли из здания школы. Нам дали некоторое время, чтобы мы могли попрощаться с родными. Затем, закинув за спину вещмешки, мы строем пошли в сторону Буйнакска, с наших родных гор. Наши провожающие тоже разошлись по своим аулам, по выпавшему по колено снегу, через Бяхикли. Один парень из аула Камахал поднял на руки свою возлюбленную и пел ей песню, неся ее на руках… Вся эта картина расставаний была настолько трагичной, тяжелой, что никто и не пытался даже сдерживать слез, слушая его песню.

«Не плачь, о прекрасные глаза.
Я скоро вернусь!
И если нескоро я вернусь,
То фотографию пришлю свою.
В подарок же пришлю тебе
Платок на плечи,
Кружевами расшитый
И полумесяцем украшенный.
Самый дорогой платок!»

Как я узнал позже, он тоже не вернулся с фронта.

Глава IV

Следующую ночь мы провели в Джунгутае. Провожающие нас наши сельчане из аулов, районного центра попрощались каждый со своими и вернулись по домам. А мы опять расположились в местной школе на ночлег. Среди стольких людей почему-то не оказалось никого, кто хоть что-то предпринял для более комфортного ночлега. Был жуткий холод, и мы с Омаром решили растопить печи, правда, пришлось использовать для этого старые парты. К несчастью, трубы печей оказались засорены копотью, и угарный газ шел в помещение. Мы оказали всем отчасти медвежью услугу, так как многие отравились, но до утра все-таки кое-как согрелись…

Утром опять двинулись в Буйнакск. Девять дней мы пробыли в Буйнакске и отправились дальше в Махачкалу. Оттуда нас отправили в Кутаиси, где принялись обучать военному делу. Обучали днем и ночью с перерывами, чтобы поесть, и на короткий сон, прерываемый сиренами, учебными тревогами и прочими военно-учебными мероприятиями. Обычно обучение красноармейцев продолжалось в Красной Армии в течение 50 дней, но в военное время сократилось до шестнадцати. Время не терпело, ведь дорог был каждый день, а то и час. Немец наступал с огромной скоростью.

Нас быстро перебросили в местность, где планировалось открыть фронт. У многих наших земляков, прибывших сюда до нас, не было еще оружия. Обучающие нас комиссары и офицеры были с уже богатым опытом военного дела. Но даже они к завершению нашего обучения, перед отправкой, продали свои чекистские кожаные куртки и кепки, в которые были до этого одеты, за четыре-пять стаканов фундука. Они были настолько обессилены и выжаты от круглосуточного командования в обучении, что не могли даже произнести ни слова. Только посоветовали нам оружие себе самим добыть в бою, если кому не хватит его при раздаче.

Перед этим нас отвели в баню, выдали солдатскую форму и оружие. Гимнастерки были сняты с убитых солдат. На них оставались отверстия от попавших в них пуль. Из оружия были выданы винтовки, вдобавок еще научили стрелять из станкового пулемета. Все свои вещи, в которых мы прибыли из дому, нужно было отправить обратно. Пока мы их собирали в мешки, нашивали на них адреса, объявили воздушную тревогу, и мы все это побросали на месте. Я еще до этого все-таки успел обменять свою фуфайку на фундук.

Эшелон уже подогнали, а мы тем временем принимали, буквально на ходу, присягу. Пришел приказ призвать добровольцев на командирские курсы сроком на три месяца. Из строя вышли 9–10 человек. Среди них и Омар Дибиров. Нас остальных перебросили в Харьковскую область, к станции Лозово, ближе к линии фронта. Там забрали Гаджиева Долгата в обозную часть управляющим обозом. Из ханарцев остались в части только я и Шуайб. Из нашего горского лакского призыва остались еще в части два брата с Хути, один с Хурхни.

Два дня мы держали оборону, 4–5 марта 1942 года, около леса.

В ночь на 5 марта наш первый батальон в 12 часов ночи выдвинулся в сторону села Алексеевка, которое было занято немецкими войсками. Батальон оказался многонациональным. Среди нас были русские, лакцы, таджики, аварцы, азербайджанцы, даргинцы, табасаранцы.

Когда стало светать, нас остановили в каком-то месте и стали раздавать патроны, оружие. Были такие, кому не досталось оружия, а достались только патроны. Мы с Шуайбом набрали и патронов, и оружие досталось нам, так как мы оказались в начале строя, откуда начали раздавать. Повезло… До рассвета мы довольно-таки близко подобрались к немцам. С нашей стороны оказалась совхозная ферма в одном-двух километрах от села. Странное дело, нам в дороге не разрешали ни курить, ни зажигать никаких огней, но почему-то, находясь на этой ферме, кто-то пару раз зажег и потушил свет. Стало не по себе, что среди нас есть предатель, и, скорее всего, он подает сигнал. Уже когда раздавали оружие, те, кому оно не досталось, спрашивали, что же им делать в бою. Им давали патроны и говорили, чтобы оружие брали у тех, кого уже убьют. Было ощущение, что им все равно и они заранее знают исход операции.

Ближе к рассвету мы дошли до окраины села. Ничего не было видно, кроме силуэтов домов. Снег с проталинами был еще на земле, ветер бил прямо в лицо. Все шли подавшись вперед, сопротивляясь холодному ветру. Не было видно ни зги из-за этого ветра. С ходу, не дав даже отдышаться и хоть как-то настроиться, скомандовали идти в атаку и стрелять в сторону села. Через пару минут немцы высыпали с домов наружу и на запряженных лошадьми телегах стали убегать. Ну мы им тут и дали жару! Это мы так подумали сначала, что дали жару…

Вскоре телеги с немцами скрылись из виду, и нам тоже дали команду отстать на 100–150 метров. Оказалось, что немцы соорудили заранее укрепления типа дзотов из бетонных плит, окопы вырыли тут же, вдоль всего села. Странно, наступающие по всем фронтам немцы готовили заранее оборону, как будто знали, что готовится контрнаступление. Они просто укрылись в этих окопах, а мы на минуту подумали, что мы их погнали. И тут такой шквал огня с их стороны пошел, который буквально вогнал всех в землю, да так, что невозможно было поднять голову. Пули буквально вспахивали землю. С нашей стороны практически не было слышно выстрелов. Все вжались в мерзлую землю и не шевелились. Ведь мы все были как на ладони в такой местности, которую немцы заранее удобно подобрали. Рельеф местности был с понижением уклона в сторону дзотов. Они стреляли по нам и попадали даже в лежачих, что уж говорить о тех, кто еще в атаке не успел залечь, – падали как подкошенные.

Мы залегли за сугробами и отстреливались как могли. Двое братьев с Хути – Гаджи и Миаз, справа от меня залег Салим из Турчи, за ним лежал русский солдат с ручным пулеметом. В этот момент под дождем пуль Салим вскочил и побежал назад. Может, он искал укрытия получше, кто его знает. Но когда мы обернулись еще раз посмотреть, куда его вдруг понесло, он уже лежал на земле мертвый.

Гаджи с Хути закричал ему вслед:

– Да куда тебя черт понес?! Чтоб твой дом сгорел, идиот!

Но пока он кричал вслед Салиму, в его брата Миаза, который находился справа от него, попала пуля. Она пробила ему грудь справа навылет.

Каждый прислушивался в ужасе, кто же следующим окажется убитым или раненым. Ни бугра, ни ямы – не было никакой возможности укрыться.

Вдруг позади нас очень громко стал кричать раненный, в которого попали осколки взорвавшейся мины. Это был азербайджанец. Трое-четверо рядом находящихся солдат подползли к нему, чтобы помочь, но в них тоже попала мина и разорвала всех в клочья. Следующая мина разорвалась между мной и тем русским с ручным пулеметом. Русского разорвало на куски. Меня же приподняло и бросило оземь взрывной волной. Мой вещмешок, который был набит патронами, оторвало от ремней, подняло, и он с силой ударил мне по голове, рассыпав патроны. Никак не мог я прийти в себя от этого взрыва, который произошел совсем рядом, но меня не задело ничем. В голове гудело, звенело, я ничего не соображал. Видел, что оба брата уже лежат на земле. Миаз молчал, видимо, был без сознания.

Тут бой, если можно было так его назвать, стал утихать… С немецкой стороны стали меньше стрелять. Мы с Гаджи стали подниматься и оглядывать местность после такой мясорубки. То там, то здесь тоже стали подниматься солдаты, кто, шатаясь от контузии, кто, хромая, кто на четвереньках стали выползать из укрытий. Но основная часть, наверное, 95 процентов от всех, кто там был с нашей стороны, остались лежать в снегу…

Мы решили оттащить Миаза с поля боя в тыл и вернуться к своему оружию. Даже предположить не могли, что тыла-то уже нет. Я взвалил его на спину, а Гаджи его держал за ноги. Но не успели отойти немного назад, перед нами вдруг неожиданно появилось несколько немецких солдат. Сняв со спины Миаза и положив его на землю, мы встали на месте. К ним подошли еще немецкие солдаты, которые до этого осматривали лежащих на снегу солдат, искали среди них живых. Если солдат мог самостоятельно передвигаться, то его пинками гнали, а тяжелораненых либо добивали штыками, протыкая им тело по самую мушку, либо стреляли в него на месте. Всех, кто мог передвигаться, согнали в одну кучу. Мы взвалили Миаза на спину и потащили с собой. И пошли. Точнее, немцы нас погнали в сторону своих окопов.

Нас обыскали, допросили. Среди нас были тяжелораненые Миаз и еще один аварец. Миаз не мог говорить. С ним еще отделили трех-четырех тяжелораненых. Старшину с перебитой рукой, которая висела плетью буквально на одной коже, тоже отделили к тяжелораненым. Ветер холодный бил в лицо, что невозможно было держать его прямо. Да и на душе было жутко от этой безысходности. В селе Алексеевка, около которого был этот бой, нам указали на сарай без крыши. Тех раненых положили в угол, где было поменьше снега, подстелив наспех солому. Мы едва успели попрощаться с Миазом, обняв его напоследок. Не дали даже минуты! Вряд ли они выжили там… Я не в состоянии был предположить что-то на его счет, потому что нес Миаза на спине, а она была вся в его крови.

Потом нас вывели из этого села и по бездорожью повели в соседнее село. Дошли к вечеру, сопровождаемые ужасным ветром. Нас вели четверо немецких солдат, вооруженных автоматами. Они срывали с головы солдат приглянувшуюся себе теплую ушанку и надевали на себя. Свои же пилотки засовывали себе в карман.

Недалеко от соседнего с Алексеевкой села находилась свиноферма. Офицер с хищным взглядом нас посчитал и стал загонять пинками и ударами приклада на эту ферму, где навоз был по колено. Те, кто не мог стоять на ногах от ранений или усталости, лежали прямо в навозе, не переставая стонать и ругаться. А остальные вдоль стен выстроились и всю ночь до утра стояли на ногах, то падая, обессилев, то поднимаясь. Через некоторое время, когда с лиц и с одежды стряхнули ледяные корки, которые образовались на нас по дороге, мы вдруг сначала вспотели, а потом так стали дрожать, что стало тяжело даже стоять. Среди такой массы людей повезло только нам с Гаджи, которым удалось хоть как-то присесть. Возле нас оказалось корыто, куда наливали жидкий корм для свиней, вот мы и с Гаджи по очереди там и отдыхали, охраняя друг друга. Целый день, прошагав пешком, без воды, без еды, еще всю ночь пришлось людям стоять на ногах. Раненые были уже на грани…

Утром заявился тот же противный, хищный немецкий офицер с часовыми, они отворили двери и выгнали нас наружу. На выходе каждого огрели резиновой дубинкой. У края села загнали в какой-то загон, предназначенный, видимо, для скота. У нас же у всех уже была только одна мысль, как бы поесть. Голод не давал о чем-то другом думать. Тут нас увидела украинская старушка, подошла к забору и стала быстро-быстро раздавать всем, кому придется, семечки. Но она не успела всем раздать, так как немцы ее прогнали, ударив ее несколько раз. Потом вдруг появилась молодая украинка с корзиной в руках. Всплакнув от жалости к нам, она стала раздавать солдатам кукурузные початки, еще что-то, но, увидев приближающегося часового, закинула за ограду корзинку и убежала. Недалеко то тут, то там стояли и смотрели на нас женщины, дети… Они заступались, как смогли, за тех, кого отогнали немцы от ограды. Некоторые плакали. А мы эти початки поделили, как смогли, и с жадностью съели.

Зашел среди пленных разговор об этом нашем положении и кто был в этом повинен. Оказывается, комсостав батальона, старший лейтенант и политрук, приказав идти в наступление, сами убежали с поля боя буквально сразу же после первых же выстрелов.

По данным из сведений архива 270-й стрелковой дивизии (1-го формирования), которая участвовала в этих военных операциях под Харьковом; командовал на тот момент Кутлин Заки Юсупович. (01.07.1941–30.06.1942). Начальником штаба был полковник Сыщук Емельян Федорович (1941–1945). В журнале боевых действий дивизии записей, конкретно на 5 марта, уже не оказалось.

ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ИСТОЧНИКОВ

Харьковский котел: грандиозное поражение Армии на этом участке фронта, под командованием Хрущева и Тимошенко

Каждый раз после крупного поражения или проигранной войны начинается «разбор полетов», в ходе которого ищут виновного в катастрофе. Разбирательства могут идти много лет, и историки, военные, да и сами участники печальных событий предоставляют свои точки зрения, подкрепленные архивными данными, подробным анализом и воспоминаниями очевидцев. В свою очередь «подсудимые», к которым ведут улики, также не могут оставаться в стороне, перекладывая вину на других. Подобное можно наблюдать в ситуации с Харьковским котлом, в котором погибло и попало в немецкий плен свыше 400 тысяч советских солдат.

Советские военнопленные под Харьковом

К разработке наступательных операций по всему фронту приступили сразу после успеха контрнаступления под Москвой: воодушевленная первой крупной победой над немцами, Ставка рассчитывала на окончательный разгром противника в 1942 году. Об этом красноречиво говорит Приказ Народного комиссариата обороны № 130 от 1 мая 1942 года, констатировавший, что «У Красной Армии есть все необходимое для того, чтобы осуществить эту возвышенную цель», при этом тяжелые поражения под Вязьмой и Любанью выявили целый комплекс просчетов и ошибок, стоивших жизни десяткам тысяч советских солдат. Но командование настойчиво утверждало новые и новые планы наступления, поставив перед войсками Юго-Западного, Южного и Брянского фронтов весьма амбициозную задачу: уничтожить группу армий «Юг» и взять Харьков.

Начало битве за Харьков было положено в январе 1942 года, когда в ходе Барвенковско-Лозовской операции был взят город Изюм и создан достаточно большой плацдарм для будущего наступления. В то же время, несмотря на продолжительные боевые действия на этом участке фронта, у советского командования были минимальные знания о противнике, его ресурсах и возможностях. Все это в дальнейшем и стало одной из причин поражения. Но в марте 1942 года командование Юго-Западного направления в лице главнокомандующего маршала Семена Тимошенко, начальника штаба генерал-лейтенанта Ивана Баграмяна и члена Военного совета Никиты Хрущева, не обладая достаточным количеством разведданных, рапортовали в Ставку о внушительном количестве немецких танков (3700 – по их приблизительным подсчетам), сосредоточенных при этом у города Змиев (что также оказалось неверно).

Барвенковско-Лозовская операция

В планах немецкого командования было уничтожение Барвенковского плацдарма, однако советские войска опередили противника и 12 мая 1942 года перешли в наступление. Задача перед частями Красной Армии стояла непростая: взять в клещи 6ю армию вермахта в районе Харькова, окружить ее и разгромить. И уже к 17 мая части советской 6-й армии генерал-лейтенанта Городнянского, наступавшей на Харьков с юга, вплотную подошли к городу, а навстречу ей с востока упорно продвигалась 28-я армия генерал-лейтенанта Рябышева, что командованием Юго-Западного направления было расценено как успех.

Советское наступление на Харьков

Однако успеху на острие наступления сопутствовали пассивные действия правого фланга Юго-Западного фронта и почти полное бездействие Южного. Кроме того, организованная советскими войсками оборона была крайне слабой, не оснащенной технически и не подготовленной к возможному контрнаступлению вермахта. Это позволило немцам перебросить людские, танковые и авиационные резервы к основанию Барвенковского плацдарма для нанесения решающего удара.

17 мая началось контрнаступление немцев. В первый же день летчики Люфтваффе обрели господство в воздухе, а 1-яя танковая армия вермахта прорвала оборону 9-й армии, оборонявшей южную часть Барвенковского плацдарма, создавая угрозу окружения советским войскам. Понимая тяжесть положения, начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Василевский предложил Сталину отвести части 6-й, 57-й и 9-й армий, но получил отказ. На это решение повлияли Тимошенко и Хрущев, все еще верившие во взятие Харькова. Это подтверждает донесение главнокомандования Юго-Западного направления, в котором содержится информация о переброске небольших сил для отражения контрнаступления немцев (80 танков), а также просьба выделить резервы для усиления Южного фронта. Но время было упущено, и 23 мая 1942 года кольцо вокруг советских частей замкнулось.

Подбитые советские танки в Харьковском котле

Лишь 25 мая 1942 года начались отчаянные попытки прорваться к своим. Но практически все они оказались безрезультатными, а уже 26 мая части окруженных были рассечены надвое и поодиночке разбиты к 31 мая. Лишь небольшим группам удалось ценой невероятных усилий прорвать окружение, но большая часть войск так и осталась в котле. Всего за несколько дней погибло порядка 170 тысяч человек, по немецким данным, в плен попало еще 240 тысяч, а также было захвачено свыше 1200 танков, 2000 орудий и 538 самолетов. Пропали без вести, погибли или были пленены несколько советских генералов, включая двух командующих армиями, начальника кавалерии, а также командиров дивизий, что было сопоставимо с итогами тяжелого 1941 года.

Сдавшиеся в плен советские солдаты

Харьковская операция, во многом похожая на Ржевско-Вяземскую и Любанскую, отличалась от них только тем, что столь колоссальные потери были понесены всего за две недели боев. Кроме того, если командующий 33-й армией генерал Ефремов застрелился, не желая сдаваться в плен, а командующий 2-й Ударной генерал Власов оказался в плену у немцев, то маршал Тимошенко сумел вырваться из котла живым и невредимым. К сожалению, он не оставил после себя мемуаров, видимо, осознавая, что в них нельзя было обойти тему столь тяжелого поражения.

Семен Тимошенко

Зато подробные мемуары написал Никита Хрущев. Нашлось в них место и для описания Харьковской катастрофы. По мнению Хрущева, в тот момент, когда он вместе с руководством Юго-Западного фронта осознал угрозу, которую нес слабый левый фланг и возможный удар по нему, наступление было прекращено. Однако вскоре к Хрущеву явился Баграмян, сообщивший об отмене Ставкой приказа о переходе к обороне, что могло обернуться катастрофой. Хрущев несколько раз звонил Сталину, однако убедить вождя остановить наступление не смог. Была попытка повлиять на Верховного через Василевского, но тот заявил, что Сталин уже принял решение.