– И не убегай, – добавил Том, заметив состояние Фрэнка. – Через полчаса возвращайся, иначе я начну нервничать. Часы с собой?
– Да. Сейчас на моих два сорок две.
Том сверился со своими, убедился, что они отстают всего на одну минуту, и сказал, что если Фрэнк предпочтет затем отпечатать признание на машинке, то пусть возьмет ее и перенесет к себе.
Паренек вышел. Он оставил бумагу в комнате и сразу стал спускаться. Через боковое окно Том проследил, как Фрэнк пересек лужайку и затем стал пробираться сквозь кустарник. Один раз он упал, но в целом ловко преодолевал препятствия, подпрыгивая, словно настоящий акробат. Вскоре дорога повернула вправо, и деревья скрыли его.
Отчасти для того, чтобы послушать трехчасовые новости, отчасти чтобы перебить тягостное впечатление от рассказа Фрэнка, Том включил приемник.
Его поразило самообладание Фрэнка. Другой на его месте вряд ли смог бы без истерики рассказать все до конца. Может быть, свой первый шок он уже пережил раньше – либо еще дома, в Мэне, либо в Лондоне, либо, может, в домике у мадам Бутен, где, лежа в одиночестве и без сна, дрожал от ужаса перед неминуемым разоблачением? Или несколько слезинок, которые он обронил перед ланчем, – это все, что потребовалось, чтобы пережить содеянное? В Нью-Йорке найдется немало мальчишек и девчонок не старше десяти, которые либо бывали свидетелями убийств, либо сами принимали участие в бандитских схватках со смертельным исходом, – и все это не вызывало у них никаких всплесков эмоций, но Фрэнк явно не из их числа.
«Чувство вины, испытываемое им, обязательно должно как-то проявиться, – думал Том, – и не обязательно это проявление должно стать зеркальным отражением, иллюстрацией прожитого. Оно может принять самую странную форму, иногда неожиданную не только для окружающих, но и для самого человека».
Тому почему-то расхотелось слушать радио, и он спустился на кухню, к мадам Аннет, которая была занята довольно неприятным делом: опускала живого лангуста в огромный кипящий котел. Том увидел, как она поднесла шевелящего ножками лангуста к струе пара, и замер на пороге, жестом показав, что предпочитает переждать этот процесс вне кухни.
Мадам Анкет понимающе улыбнулась: с подобной реакцией Тома она сталкивалась не впервые. Неужто лангуст действительно протестующе зашипел или это лишь показалось Тому? И не последний ли его предсмертный яростный писк ударил сейчас по чутким слуховым рецепторам его нервной системы?! И где этому обреченному существу привелось проводить свою последнюю ночь, потому что мадам Аннет наверняка купила его у владельца рыбного фургона еще вчера? Лангуст был большой – не чета маленьким своим собратьям, которые тщеславно извивались, подвешенные вниз головой в холодильном шкафу…
Услышав, что крышка кастрюли захлопнулась, он, чуть склонив голову, снова вошел в кухню.
– У меня ничего особо важного, мадам Аннет, я лишь хотел…
– Ах, месье Тома, – воскликнула мадам, – вы всегда так переживаете из-за этих лангустов, да и не только из-за них – даже из-за людей, а? – И она прыснула со смеху. – Я рассказываю об этом своим подружкам – Женевьеве и Мари-Луизе.
Так звали ее товарок, которые служили в домах местной знати. Мадам Аннет встречалась с ними, когда производила закупки. Иногда они собирались вместе – особенно когда по телевизору показывали что-нибудь интересное, – телевизоры были у всех.
– Видно, я желтопеченочник. – Том сказал это по-французски и понял, что его вольный перевод неудачен. По-английски идиома, обозначающая человека чересчур чувствительного, слабовольного, буквально переводится как «желтобрюшник» или «бледнопеченочник». Ай, ладно – сойдет и так. – У нас ожидается еще один гость, правда только на один день – воскресенье, в понедельник утром он уедет. Я привезу его около восьми тридцати, прямо к ужину, и помещу в комнату, где сейчас живет молодой человек. Сам проведу ночь у жены, а Билли займет мою комнату. Утром я вам еще об этом напомню.
Про себя он знал, что в напоминании мадам Аннет не нуждается.
– Хорошо, месье. Он тоже американец?
– Нет, европеец, – сказал Том. Он почувствовал запах вареного лангуста и поспешил ретироваться. Он поднялся к себе и послушал новости. О Фрэнке Пирсоне не было сказано ни слова. Передача кончилась. Том взглянул на часы. После ухода Фрэнка прошло ровно тридцать минут. Он выглянул в окно, однако в лесной чаще за садом никакого движения не наблюдалось. Он закурил сигарету, снова подошел к окну – никого. Часы показывали семнадцать минут четвертого. «Для беспокойства нет никаких оснований, – успокаивал себя Том. – Что такое десять минут, в конце концов? Да и много ли людей пользуется этой дорогой? Разве что какой-нибудь полусонный фермер верхом или на тележке или старик на тракторе, сокращающий путь до своего поля на противоположной стороне шоссе». И все же Том тревожился. А ну как кто-нибудь проследил парнишку от Море до Бель-Омбр? Том недавно посетил шумное кафе Жоржа и выпил там кофе специально для того, чтобы узнать, не появлялся ли там какой-нибудь незнакомец, проявлявший особый интерес к его персоне. Он не увидел ни одного нового лица, и, что более важно, общительная Мари не стала его расспрашивать о том, что за мальчик живет в его доме. Тома это тогда слегка обнадежило.
В три двадцать Том спустился вниз. Куда подевалась Элоиза? Через итальянское окно он вышел в сад, пересек лужайку и двинулся к лесной дороге. Он шел, глядя себе под ноги и каждую минуту ожидая, что мальчик его окликнет. Да полно – ждал ли на самом деле? Он подобрал камешек и неловко запустил его левой рукой в подлесок, отбросил ногой плеть ежевики и оказался на лесной дороге. Теперь он мог видеть перед собой по крайней мере ярдов на тридцать, поскольку дорога была прямой. Том шел, прислушиваясь к каждому шороху, но до его слуха доносились лишь невинно-рассеянные вскрики ласточек и воркование лесной голубки.
Естественно, он не стал звать вслух паренька ни одним из его имен – ни настоящим, ни вымышленным. Пройдя немного, он остановился и прислушался. Ни звука. Не слышно даже машин на главной дороге. Том побежал трусцой. Он решил поскорее выяснить, где кончается лесная дорога. По его предположениям, где-то через километр она должна была соединиться с большой, но тоже не заасфальтированной, с более оживленным движением. По обеим ее сторонам шли поля, засеянные либо кормовым зерном, либо капустой, реже – горчицей. Он внимательно оглядывал придорожные кусты: свежесломанные ветки могли означать, что в этом месте боролись, однако с таким же успехом они могли быть обломаны телегой или фургоном, к тому же никаких посторонних предметов он в листьях не углядел. Наконец он достиг перекрестка. Как он и предполагал, более широкая дорога шла дальше уже по открытому пространству среди полей. Где-то поблизости, очевидно, стояли дома фермеров, но Тому они были не видны. Он вздохнул и повернул назад. Может быть, Фрэнк давно в доме, у себя в комнате? Он снова побежал.
– Том! – послышался оклик справа.
Том заскользил по траве и замер, вглядываясь в чащу. Он так ничего и не увидел. Фрэнк возник перед ним словно ниоткуда – его серые брюки и бежевый свитер были неотличимы от зеленой массы с солнечными бликами на ней. Том испытал такое облегчение, что ему стало больно дышать.
– С тобой ничего не случилось?
– Нет, конечно, – ответил Фрэнк. Опустив голову, он зашагал рядом с Томом.
И Том догадался: паренек спрятался намеренно, спрятался для того, чтобы выяснить, действительно ли его будут искать, проверить, можно ли доверять Тому.
Фрэнк исподтишка посмотрел на него, и Том сказал:
– Ты запоздал и не вернулся в обещанное время.
Фрэнк не ответил, только глубже засунул руки в карманы – совсем как это обычно делал Том.
6
В тот же субботний день, ближе к вечеру, Том сказал Элоизе, что ему не очень хочется ехать на ужин к Грацам, куда они были приглашены к восьми.
– Поезжай одна, – предложил он.
– Ну почему, Том? Мы можем попросить их пригласить и Билли. Они наверняка не откажут.
Элоиза в голубых джинсах в этот момент стояла на коленях и протирала воском только что купленный ею на аукционе треугольный столик.
– Дело не в Билли, – сказал Том (хотя дело было именно в Билли). – У них всегда бывает и еще кто-то, ты не будешь скучать. Хочешь, я сам позвоню и извинюсь?
– Прошлый раз Антуан тебя обидел – в этом все дело, ведь так? – сказала Элоиза, откидывая со лба пряди белокурых волос.
Том рассмеялся:
– Разве? Не помню. Он не в состоянии меня обидеть, может лишь рассмешить.
Антуан Грац, сорока лет от роду, был трудягой-архитектором и прилежным садоводом-любителем. Он с легким презрением относился к праздной жизни, которую вел Том, чего даже и не пытался скрывать.
Его обидные замечания никак не задевали Тома, он пропускал их мимо ушей, и Элоиза слышала далеко не все, что было сказано Антуаном в его адрес.
– Замшелый пуританин – вот кто такой твой Антуан, – добавил он. – В Америке такие водились лет триста назад. Нет, просто сегодня мне хочется посидеть дома. Мне вполне хватает того, что я слышу о Шираке от местных патриотов.
Антуан придерживался крайне правых убеждений и скорее дал бы себя застрелить, чем быть застигнутым с «Франс диманш» в руках. Однако он был как раз из тех, кто вполне мог заглянуть в эту газетку через чье-то плечо в кафе-баре. Тому только этого и не хватало, чтобы Антуан опознал в Билли Фрэнка Пирсона! Ни Антуан, ни его жена Аньес, которая ненамного уступала по части лицемерия своему супругу, ни за что не стали бы молчать, если бы это случилось.
– Хочешь, чтобы я им позвонил, дорогая? – спросил Том.
– Нет. Просто приеду сама по себе – и все.
– Скажи, что у меня гостит один из моих непрезентабельных приятелей, – сказал Том. Он знал, что всех его знакомых Антуан тоже числит чуть ли не в паразитах. Постой-ка – с кем же из них Антуану как-то случилось встретиться? Ах да – с «гениальным» Бернардом Тафтсом, который частенько выглядел неопрятным и временами витал в облаках, пренебрегая правилами вежливости.
– Я нахожу Билли вполне презентабельным, – сказала Элоиза, – и знаю, что тебя смущает не его поведение. Просто ты не любишь Грацев.
Тому надоел этот разговор, к тому же он так нервничал из-за присутствия в доме Фрэнка, что с трудом удержался от резкого замечания, что Грацы и вправду зануды, каких поискать.
– Что ж, таких, как они, немало, – уклончиво отвечал он. Том решил отказаться от прежнего намерения немедля сообщить Элоизе о том, что завтра к ним приедет Эрик Ланц.
– Лучше скажи, тебе действительно нравится столик? Я его поставлю к себе в спальню, в уголок, с той стороны, где ты спишь, а тот, который у меня сейчас, будет выглядеть прекрасно в гостевой комнате, между двумя кроватями.
– Он действительно хорош. Я запамятовал – сколько ты за него заплатила?
– Всего четыреста франков. Изделие Шэна а-ля Людовик Пятнадцатый, самой этой копии не менее ста лет. Знал бы ты, как я торговалась!
– Молодец, выгодно купила, – заверил ее Том.