Мистер Рипли под землей

Первое, что сделали друзья Дерватта, включая Цинтию, – собрали все его картины и рисунки для продажи. Они хотели, чтобы его имя продолжало жить, чтобы мир узнал и оценил по достоинству то, что он сделал. Дерватт не имел родственников и, насколько помнил Том, был найденышем, так что даже о его родителях ничего не было известно. Легенда о его трагической смерти очень им помогла. Обычно владельцев галерей не интересует живопись художников, которые умерли молодыми и не успели прославиться, но Эдмунд Банбери, свободный журналист, использовал все свои связи и таланты, для того чтобы опубликовать ряд статей о Дерватте в газетах, художественных журналах и приложениях, а Джеффри Констант проиллюстрировал их цветными снимками картин Дерватта. Спустя несколько месяцев после смерти Дерватта они нашли галерею, которая согласилась выставить его работы, – это была Бакмастерская галерея, расположенная к тому же не где-нибудь, а на Бонд-стрит. Вскоре картины Дерватта продавались уже за шестьсот – восемьсот фунтов.

Затем наступило то, что и должно было наступить. Все или почти все картины были распроданы, и именно в это время Том, вот уже два года проживавший в квартире на Итон-сквер, однажды вечером познакомился с Джеффом, Эдом и Бернардом в пабе «Солсбери». Друзья опять были в унынии, поскольку полотен Дерватта у них почти не осталось, и Том сказал тогда: «У вас так хорошо поставлено дело; просто стыдно столь бесславно кончить его. Неужели Бернард не может состряпать несколько картин в стиле Дерватта?» Том сказал это в шутку – или полушутя. Он был с ними фактически не знаком и знал только, что Бернард художник. Но Джефф, отличавшийся, как и Эд, практической хваткой (которой был начисто лишен Бернард), обратился к художнику: «Мне это тоже приходило в голову. Что ты об этом думаешь, Бернард?» Том не помнил, что именно ответил Бернард, но помнил, что тот опустил голову, будто его охватил стыд или даже ужас при одной мысли о фальсификации Дерватта, его кумира. Несколько месяцев спустя Том встретил Эда Банбери на улице, и тот сказал ему со смехом, что Бернард изготовил-таки двух отличных «Дерваттов», а Бакмастерская галерея продала одну из картин как подлинник.

Спустя еще некоторое время, когда Том только что женился и уехал из Лондона, они с Элоизой как-то встретили Джеффа на одной из тех шумных вечеринок с коктейлями, во время которых не удается ни поговорить с хозяином, ни даже увидеть его, и Джефф оттащил Тома в сторону.

– Надо бы встретиться где-нибудь позже, – сказал Джефф. – Вот мой адрес. – Он протянул Тому карточку. – Можешь прийти часам к одиннадцати?

И вот около одиннадцати Том ускользнул из их гостиничного номера к Джеффу, что было совсем нетрудно, так как Элоиза, которая тогда и по-английски-то почти не говорила, была уже по горло сыта коктейлями и хотела только одного – спокойно уснуть. Элоиза обожала Лондон – свитеры из английской шерсти, Карнаби-стрит [5 - Карнаби-стрит – улица в Лондоне, где расположено множество магазинов модной одежды, особенно молодежной.]и магазинчики, торговавшие корзинами для бумаг с изображением «Юнион Джека»[6 - «Юнион Джек» (Union Jack) – государственный флаг Великобритании.], а также значками с надписями вроде «Вали отсюда», которые Тому приходилось то и дело для нее переводить. Когда же она пыталась говорить по-английски, то через час уже уверяла, что у нее болит голова.

– Проблема в том, – сказал Джефф в тот вечер, – что мы не можем больше притворяться, будто нашли где-то еще одного Дерватта. Бернард имитирует его прекрасно, но… Вот если бы мы откопали где-нибудь целое собрание неизвестных картин Дерватта… Как ты думаешь, это прошло бы? Например, в Ирландии – он там работал какое-то время. Мы продадим их и поставим на этом точку, а? Бернард не слишком-то рвется продолжать это дело. Ему кажется, что он вроде как предает Дерватта.

Подумав секунду-другую, Том предложил:

– А разве не может случиться так, что Дерватт не умер? Живет где-нибудь отшельником и посылает в Лондон свои картины. Но это, конечно, в том случае, если согласится Бернард.

– Хм… Да, пожалуй. Может быть, Греция?.. Слушай, Том, а это шикарная идея! Это же может длиться бесконечно!

– Как насчет Мексики? Это надежней, чем Греция. Можно распустить слух, что Дерватт поселился в какой-нибудь маленькой деревушке и скрывает от всех ее название – кроме разве что тебя, Эда, Цинтии…

– Цинтию исключи. Она… Бернард больше не встречается с ней. И мы, соответственно, тоже. Ну и вообще, мы не очень-то посвящали ее в эти дела.

Тогда же Джефф позвонил Эду и рассказал ему о предложении Тома.

– Это пока только общая идея, – предупредил Том. – Может быть, ничего не получится.

Но все получилось. Полотна Дерватта стали поступать из Мексики, как они говорили, а в журналах появилась волнующая история чудесного «воскрешения» Дерватта, из которой Эд Банбери и Джефф Констант постарались извлечь все возможное, проиллюстрировав ее для убедительности фотографиями самого Дерватта и написанных им (то есть Бернардом) картин. Разумеется, снимки Дерватта были сделаны не в Мексике, так как художник не подпускал к себе ни репортеров, ни фотографов. Картины присылались из Веракруса, а название деревушки Дерватта было неизвестно даже Джеффу с Эдом. Возможно, Дерватт уединился потому, что у него было не все в порядке с психикой. Некоторые критики писали, что его работы отражают болезненное, депрессивное состояние. Но это не мешало им котироваться на рынке выше полотен подавляющего большинства художников, ныне живущих в Англии, на континенте или в Америке. Эд Банбери написал Тому во Францию, предложив десять процентов комиссионных, поскольку теперь только трое наиболее близких друзей художника – Бернард, Джефф и Эд – получали доход от продажи картин. Том согласился – не в последнюю очередь потому, что рассматривал это – то есть свое согласие – как гарантию, что он их не выдаст. Между тем Бернард Тафтс выпускал все новые и новые работы с адской скоростью.

Джефф с Эдом купили Бакмастерскую галерею. Том подозревал, что Бернарда они в долю не взяли. Несколько работ Дерватта входило в постоянную коллекцию галереи – наряду с картинами других художников, разумеется. Этим занимался в первую очередь Джефф, и он нанял помощника, что-то вроде хранителя галереи. Но этот шаг, покупка галереи, был сделан лишь после того, как к Джеффу и Эду обратился некий фабрикант художественных материалов, которого звали, кажется, Георге Янополос или что-то вроде того. Он хотел начать выпуск широкого ассортимента товаров под маркой «Дерватт» – от резинок для стирания карандаша до наборов масляных красок. Дерватту он предложил лицензионную плату в размере одного процента от продаж. Эд и Джефф от имени Дерватта (и, понятно, с его согласия) приняли предложение. Так было положено начало компании, получившей название «Дерватт лимитед».

Все это вспомнилось Тому в его гостиной в четыре часа утра. Он слегка замерз, хоть и был в своем роскошном халате. Бережливая мадам Аннет всегда выключала отопление по ночам. Он обнимал ладонями чашку холодного чая и смотрел невидящим взором на фотографию Элоизы – длинные белокурые волосы, обрамлявшие чуть худощавое лицо, которое Том в данный момент воспринимал скорее просто как некое милое и ничего не значащее пятно. А думал он в это время о Бернарде, который втайне корпел над очередной фальшивкой, закрывшись от всего света в своей однокомнатной квартирке. Жилье Бернарда всегда выглядело крайне убого. Том никогда не бывал в святая святых, где Бернард писал свои дерваттовские шедевры, приносившие тысячные прибыли. Интересно: если художник пишет больше подделок, чем собственных картин, не станут ли подделки более естественными, более реальными и более подлинными, чем его собственные работы, – даже для него самого? Может быть, в конце концов создание фальшивок будет осуществляться без всякого усилия с его стороны, как выражение его второй натуры?

Наконец Том, скинув шлепанцы и подобрав ноги под халат, свернулся на желтом диване и уснул. Но проспал он недолго – явилась мадам Аннет и, не сдержав удивленного возгласа, разбудила его.

– Вот, читал, читал – и уснул, – сказал Том с улыбкой, спуская ноги с дивана.

Мадам Аннет побежала заваривать ему кофе.

2

Том заказал билет на самолет, вылетавший в двенадцать ноль-ноль во вторник. На то, чтобы загримироваться и вникнуть в курс дела, у него будет два часа. За это время он не успеет слишком разнервничаться. Том завел машину и направился в Мелён, чтобы снять со своего счета в банке некоторую сумму – во франках.

К банку он подъехал в одиннадцать сорок, а в двенадцать начинался обед. Том был третьим в очереди у кассы, но женщина у окошка сдавала целую кучу собранных где-то взносов или бог знает чего, передавая кассиру мешки с мелкими деньгами и плотно зажав ногами другие мешки, еще стоявшие на полу. Кассир же за решеткой, все время смачивая палец, торопливо отсчитывал пачки банкнот и заносил отсчитанные суммы в две разные ведомости. Стрелки приближались к двенадцати, а сколько времени все это могло еще продлиться, было неизвестно. Внутренне забавляясь, Том наблюдал, как очередь распалась, и трое мужчин и две женщины, прижавшись лицом к решетке, тупо уставились, словно загипнотизированные змеи, на кучу денег, как будто она была оставлена им в наследство неким родственником, копившим эти деньги всю свою жизнь. Том махнул на это дело рукой и вышел из банка. Он обойдется и без наличных; он и взять-то их хотел только для того, чтобы раздать своим английским знакомым на случай их поездки во Францию.

Во вторник утром, когда Том укладывал дорожную сумку, мадам Аннет постучала в дверь его спальни.

– Улетаю в Мюнхен, – произнес Том бодрым тоном, – на концерт.

– О, Мюнхен! Бавария! Вам нужно потеплее одеться. – Мадам Аннет привыкла к его импровизированным отъездам. – И надолго, мсье Тоом?

– Дня на два, на три. Насчет почты не беспокойтесь. Я позвоню вам и справлюсь насчет нее.

Тут Том вспомнил об одной вещи, которая могла оказаться очень кстати, – мексиканском кольце, хранившемся, если он не ошибался, в шкатулке с запонками. Да, оно было здесь, среди пуговиц и запонок, тяжелое серебряное кольцо в виде двух свернувшихся змей. Он не любил кольцо и забыл, откуда оно взялось, но оно было мексиканским. Том подул на него, потер о штанину и сунул в карман.

В десять тридцать прибыла почта – три конверта. В одном, пухлом, была целая пачка телефонных счетов, выписанных отдельно за каждый междугородний разговор; вторым было письмо от Элоизы, а третий, пришедший авиапочтой из Америки, был надписан почерком, Тому незнакомым. На обратной стороне конверта он с удивлением увидел имя Кристофера Гринлифа и адрес в Сан-Франциско. Кто такой Кристофер? Но сначала он вскрыл письмо Элоизы.

«11 octobre 19..

Chеri![7 - Любимый (фр.).]

Я счастлива и очень спокойная теперь. Очень хорошие трапезы. Мы ловим рыб на яхте. Зеппо шлет свою любовь. [Зеппо был смуглым греком, у которого она гостила, и Том с удовольствием сказал бы ему, куда он может идти со своей любовью.]

Я учусь лучше залезать на велосипед. Мы сделали много странствий на землю, которая очень сухая. Зеппо делает фотографии. Как идет все в Бель-Омбр? Я скучаю без тебя. Ты счастлив? Много приглашений? [Что имеется в виду? Много ли у него гостей или часто ли он сам ходит?] Ты рисуешь? Я не получила ничего от Papa.

Поцелуй мадам А., я тебя обнимаю».

Продолжение было на французском. Она хотела, чтобы он выслал ей красный купальник, который он найдет в маленьком шкафчике у нее в ванной. Пусть он пошлет его авиапочтой. На яхте есть бассейн с подогревом. Том сразу поднялся наверх, где мадам Аннет еще убирала его комнату, и перепоручил это дело ей, дав стофранковую банкноту, так как боялся, что стоимость авиапосылки шокирует ее до такой степени, что она решит отправить купальник обычной почтой.

Спустившись, он поспешно распечатал письмо от Гринлифа – через несколько минут пора уже было ехать в Орли.

«12 окт. 19..

Дорогой м-р Рипли!

Я двоюродный брат Дикки и приезжаю в Европу на следующей неделе. Возможно, сначала поеду в Лондон, хотя никак не могу решить – может быть, сначала поехать в Париж. Как бы то ни было, я подумал, что было бы неплохо, если бы мы могли встретиться. Ваш адрес дал мне дядя Герберт, и он говорит, что Вы живете недалеко от Парижа. У меня нет номера Вашего телефона, но я могу разузнать его.

Немного о себе. Мне двадцать, я учусь в Стэнфордском университете на политехническом. У меня был годичный перерыв в учебе, так как я был на военной службе. Я вернусь в Стэнфорд продолжить обучение, но сначала хочу годик отдохнуть и повидать Европу. Сейчас многие ребята так делают. Жизнь очень напряженная. В Америке, я хочу сказать, – хотя, может быть, Вы так долго прожили в Европе, что даже не понимаете, что я имею в виду.

Дядя очень много рассказывал мне о Вас. Он говорит, что Вы с Дикки были большими друзьями. Я видел Дикки, когда мне было одиннадцать лет, а ему двадцать один год. Помню, он был высоким блондином. Он заезжал к нам в Калифорнию.

Пожалуйста, сообщите мне, будете ли Вы в Вильперсе в конце октября или начале ноября. Надеюсь встретиться с Вами.

Искренне Ваш,

Крис Гринлиф».

От этой встречи надо под каким-нибудь предлогом уклониться, подумал Том. Тесные контакты с семейством Гринлиф ни к чему. Раз в сто лет Герберт Гринлиф писал ему, и Том неизменно отвечал в самом любезном тоне.

– Мадам Аннет, оставляю вас поддерживать огонь в домашнем очаге, – произнес он английскую поговорку на прощание.

– Как вы сказали?

Он постарался, как мог, перевести ей это на французский.

– Au revoir, М. Tome! Bon voyage![8 - До свидания, мсье Том! Счастливого пути! (фр.)] – Мадам Аннет помахала ему рукой, стоя в дверях.

Том взял красную «альфу-ромео», один из двух автомобилей, стоявших в гараже. В Орли он оставил машину на стоянке, сказав, что вернется за ней дня через два или три. Купил в аэропорту виски для «шайки». У него уже была припрятана большая бутылка перно в чемодане. В Лондон разрешалось провозить не больше одной бутылки, но Том знал по опыту, что если он открыто предъявит одну таможеннику, тот не станет рыться в чемодане. У стюардессы он приобрел также несколько пачек «Голуаз» без фильтра, которые пользовались в Лондоне большой популярностью.

В Лондоне шел мелкий дождь. Автобус полз по левой стороне дороги мимо частных особнячков, чьи названия всегда забавляли Тома, хотя сейчас он едва различал их в полумраке. «БАЙД-Э-ВИ». Это же надо придумать. «МИЛФОРД ХЕЙВЕН». «ДАН ВОНДЕРИН». Названия были написаны на небольших табличках. «ИНГЛНУК». «СИТ-ЙЕ-ДУН». Господи помилуй. Затем цепочка притиснутых друг к другу викторианских домов, преобразованных в маленькие отели с громкими названиями, составленными из неоновых трубок между дорическими колоннами входа: «МАНЧЕСТЕР АРМЗ», «КИНГ АЛФРЕД», «ЧЕШИР-ХАУС»[9 - Bide-a-wee – «Задержитесь ненадолго» (англ. – шотл.); Milford Haven – Милфордская гавань; Dun Wandering – странствующая лошадь (или кредитор); Inglenook – местечко у камина; Sit-Ye-Doon – букв.: сидение на Дуне (Дун – река в Шотландии), созвучно с sit you down – присаживайтесь; Manchester Arms – манчестерский герб; King Alfred – король Альфред; Cheshire House – чеширский дом (Чешир – одно из графств в Англии).]. Том знал, что эти респектабельные заведения с узкими вестибюлями часто служат надежным убежищем для известнейших убийц, которые и сами выглядят не менее респектабельно. Англия есть Англия. Боже, храни ее.