Петр Грушин

В те годы в подобное положение попал не только Грушин – десятки талантливых и энергичных конструкторов, организаторов производства, закаленных войной, после нее оказались не у дел. Они, конечно, занимали определенные, зачастую высокие посты, однако той работы, которая требовала бы от них максимальной отдачи, позволяла реализовать свои возможности, им не поручалось.

Работа в Спецкомитете для Грушина, несмотря ни на что, имела и свои положительные стороны. Он стал значительно лучше представлять себе эту «кухню», лучше узнал и то, как составить нужную бумагу, с кем и как ее быстрее согласовывать, на кого выйти… Лучше он узнал и законы той аппаратной жизни, в которой нельзя было «высовываться» или лезть напролом.

* * *

Желание вернуться в авиацию, заняться разработкой самолетов не оставляло Грушина. Однако ситуация в стране этому не благоприятствовала. Наоборот, закрывались даже известные авиационные КБ – В. М. Мясищева, П. О. Сухого… В этой обстановке Грушин решил вернуться в МАИ.

10 сентября 1948 года по направлению районного комитета партии Ленинградского района Москвы Грушина перевели в МАИ, где он первоначально был назначен на должность старшего преподавателя. Но уже через месяц, 7 октября, Грушин был назначен исполняющим обязанности декана самолетостроительного факультета.

До Грушина деканом самолетостроительного факультета работал известный авиаконструктор В. М. Мясищев, оказавшийся в схожей с ним ситуации после закрытия в феврале 1946 года его КБ. В сентябре 1948 года Мясищева освободили от должности декана МАИ. Об этом эпизоде в жизни Мясищева в книге Давида Гая «Небесное притяжение» написано так:

«Формальным поводом для этого послужило нарушение штатного расписания – преподавателей на факультете много, а нагрузка небольшая. Истинная же причина коренилась в ином. В спорах с профессорами Мясищев твердо следовал своей линии, что и как преподносить студентам. Споры не только не родили истину, но и повлекли за собой конфликт».

В дальнейшем ветераны факультета вспоминали, что причина конфликта заключалась в излишней категоричности Мясищева, неприятии чужого мнения, попытках разрешать возникавшие разногласия «командными» методами, что, как правило, не принимается общественностью вузов.

Письмо о направлении П. Д. Грушина на работу в МАИ

Выписка из приказа о назначении П. Д. Грушина исполняющим обязанности декана факультета № 1 МАИ

Таким образом, обстановка на факультете, которая осталась после Мясищева, была непростой, и здесь как нельзя кстати оказались все деловые и человеческие качества Грушина. Свой твердый и решительный характер новый декан проявил уже при первом выступлении перед студентами-самолетчиками. Привыкшие к весьма спокойному и интеллигентному Мясищеву многие с весьма неприятным холодком восприняли недвусмысленные предупреждения Грушина:

– Факультет не должен иметь отстающих. Необходимо в самые сжатые сроки ликвидировать задолженности за предыдущую сессию…

С самых первых дней на посту декана Грушин показал, что его слова не расходятся с делами: он нашел время повстречаться в своем кабинете с каждым из «должников». Выяснив, что и почему, он либо давал время на исправление, либо в институте становилось одним студентом меньше. Подобный подход многими студентами был, конечно, воспринят с неодобрением. Однако постепенно дела на факультете с успеваемостью налаживались. Значительно уменьшилось количество жалоб преподавателей на студентов, да и хороших оценок у тех стало больше.

Вернувшись к преподавательской работе, Грушин читал лекции нечасто, в основном для студентов-двигателистов, которым также были необходимы знания о конструкции самолетов. Максимум времени у него отнимали дела, весьма далекие от педагогики, – развитие и совершенствование учебной базы факультета, его лабораторий, кафедр, поиск и выбивание для них средств. Доводилось Грушину заниматься и делами студенческого научного общества и даже делами факультетского ансамбля песни и пляски, созданного в те годы для участия в студенческих фестивалях в пику легендарному «Телевизору» маевцев-радиотехников. А свои отпуска он по-прежнему посвящал самым заветным увлечениям.

«В 1950 году настала пора нашего очередного летнего отпуска, – вспоминал А. А. Лебединский. – После настойчивой агитации Петром Дмитриевичем мы согласились провести отпуск „вдали от шума городского“. Наша компания укомплектовалась из трех семей: Петр Дмитриевич с Зинаидой Захаровной и сыном Александром, главный механик завода Извеков с женой и сыном и я с сыном. Опять по „генеральному плану“ Петра Дмитриевича мы организовали сбор информации и выехали за Рязань, нареку, находившуюся вдали от населенных пунктов. Остановились, разбив лагерь под стогом сена, почти на границе Мещеры.

Жили мы как отшельники, сталкиваясь со всеми положенными в подобных ситуациях трудностями. Но дичь в этих краях была непуганой, а река была рядом. Каждое утро охотники уходили на промысел, а мы готовили на костре завтрак из пойманной накануне рыбы. Иногда мы с Зинаидой Захаровной отвозили муку в ближайшую деревню, находившуюся в 6 километрах за рекой, и привозили обратно хлеб и другие продукты. К нам наведывались пастухи, приносили мед и молоко. Под конец отпуска Зинаиде Захаровне начинали надоедать хозяйственные заботы, но Петр Дмитриевич был в восторге от подобного образа жизни и был готов прожить так еще месяц. Так или иначе мы вернулись домой посвежевшими и с удовольствием вкусили комфорт городской жизни.

На следующий год поездка была повторена с учетом опыта и неудач первой. Все опять началось с „генерального плана“ задолго до начала отпуска. В доме не было другой темы, кроме как о предстоящей поездке. Петр Дмитриевич так расписывал нашу предстоящую жизнь, что даже уговорил Зинаиду Захаровну повторить подобный отпуск. С мая месяца мы начали подготовку, приобрели три палатки, примусы и керогаз, чтобы не заниматься приготовлением пищи на костре. Обзавелись достаточным количеством кухонного инвентаря под руководством окончательно „сдавшейся“ Зинаиды Захаровны. По проекту Петра Дмитриевича была построена складная лодка, которую можно было перевозить в багажнике. Опять были сети и бредни. Но самое главное началось накануне отпуска: куда ехать? Старое место большинством потенциальных „дикарей“ было отвергнуто, хотя там и была превосходная охота. Петр Дмитриевич был вынужден согласиться, и началась „баталия“ с привлечением всех подмосковных авторитетов, каждый из которых предлагал неописуемо превосходное место.

В конце концов сошлись на варианте поездки за станцию Сасово, у небольшой реки на заливных лугах, вдали от цивилизации. Разбили лагерь на излучине реки, и все пошло по заведенному плану. Вечером ставили сети поперек реки. Утром охотники уходили на охоту, а мы из сетей доставали улов на завтрак. Днем женщины обрабатывали дичь, а мы занимались рыбной ловлей. На этих заливных лугах при спаде весенней воды образовывались во впадинах маленькие озерца, в которых оставалась рыба. Со временем вода высыхала, и рыба к концу лета погибала. Так что можно было без зазрения совести ловить рыбу своеобразным способом: на краю озерца вбивали кол и закрепляли конец бредня, а второй цепляли к машине и объезжая озерцо буквально „вычерпывали“ его. Так как озерца были мелкие, то улов обычно составлял одно-полтора ведра, который всей компанией обрабатывали в течение оставшегося дня.

Впечатления от этого отпуска остались самые радужные, и появилось много желающих составить нам компанию в следующий сезон».

* * *

Движется время, а с ним появляются и новые приказы по институту и новые записи в уже знакомой нам трудовой книжке Грушина:

– утвержден в должности и. о. профессора по кафедре конструкции и проектирования самолетов (приказ по МАИ от 01.12.1948 г. № 1374/уч);

– присвоено звание профессора (аттестат МПР № 10610 от 19.05.1949 г.);

– зачислен на должность профессора по кафедре конструкции и проектирования самолетов (приказ по МАИ от 13.05.1949 г.);

– утвержден деканом самолетостроительного факультета (приказ по Министерству высшего образования СССР от 15.07.1949 г. № 432/к и приказ по МАИ от 26.07.1949 г. № 758/уч);

– возложены обязанности ВРИО заместителя директора МАИ по научной работе (приказ по Минвузу СССР от 15.07.1949 г. № 1/к и приказ по МАИ от 04.01.1950 г. № 16/уч), освобожден приказом по МАИ от 24.08.1950 г. № 716/уч.

Выписка из приказа о занесении П. Д. Грушина на Доску почета МАИ

Приказ о возложении на П. Д. Грушина временного исполнения обязанностей заместителя директора по научной работе МАИ

Недолго проработал П. Д. Грушин в МАИ, но свой заметный след в истории института он оставил. За эти годы ему семь раз объявлялась благодарность в приказах по институту и трижды его отмечали на Доске Почета МАИ.

Несомненно, что профессор Грушин достиг бы в МАИ значительно большего. Но жизнь вновь вывела его на магистральную дорогу конструктора и руководителя, создателя новейшей техники…

6. Предыстория

Летом 1934 года, когда «Сталь-МАИ» еще только готовился к переезду на Ходынку, Грушину попался на глаза июльский номер журнала «Социалистическая реконструкция и наука». Здесь его внимание привлекла небольшая заметка о планах создания новой системы противовоздушной обороны для французской столицы.

«Во Франции рассматривается проект постройки в Париже башни высотой в 2000 м, предназначенной для противовоздушной обороны столицы. Проект разработан крупным специалистом по железобетону инженером Досье совместно с известным архитектором Фор-Дюжари. Авторы исходили из того, что действие зенитной артиллерии против высоко-летящих бомбардировщиков незначительно, а истребители находятся в невыгодном положении, так как до встречи с противником должны набрать высоту. Было бы чрезвычайно важно поставить артиллерию и средства наблюдения в более выгодные условия и иметь возможность выпускать в воздух большое количество истребителей сразу же на той примерно высоте, на какой подойдут к городу эскадрильи противника. Башня Досье удовлетворяет всем этим требованиям и, кроме того, делает артиллерию и авиацию обороны почти неуязвимыми для газовых атак противника.

Башня представляет собой железобетонный усеченный конус высотой в 2000 м, диаметром основания 210 ми верхним диаметром 40 м. На высоте 600,1300 и 1800 м вокруг башни идут три горизонтальные кольцевидные платформы шириной по 150 м каждая. С этих платформ в любой момент и в любом направлении могут вылететь стоящие на них самолеты. Платформы прикрыты конусообразными железобетонными крышами вышиной в 200 и 300 метров, защищающими их от бомб.

Пространство под крышами, над главными платформами разделено на этажи, где расположены орудия, служба наблюдения, прожекторы, казармы, склады, лазареты, метеорологические станции, ремонтные мастерские и т. п. В основании башни находится электростанция, обслуживающая все механизированные установки башни. Внутри башни устроены лифты для людей, самолетов, орудий и прочего и на крайний случай спиральный спуск. Расчеты показывают, что башня с успехом сможет противостоять давлению ветра, отдаче орудий и действию одностороннего освещения солнцем».

Эта заметка и сегодня кочует по журнальным разделам, повествуя о технических курьезах прошлого, и, как и десятилетия назад, буквально дух захватывает от описания подобной «вавилонской башни». Через двадцать лет Грушин вспомнит об этих строчках, когда его жизнь сделает крутой зигзаг, переведя его – конструктора-самолетчика – в число создателей фантастических по своим замыслам средств борьбы с самолетами, средств, которые, как и все на этом свете, имели свою историю.

* * *

В начале осени 1918 года неподалеку от французской столицы, там, где Сена делает изгиб, напоминающий тот, что находится в центре Парижа, началось грандиозное и в то же время непонятное строительство. Привлеченные сюда тысячи рабочих и солдат, а также жители окрестных городков и селений занялись возведением деревянных построек, прокладкой никуда не ведущих железнодорожных путей, монтажом недолговечных каркасов, которые обтягивались раскрашенными тканями. Инженеры и рабочие устанавливали какие-то искрящие механизмы, электрические лампы, которые давали при работе тусклый мерцающий свет…

К ноябрю все было уже готово – рядом с замаскированным настоящим Парижем вырос ложный. В ночное время он как бы специально выдавал себя притемненными огнями заводов и вокзалов, искрами паровозных труб и трамваев.

Какая же сила заставила французов перед самым концом Первой мировой войны заняться подобной мистификацией? Оказалось, что их вынудили к этому систематические налеты на Париж немецких самолетов-бомбардировщиков и дирижаблей. Если днем их атаки успешно отражали французские летчики на своих истребителях, то ночью положение кардинально изменялось. Париж, несмотря на все старания его затемнить и замаскировать, оказывался беззащитным перед немецкими бомбами. Оттого и торопились французы с этим строительством. Проверить же, насколько уменьшилось количество упавших на Париж бомб с появлением его ложного собрата, французам не удалось – срок его готовности совпал с окончанием войны.

Да, с появлением боевых самолетов многое потеряло свою неуязвимость – отныне для воюющих государств появилась еще одна проблема – как обезопасить свои войска, города, заводы, население от ударов с воздуха.

Первые средства для отражения воздушных налетов ненамного отстали от самолетов. Центральное место среди них заняли специальные артиллерийские орудия, получившие название зенитных, пулеметные установки. В борьбу с первыми бомбовозами вступили и самолеты-истребители. Военные специалисты пытались приспособить для этого и другие средства.

Так, еще перед Первой мировой войной в России были предприняты попытки использовать для борьбы с воздушным противником неуправляемые ракеты. Первые стрельбы ими по летательным аппаратам (в их роли выступили воздушные шары) были предприняты в 1909 году около города Сестрорецка. Правда, результаты оказались весьма разочаровывающими. Как было отмечено в соответствующих отчетах: «от продолжения обстреливания воздушных шаров ракетами пришлось отказаться совсем, ввиду выяснившейся во время пусков почти заведомой бесцельности такого обстреливания – поскольку при медленном полете ракет и малой меткости их бросания нельзя рассчитывать хотя бы приблизительно бросить ракеты вблизи шаров при их движении». Нечто подобное пытались проделывать во время Первой мировой войны и французы, обстреливая ракетами немецкие дирижабли. Но результативность этих попыток также оказалась невысокой.

Спустя два десятилетия быстрый прогресс авиации привел к появлению в наиболее развитых странах нового поколения боевых самолетов – бомбардировщиков, истребителей, разведчиков. Они качественно превосходили по своим возможностям все, что до того времени знала мировая авиация. Новые самолеты могли совершать длительные полеты в любую погоду, в любое время суток. Появились и соответствующие военные теории, которые гласили, что успех грядущих войн будет решать только авиация и, в первую очередь, бомбардировочная. Их авторы – американец Митчел, итальянец Дуэ и англичанин Фаулер – не скупились на дифирамбы авиации. Ведь противопоставить что-либо одновременным налетам сотен бомбардировщиков в те годы не могла ни одна страна. А проектов и прожектов для организации подобного отпора было немало. Как та же самая «вавилонская башня» в Париже. Но многие специалисты подходили к этой проблеме с куда большей серьезностью, прекрасно понимая, что наравне с совершенствованием уже опробованных необходимо создание принципиально новых технических средств для борьбы с самолетами, включая системы их обнаружения, определения точных координат. И, конечно, эта задача требовала создания более эффективных средств поражения самолетов, не зависящих от погоды и времени суток. В этой ситуации внимание разработчиков зенитного оружия вновь привлекли ракеты.

В 1920-е годы появился целый ряд проектов зенитных средств, использовавших ракеты в качестве средства поражения самолетов. Большинство из этих проектов отличало то, что применяемые ракеты должны были управляться в полете и каким-либо образом наводиться на летящий самолет противника, например с помощью луча прожектора.

Так, в одном из первых проектов, предложенном русским инженером А. Г. Овиженем, предусматривалось освещение цели прожектором, имеющим кольцевой луч. Запускаемая по самолету ракета должна была удерживаться внутри неосвещенной части получающегося светового кольца. Для этого она снабжалась фотоэлементами, которые реагировали на попадавший на них свет. Соответственно при выходе ракеты из светового кольца ее аппаратурой должен был вырабатываться специальный сигнал, приводивший в движение механизмы, которые, управляя рулями ракеты, возвращали бы ее внутрь кольца. Если при этом луч прожектора постоянно направлялся на цель («сопровождал» цель), то такая ракета должна была ее поразить. Похожий проект появился в 1925 году и в Европе. В нем предусматривалось, что ракета должна была двигаться в сплошном луче прожектора, направленном на цель.

Использование в качестве средства для управления полетом ракеты луча прожектора, конечно же, значительно ограничивало возможности подобной системы, позволяя ей действовать только в ночное время и в хорошую погоду. Но в двадцатые годы иных технических средств наведения просто не было, а имевшиеся ракеты, оснащенные пороховыми двигателями, для использования в подобных целях совершенно не годились. Первые ракеты, которые обладали необходимыми характеристиками и могли бы использоваться в качестве средства борьбы с самолетами, появились лишь спустя десять – пятнадцать лет. В двадцатые же годы общий уровень развития ракетной техники еще только начинал подниматься благодаря работам ее энтузиастов, а в некоторых странах и государственных организаций. Одновременно разрабатывались первые и пока еще примитивные устройства для автоматического управления полетом ракет.

Первыми в этом деле оказались австрийские специалисты, которые еще в 1928 году провели эксперименты с управляемыми по радио почтовыми ракетами, предназначенными для быстрой доставки писем в горные районы.

Определенный прогресс был достигнут и в совершенствовании самих ракет. Для их двигателей использовали более эффективное жидкое топливо. Пионером его практического применения стал американский ученый Роберт Годдард. Опираясь на проведенные им научные эксперименты, 16 марта 1926 года он осуществил первый запуск ракеты, работавшей на жидком топливе. В этом полете ракета достигла высоты 55 м и скорости 27 м/с. Несколько позже Годдард запустил ракету, превысившую в полете скорость звука, разработал гироскопические приборы управления полетом, применил газовые рули для стабилизации ракеты на начальном участке ее полета.

В Европе первый пуск ракеты, использующей жидкое топливо, состоялся в Германии 14 марта 1931 года. Этой работой руководил немецкий ученый Винклер.