– Ну, это явное преувеличение, режим был не такой уж и строгий.
– Какие чувства вы там испытывали?
– Разные, поначалу страх, жалость к себе, потом стала доминировать ненависть, а затем и гордость.
– Гордость?
– Бьют же ведь не просто так, правильно? Бьют, когда слишком много на себя берёшь, а я брал очень много. Я был противовесом всей системе, я был её угрозой. И чем больше меня «били», тем, значит, большую опасность я представлял системе, а вывести из равновесия такую устойчивую, продуманную и целостную штуку, поверьте мне, уж чего-то да стоит.
– И вы не сдались?
– Я считаю, что существует два типа людей: одни теряют силу, когда на них слишком сильно давят, другие наоборот отнимают её у того, кто давит, и потому становятся ещё сильнее. Я становился сильнее.
– И вы даже никогда не хотели сдаться?
– Нет, почему же? Иногда очень даже хотел, были у меня такие гаденькие мыслишки, но для этого я был слишком переполнен ненавистью.
– А почему вы так ненавидели?
– Потому что не любил. Среднего ж, как известно, не существует, и раз система мне не нравилась, то я её ненавидел, а она за это меня, а я за это её ещё больше… Этакий прогрессирующий замкнутый круг.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю. Если начал, потом уже трудно остановиться и неважно, касается ли это чего плохого или наоборот хорошего. Масса весьма инерционная вещь.
– А где больше чувствуется эта инерционность, здесь или там?
– Что касается психушки, то маленького толчка она, конечно, и не почувствует, зато если толкнуть хорошенько, то потом и делать ничего не надо, сама развалится
– И вы толкнули?
– Я букашка, маленькая-премаленькая, что я один могу сделать?
– А вы не считаете, что «Одиночки опаснее для социума, чем целые движения»?
– В некоторой степени. Одиночка может долго просуществовать, но на него никто не обратит внимания, как заноза: нудно, противно, но ничего страшного. А вот масса, бунтари, могут много чего сделать, но не успевают, так как период полураспада у масс очень мал, и они быстро растворятся в нашем всеразъедающем океане.
– Вы стали как-то по-другому мыслить…
– Да, я многое переосознал. Вернее даже не так, я стал мыслить глубже и стал понимать больше. Сейчас мне всё ясно и понятно, это довольно странное чувство.
– А вам кололи психотропные препараты?
– Да, конечно, это даже в книге заметно, в последних главах.
– А сколько в общей сложности вы провели времени в наблюдательной палате?
– Я не считал. И вообще, это не имеет значения.
– А что имеет?
– Результат.
– И каков он, этот результат? Для вас, конечно.
– Это невозможно описать никакими словами.
– А о чём же вы обычно думали?
– Обычно я вообще не думал, я спал. Только ночью я заставлял своё сознание проснуться, и тогда всеми мыслями были: как бы не уснуть и не забыть, о чём я писал.
– Это были неприятные ночи?
– Ещё раз повторяю, это не имеет значения. Да вы и не поймёте.
– Почему же, я всё понимаю.
– Нет, не понимаете. Это нельзя понять не пережив. Потрогать льва за усы и не угодить ему в пасть– это что-то…
– То есть, не всё было так плохо.
– Мир крайностей: ничего наполовину, всё до конца. Если хорошо, то так, что чертям завидно, если плохо, то до смерти, пусть и моральной. Не тёмно-серые и светло-серые полосы как здесь, а настоящие, чёрные и белые.
– Получается, настоящий мир тот, а не этот.
– Да нет, просто слишком большие различия.
– А если бы этот мир стал таким же, как тот, он стал бы настоящим?
– Ничего хорошего я здесь не вижу. Тот мир – мир тоталитаризма, свободу можно только украсть, а свобода, как я уже неоднократно говорил, самое ценное, что есть у человека, и я не отказываюсь от своих слов, скорее даже я стал верить в них ещё больше.
– Получается, там вы только укрепили свою веру?
– Да. Там я почувствовал по-настоящему то, во что всегда верил, я почувствовал свободу. Там она ярче и имеет гораздо большее значение, чем здесь, жаль только, что её там слишком мало.
– Кстати, как вы писали свой роман?
– На ощупь под одеялом, без движений, без остановки…
– Страшно было?
– Да, и ещё как! Но в тоже время и ужасно приятно от осознания того, что ты стоишь в оппозиции огромному колоссу, и ему приходится считаться с тобой.
– А вам кто-нибудь помогал в ваших стараниях?
– Конечно, один бы я ничего не сделал. Были там друзья, настоящие друзья. Даже не знаю, как их назвать; не то кровные братья, не то братья по борьбе…
– А это хорошо, обрести покой?