Капли звёздного света. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 2

В «Клинике „Сапсан“» ученые занимаются проблемами бессмертия. Собственно, они эту проблему уже решили – их интересует не столько само бессмертие как медицинский факт, сколько психологические и социальные следствия бессмертия и те возможности мозга, которыми сможет воспользоваться бессмертный человек. Прежде всего – возможности памяти. Может ли память накапливать знания бесконечно? Какой будет память бессмертного? Панарин и Витовский, герои рассказа, осуществляют эксперимент, наделяя человека девятью различными «памятями» и при этом многократно увеличивая способность мозга воспринимать информацию: практически мгновенно читать и запоминать десятки страниц текста, читая одновременно несколько разных книг…

В «Шальной компании» идея нового использования возможностей бионики, науки, использующей конструкции, возможности и решения, уже «запатентованные» природой. Однако для бионики современные живые организмы слишком сложны, чтобы их копировать. Почему, спрашивает герой рассказа, не обратить внимание на животных древности, более простых и более пригодных для копирования? Так возникает новая наука – палеобионика.

«Опаляющий разум» продолжает научно-фантастическую «линию», начатую в «Клинике „Сапсан“». Прокшин, герой рассказа, работает над проблемой гениальности. Можно ли сделать гения из любого человека? Можно, и тогда принципиально меняется сущность не только конкретного человека, но всего человечества. Сумеет ли человек воспринять огромное количество знаний? Персонаж романа Фреда Хойла «Черное облако» не сумел.

***

Так получилось, что в Баку – городе достаточно удаленном от союзных центров культуры – число писателей-фантастов на душу населения оказалось выше, чем даже в Москве и Ленинграде. Генрих Альтов, Валентина Журавлева, Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов – эти имена в начале шестидесятых годов были известны каждому любителю фантастики. Книги этих авторов выходили в московских издательствах, а роман «Экипаж „Меконга“» Е. Войскунского и И. Лукодьянова можно было без всяких преувеличений назвать бестселлером.

Количество авторов-фантастов в нашем городе должно было, согласно законам диалектики, привести к появлению качественно новой ситуации. Первым это почувствовал Евгений Львович Войскунский. В 1963 году он был уже уважаемым членом Союза писателей Азербайджана, опубликовал не только фантастические, но и реалистические произведения: романы о Великой Отечественной Войне. Войскунскому было что рассказать о том времени, он воевал во флоте, участвовал в обороне Ханко. Если о военных романах Виктора Некрасова говорили «окопная правда», то о романах Евгения Львовича Войскунского вполне можно было сказать: «военно-морская правда». В Союзе писателей Войскунского уважали – не столько, может быть, за его собственные произведения, сколько за то, что он переводил на русский язык творения местных авторов, тех, о ком говорили: «наши национальные кадры». По-русски эти кадры говорили с сильным акцентом, а писать вовсе не умели. Русской грамоте их в школе обучили, но литературному языку – нет. Между тем, каждому хотелось выйти «на всесоюзные рынки», без русского перевода это было невозможно. Не только Евгений Львович, конечно, занимался переводом азербайджанской литературы, но у него это получалось лучше. Вообще говоря, это не перевод был и даже не пересказ, а просто сочинение на тему, и далеко не всегда русский текст «переведенного» произведения, сделанный по авторскому подстрочнику, имел достаточно точек соприкосновения с оригиналом.

Не помню уже, кто познакомил меня с Войскунским. Точнее, сказал ему обо мне и моих попытках писать фантастику, и привел меня однажды в Союз писателей Азербайджана, куда по делам должен был прийти и Войскунский. Был год, скорее всего, 1963 – потому что «Экипаж „Меконга“» я уже читал (книга вышла в 1962), а Комиссия по фантастике при СП еще не работала (она начала работать в 1964). Не помню, о чем мы говорили в ту первую встречу, но очень хорошо запомнил почему-то большую комнату на втором этаже здания СП, где было несколько дверей в разные кабинеты и стояли два дивана, где можно было посидеть и поговорить. Евгений Львович расспросил меня об учебе, о том, почему я решил писать именно фантастику. Взял почитать какой-то из моих тогдашних рассказов.

Следующая встреча состоялась дома у Войскунского. И опять – интерьер помню, а содержание разговора – практически нет. Могу, конечно, достаточно уверенно предположить, о чем шла речь («рассказ прочитал, неплохо, способности есть, но надо работать…»), но это будут именно предположения. Если и память, то ложная, восстановленная ретроспективно.

Как бы то ни было, видимо, именно тогда Евгений Львович сказал, что при СП Азербайджана начала работать Комиссия по фантастике, и предложил участвовать в работе комиссии. Видимо, действительно счел мой рассказ не графоманий и что-то в авторе углядел – иначе, конечно, в Комиссию не позвал бы. В первых заседаниях я не участвовал – когда я стал посещать эти встречи, уже закончилась эпопея с выпуском первого бакинского сборника фантастики «Формула невозможного».

Комиссия заседала в одном из кабинетов СП – свой кабинет предоставил секретарь Союза. В работе комиссии изначально выделились два направления: обсуждение новых произведений и подготовка к печати сборников научной фантастики.

Председателем Комиссии избрали Войскунского, других кандидатур не было, поскольку он единственный среди фантастов был в то время членом Союза. В состав Комиссии вошли Генрих Альтов, Валентина Журавлева, Исай Лукодьянов, Рафаил Бахтамов (Шапиро) и Эмин Махмудов, писавший по-азербайджански рассказы вполне в духе фантастики ближнего прицела. Махмудов понимал свои литературные возможности и на заседаниях обычно помалкивал, оживляясь лишь во время обсуждений его рассказов, которые переводил на русский язык Рафаил Бахтамов.

Маститым авторам в те годы было всего по тридцать-сорок лет, но мне, двадцатилетнему, они казались умудренными старцами, чей вердикт непререкаем и суров. В день моего появления на Комиссии состоялось заседание президиума СП Азербайджана, на котором в члены Союза принимали Генриха Альтова и Валентину Журавлеву. У обоих было что предъявить членам президиума: книги, выпущенные в Москве, в престижных издательствах «Детгиз» и «Трудрезервиздат». Валентину Николаевну приняли единогласно («Женщина! Фантастику пишет! Вах-вах! Надо же!»), а с Генрихом Сауловичем вышла осечка.

Аксакалам, заседавшим в президиуме, сразу не понравилась независимость, с какой держался Альтов. Фантаст, понимаешь… Про звезды какие-то пишет, а ведет себя так, будто все о жизни знает.

– Чтобы хорошую литературу писать, – заявил секретарь СП, – надо иметь жизненный опыт. Вы должны поездить по объектам, посмотреть, как люди живут. Совхозы, понимаете, колхозы…

Генрих Саулович, уже накопивший определенный жизненный опыт во время пребывания в Воркутлаге, лишь плечами пожал.

– Чтобы писать хорошую фантастику, – ответил он, – ничего этого не нужно. Да и для литературы вообще. Вы думаете, что, если ездите в колхоз, то и романы у вас хорошие получаются?

После чего Альтов, привыкший говорить людям в лицо все, что о них думает, рассказал собравшимся товарищам, как именно он оценивает их, так сказать, творчество и вообще реалистическую, с позволения сказать, литературу Азербайджанской Советской Социалистической Республики.

Естественно, что в Союз Генриха Сауловича не приняли, да и вообще о личности Альтова у местных писателей-профессионалов после того случая мнение сложилось вполне однозначное.

На заседании Комиссии Генрих Саулович рассказывал об этой истории с юмором, но понятно было, что врагов он себе своим поступком нажил немало. Впрочем, врагов у Альтова уже в те годы было достаточно – не столько среди писателей, сколько среди союзных начальников, ведавших проблемами изобретательства.

Когда первый сборник бакинских фантастов был уже готов к сдаче в издательство «Азернешр», выяснилось обстоятельство, вполне типичное для нашей восточной республики. Изначально было понятно, что без включения кого-нибудь из «национальных» авторов обойтись невозможно. Как наименьшее зло был взят рассказ Эмина Махмудова, переведенный, а точнее написанный заново Рафаилом Бахтамовым – в то время автором нескольких увлекательных научно-популярных книг (например, «Изгнание шестикрылого серафима»). Надеялись, что рассказом Махмудова дело ограничится, но когда книга была уже сдана в производство, выяснилось, что писательское начальство включило в состав сборника научно-фантастическую пьесу некоего Новруза Гянджали «Сокровища сгоревшей планеты».

– Это кошмар! – сказал Войскунский, ознакомившись с рукописью. – Такого я еще не читал. К тому же, пьеса большая, сборник увеличится на треть. Если бы нам дали этот объем, сколько хороших вещей можно было бы опубликовать! Но ничего не поделаешь. Новруз – чей-то родственник, из верхов, пьеса уже включена в сборник без нашего ведома. Единственное, что мы можем – вообще отказаться от издания.

По мнению Альтова, так и нужно было поступить. Что за самоуправство, в конце концов! Комиссия потратила месяцы, тщательно отбирая произведения, чтобы первый блин не вышел комом, а тут… Но возобладало мнение большинства – Бог с ней, с пьесой, нужно, чтобы сборник все-таки вышел из печати.

И сборник вышел – на серой бумаге, с изображением на обложке какой-то непонятной кляксы, которая, по мысли художника, должна была, видимо, изображать инопланетянина. Во всяком случае, принять кляксу за человеческое лицо можно было лишь при очень больном воображении.

Но не полиграфическое убожество стало основным недостатком. В книге было немало опечаток, главная из которых оказалась на странице оглавления, где значился опус Гянджали. Вместо слова «пьеса» было написано кратко и энергично: «пьса».

– И действительно пьса! – издевались все, кто брал сборник в руки. – Все правильно, это вовсе не опечатка, а самооценка автора!

Если бы не злосчастная «пьса», содержание которой невозможно пересказать, будучи в здравом уме, сборник, возможно, получил бы хорошую критику – опубликованные в нем рассказы были на уровне тогдашней фантастики, даже пересказанный Бахтамовым рассказ Махмудова не очень портил картину. Но «пьса»…

Некоторое время спустя в «Комсомольской правде» появилась статья Дмитрия Биленкина о советской фантастике «Не дергайте ручку приборов!» И в качестве примера бездарной фантастики, авторы которой решительно не понимают того, о чем пишут, была взята пресловутая «пьса». Естественно, под горячую руку и всему сборнику досталось.

В общем, первый блин действительно оказался комом – и никак не по вине Комиссии.

Конечно, занималась Комиссия не только этим злосчастным сборником: обсуждали молодых авторов, проводили встречи с читателями, в газете «Молодежь Азербайджана» объявили конкурс на лучший научно-фантастический рассказ.

Боря Островский любил и писал фантастику, но литературных способностей у него недоставало, и на заседаниях Комиссии Боре «накидывали» множество замечаний, он дорабатывал рассказы, но лучше они не становились… Что Борис действительно умел делать хорошо, так это проводить так называемые психологические опыты. Это у него получалось не хуже, чем у самого Вольфа Мессинга – у Бори была повышенная чувствительность, он легко воспринимал (в том числе и с завязанными глазами) малейшие движения «реципиента» – так называемые идеомоторные акты. На публике Боря не выступал, но среди своих – членов Комиссии, в том числе – нередко демонстрировал «чудеса», перемежая их с откровенными фокусами, так что мы частенько путались: где тут «экстрасенсорика», а где чистый иллюзион а-ля Арутюн Акопян.

Время, кстати сказать, было «оттепельное» не только для фантастики, но и для всяких паранаук. Очень популярна в те дни была Роза Кулешова, умевшая читать пальцами. Борис продемонстрировал нам и эту свою способность: с завязанными глазами, водя пальцами по строчкам, он читал любой текст и даже рассказывал о том, какие «видит» иллюстрации. Разумеется, это тоже был всего лишь фокус, умение так напрячь мышцы лица, что, когда Боре завязывали глаза, все равно оставалась возможность для подглядывания.

В Баку приезжали с лекциями парапсихологи, рассказывавшие о чудесах сверхвосприятия, и вряд ли у них были слушатели, настроенные более скептически, нежели авторы-фантасты. Альтов, будучи человеком во всем принципиальным, не терпел не только шарлатанов, но даже просто людей недобросовестных, пытавшихся сделать себе имя на интересе публики к неизведанному. Однажды в дискуссии с одним из заезжих парапсихологов Альтов спросил, почему они не сумели до сих пор поставить опыта, который бы всех убедил.

«Для этого нужно оборудование, а у нас нет никакого финансирования», – пожаловался экстрасенс.

«А какое оборудование необходимо? – спросил Альтов. – Может, можно просто скинуться?»

Парапсихолог начал перечислять – и назвал, в числе прочего, километр тонкого провода.

«А провод-то зачем? – ехидно осведомился Альтов. – Вы же мысли на расстояние без проводов должны передавать!»

***

Когда я познакомился с Войскунским и стал приходить на заседания Комиссии по фантастике, произошло неприятное событие, раскрывшее мне глаза на многое, о чем я подозревал, но не был уверен. Событие, в котором проявились характеры уже знакомых мне людей – не с лучшей стороны, но… Я до сих пор не уверен, правильно ли поступил Генрих, до сих пор не знаю, как нужно было отнестись к тому, что сделали Войскунский и Лукодьянов…

А было так.

В 1963 году в издательстве «Знание» вышел сборник научной фантастики «Черный столб». Название сборник получил по большой повести Войскунского и Лукодьянова. Тогда же «Черный столб» был опубликован и в сборнике издательства «Молодая гвардия» «Фантастика – 1963». Хорошая повесть, твердая научная фантастика, как говорят сейчас.

А год спустя в издательстве «Знание» вышла авторская книга Войскунского и Лукодьянова «На перекрестках времени», которую я с интересом и недоумением прочитал. Интерес вызвали прекрасные рассказы «Прощание на берегу», «На перекрестках времени», «Алатырь-камень». Недоумение осталось от рассказа «Полноземлие», последнего рассказа сборника. Рассказ был, вообще говоря, ни о чем. Некое сугубо частное событие на каком-то непонятном симпозиуме… Смутило меня и привело в недоумение вот что. Главных героев этого небольшого рассказа звали Герман Скрипкин и Тина Воробьева. Других персонажей там, собственно, и не было – сюжет был связан с Германом и Тиной, и только с ними. Не нужно было долго соображать, чтобы понять: Герман Скрипкин = Генрих Альтов, Тина Воробьева = Валентина Журавлева. В рассказе Скрипкин и Воробьева – муж и жена. Оба – известные ученые. Оба – участники межпланетного симпозиума. На людях Герман активен, Тина молчалива, держится в тени мужа.

Но однажды происходит «накладка» – микрофоны в номере гостиницы, где остановились Скрипкин и Воробьева, остаются включенными в неурочное время (как это напоминает истории с некими президентами и политическими деятелями много лет спустя!), и все участники симпозиума становятся свидетелями бурного выяснения отношений между супругами. Из услышанного разговора следует, что Тина вовсе не занимается наукой, все ее «научные достижения» – дело Германа. Тина – всего лишь декорация, и роль эта ей надоела, она требует от мужа прекратить комедию…

Ассоциации с Генрихом и Валентиной были настолько явными, что не обратить внимание было невозможно. Я вспомнил то, на что уже давно обращал внимание. Валя никогда не участвовала в наших с Генрихом дебатах и посиделках. Она, конечно, выступала на тех нескольких встречах фантастов с читателями, где и я присутствовал в качестве зрителя, но ее выступления носили «общий» характер, и на вопросы она отвечала скупо, будто заученно. Мне это казалось странным, но я все списывал на замкнутый Валин характер. А после этого рассказа…

Я пришел к Альтову с книгой Войскунского и Лукодьянова, показал рассказ и спросил, читал ли он.

– Да, – ответил Генрих.

– И что? – прямо спросил я.

Я был уверен… ну, почти… что Альтов скажет: «Это гнусный пасквиль». Но он пожал плечами и рассказал следующее.

После того, как «Черный столб» был опубликован одновременно в двух сборниках, авторы захотели опубликовать повесть и в третий раз – в своей авторской книге. Альтов, чьи представления об авторской этике всегда были четкими и определенными, заявил, что так поступать некрасиво: сколько раз можно эксплуатировать одно и то же произведение?

Я так и не узнал, что конкретно происходило, но в результате издательство исключило «Черный столб» из сборника «На перекрестках времени». С повестью книга получалась толстая и внушительная, без повести – тоненькая, всего четыре рассказа. К тому же, авторы потеряли и гонорар – по тем временам большой. Обида авторов выразилась в том, что они включили в сборник вместо повести новый, специально написанный рассказ «Полноземлие». Рассказ, который, кстати, никогда больше нигде не переиздавался. В «Полноземлии» они и высказали свое отношение к писательскому тандему Альтов – Журавлева.

Я не стал спрашивать Генриха, действительно ли он пишет и за себя, и за Валентину Николаевну. Я и раньше подозревал (как оказалось, не только я), что это так. Рассказ Генриха только подтвердил мои догадки.