Капли звёздного света. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 2

Ездил Генрих хорошо, быстро освоился с ручным управлением, но во время езды разговаривать с ним было небезопасно. Он начинал жестикулировать, выпускал руль, а учитывая, что и тормоз был только ручной, это грозило неминуемой аварией, и Валя пресекала любые разговоры во время езды.

Гулять на бульвар мы иногда ходили и тогда, когда Альтов и Журавлева еще жили на Апшеронской. От дома до бульвара было минут 15—20 не очень быстрой ходьбы, а жарким бакинским летом не очень-то хотелось сидеть в душной комнате. На бульваре в шестидесятых-семидесятых годах по вечерам народу было много, почти все скамейки были заняты, да нам и не хотелось сидеть, мы ходили по набережной и разговаривали.

В одну из таких первых прогулок – это было еще в начале шестидесятых – я рассказал Генриху, что составил шкалу оценок научно-фантастических идей. Мы с Романом тогда работали над нашей «машиной Луллия», и естественным дополнением к «машине идей» была бы шкала оценки этих идей. Попробовал я оценить наши с Романом идеи по этой шкале – вроде получилось. Рассказал Генриху, и он быстро разгромил шкалу в пух и прах, показав ее полную непригодность, поскольку субъективного в ней действительно было больше, чем объективного, и шкала скорее оценивала мои личные пристрастия в фантастике, нежели действительную «цену» той или иной идеи.

После этого долгое время в наших разговорах речь о шкале оценок идей не заходила, но в начале восьмидесятых Генрих неожиданно для меня к этой мысли вернулся. По объективной, естественно, причине. На семинарах и курсах ТРИЗ Генрих преподавал и развитие творческого воображения. Одним из необходимых для развития воображения элементов было чтение научно-фантастической литературы. Чтение фантастики развивает воображение – это так. Но – ЛЮБОЙ ли фантастики? Возник все тот же вопрос: как оценивать научно-фантастические идеи?

Тогда-то Генрих и взялся за эту проблему всерьез. Обсудили критерии, по которым нужно оценивать идею. Ясно было, что идея должна быть новой, а еще какой? И по какой системе оценивать ту же новизну? По пятибалльной? Почему?

Вопросов было много, Генрих задавал общий тон, направление, я уходил и через несколько дней возвращался с неким проектом, который мы обсуждали, в результате проект изменялся так, что от первоначального варианта мало что оставалось. Насколько я понимаю, это был нормальный стиль работы Генриха с изобретателями. Раньше-то мне с этим сталкиваться не приходилось – обсуждение (и осуждение) моей фантастики велось все-таки иначе.

Как бы то ни было, шкала «Фантазия» вскоре была составлена, и той же зимой (дело было в 1981 году) Генрих опробовал ее на одном из семинаров по ТРИЗ. Семинары в восьмидесятых годах он проводил часто, несколько раз в году, в разных городах Союза, я на этих мероприятиях ни разу не был, и потому о методах работы Генриха с изобретателями знал понаслышке – не от самого Генриха, а от его учеников. Вернувшись с семинара, Генрих сказал, что шкала получилась не очень-то удачной. Показал результаты. Таки да, более или менее нормально – то есть объективно – «работали» только два критерия: новизна и убедительность.

Стали шкалу дорабатывать. Зная уже, чего и почему не хватает, Генрих предложил добавить два критерия: художественную достоверность и человековедческую ценность идеи. Я было возражал, поскольку мне казалось, что в этом случае оценивать мы будем уже не столько саму идею, сколько художественную силу произведения в целом. Генрих доказывал, что так и надо – сама по себе идея, даже новая и убедительная, не может стать явлением художественной литературы. Новую и убедительную идею можно (и нужно) описывать в научно-фантастической очерке или в научно-популярной статье, а мы-то оцениваем, как работает научно-фантастическая идея в художественном произведении!

К весне была готова новая версия шкалы с четырьмя критериями и оценками по четырехбалльной системе. Генрих предложил общую оценку делать простым перемножением баллов по всем четырем критериям и подобрал список фантастических произведений с идеями, заслуживавшими высоких оценок.

Этот новый вариант шкалы был опробован на следующем семинаре, откуда Генрих приехал с новой идеей: да, теперь критерии работают, но все-таки недостает еще одного, пятого, критерия. Как показала практика, оценивая по четырем критериям, семинаристы вольно или невольно вносили и свою собственную субъективную оценку. Вот не понравилась идея – и все! И в результате они давали заниженные оценки по всем критериям, что, естественно, приводило к большому разбросу величин. Генрих предложил ввести пятый критерий – субъективный. Здесь можно было давать собственную оценку (тоже по системе из четырех баллов), не озабочиваясь никакими другими критериями. Правда, и субъективную оценку надо было доказательно структурировать. Оценка 1, например, если произведение не произвело никакого впечатления. Оценка 4 – если произведение произвело такое впечатление, что изменило жизнь читателя.

В результате возникла шкала оценки научно-фантастических идей «Фантазия-2», которая была размножена в большом количестве экземпляров для изобретателей – и для писателей-фантастов, которым Генрих также отправил шкалу, приложив примеры оценок, в том числе оценки идей авторов советской фантастики.

Результат Генрих, естественно, предвидел – как и в случае с описанным выше опросом читателей. Большая часть коллег-фантастов (да что там большая – почти все!) гневно ответила, что шкала вредна, оценивать художественное произведение так нельзя, это все равно, что «поверять алгеброй гармонию» и так далее. Насколько помню, только два писателя-фантаста одобрительно отозвались о шкале и признали ее ценность: Дмитрий Биленкин и Георгий Гуревич. Вовсе не потому, что их произведения получили по шкале высокие баллы (таки нет, не получили), но они признали, что оценки достаточно объективны и помогают в работе. Хотя бы заставляют задуматься над собственными идеями.

А остальным Альтов пытался объяснить, что оценки не чужды никакому творчеству, в том числе художественному. Оценивают ведь судьи по шестибалльной системе выступления фигуристов – а уж там, казалось бы, сплошная гармонию, поверить которую алгеброй невозможно. Тем не менее… Чем фантастика отличается?

Потом были еще семинары, где шкала «обкатывалась» опять и опять, и Генрих все больше убеждался, что на этот раз система оценок срабатывает нормально, разброс получается небольшой, даже когда оценивают очень разные группы участников.

Со шкалой, впрочем, оказался связан и не очень приятный инцидент. В журнале «Техника и наука» Генрих вел в те годы рубрику по изучению ТРИЗ. В каждом номере была его очередная статья о приемах, методах, результатах… В одном из номеров была опубликована и шкала «Фантазия-2». Получив журнал, я был неприятно удивлен – статья о шкале оказалась подписана только фамилией Альтшуллера. Я не знал, как реагировать. Приехать к Генриху и спросить: почему? Не очень-то хотелось выяснять отношения. Я понимал, что львиную долю работы над шкалой сделал Генрих, а я был, в общем, как говорится, «на подхвате». Сняв мою фамилию из соавторов, Генрих не так уж сильно погрешил бы против истины. С другой стороны, статья, которую мы обсуждали и написали, подписана была обеими фамилиями…

Подумав, я решил при очередной поездке к Генриху эту тему вообще не поднимать. Однако поднял ее сам Генрих. По его словам, он, конечно, отправил в редакцию статью, подписанную обеими фамилиями, и сам был неприятно удивлен, увидев в журнале только одну подпись. Почему это произошло, я не очень понял. По словам Генриха (точнее, по словам редактора журнала, на которые Генрих ссылался), произошла техническая ошибка. Все статьи по ТРИЗ выходили за авторством Г. Альтшуллера, потому в редакции автоматически и тут поставили одну фамилию.

Как бы то ни было, инцидент был исчерпан, все прочие публикации шкалы «Фантазия-2» выходили за двумя подписями, и к этой теме мы больше не возвращались.

***

Рассказы свои я, конечно, Генриху показывал, но однажды, возвращая мне прочитанную повесть (кажется, это была «Крутизна» – в 1974 году), Генрих сказал: «Я больше не буду тебя править. Ты уже вполне сложившийся автор». И больше действительно не правил – но мнение свое, конечно, высказывал. Помню, ему очень не понравился финал рассказа «Преодоление». «Это вата, – сказал он, – пустые слова. Финал нужен другой». Я написал другой финал, но не думаю, что рассказ стал от этого лучше.

О повести «Крутизна» Генрих сказал: «Ты слишком разбрасываешься новыми идеями. Для рассказа достаточно одной-двух, а у тебя целый десяток новых идей, которые ты просто перечисляешь, не развивая. Их хватило бы на роман». Но идеи мне нужны были не для количества, конечно. Главный герой повести расследовал гибель своего учителя, придумавшегл новую классификацию открытий, и открытия эти нужно было, конечно, упомянуть. Открытия – это нечто новое и неизвестное. Открытия и в рассказе должны были выглядеть и быть новыми. В общем, я оставил все как есть, и повесть была опубликована в журнале «Уральский следопыт».

Когда я принес Генриху рассказ «Звено в цепи», он взял отпечатанные на машинке листы, посмотрел на первую страницу, поднял брови и сказал «хм…». Такой реакции я и ожидал – в рассказе главный персонаж говорил о себе в среднем роде: «Я направилось… я хотело…» Но так было нужно по смыслу, и, возвращая прочитанный рассказ, Генрих уже ни словом не упомянул это странное обстоятельство. Он действительно больше никогда не делал подробный анализ моих опусов, ограничивался словами «понравилось» и «не очень».

Последний наш «спор» по поводу моего рассказа случился в 1982 году, когда я показал Генриху «Выше туч, выше гор, выше неба…»

– Очень хорошо, – сказал Генрих. – Один из лучших твоих рассказов. Может, вообще лучший. Но последнюю часть я бы убрал. Без нее рассказ лаконичнее и убедительней.

Я не согласился. Без последней части рассказ заканчивался тем, что герой поднимается на связке воздушных шаров выше тумана, окутывающего планету, видит впервые в жизни звезды, Луну, теряет сознание…

Это был эффектный эпизод, но финалом он, на мой взгляд, быть не мог – в рассказе нужна была точка, а полет на воздушных шарах выглядел, как запятая. Спорить я с Генрихом не стал, но финал оставил – так рассказ и был опубликован в «Уральском следопыте», затем в нескольких сборниках, переведен на английский и французский, а недавно (в 2017 году) вошел в трехтомную антологию «Наша старая добрая фантастика», где о рассказе было сказано, что это «произведение, ставшее классическим… настоящая жемчужина нашей старой доброй фантастики»…

Насколько серьезно Генрих стал относиться к моим опусам, свидетельствует вопрос, который он неожиданно задал мне (разговор происходил в середине семидесятых):