Оценить:
 Рейтинг: 0

CH917

Год написания книги
2019
Теги
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
2 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Давай.

Свет в комнате можно не включать: уже час ночи. Сообщений куча, но об этом завтра. Пока он стягивая с себя футболку, успел в ту же секунду подумать, что в тумбочке только два презерватива, в холодильнике только три куска пиццы, завтра суббота, а значит четыре поста по плану. Упал на край кровати.

В коридоре выстрелила щеколда. Она вошла в одних трусах, зачем-то прикрывая грудь рукой. Как-то размазано улыбнулась (он заметил в тот же момент или вспомнил потом?), и начала стягивать трусы. Пожалуй, она набрала килограмм, но это ничего.

Раньше они часто смотрели порно. Будто возвращались в девятый класс и прогуливали уроки, которые не успели прогулять. Причем было понятно без слов, по общей дурацкой веселости, что так казалось каждому из них.

Теперь, когда он прижался к ней сзади и сжал грудь, на секунду вернулся в прошлое, но еще дальше. Вспомнил, как один школьный приятель на просьбу переписать игру дал ему диск. Там оказался старый, дурного качества фильм под названием «Мечты Пенелопы», или что-то вроде. Тогда он посмотрел фильм – было странно.

Суббота

Героя нашего звали Одиссеем. Одиссеем Моисеевичем. Был он по крови не то греческим евреем, не то наоборот… Только какая, в сущности, разница, если со школьных лет отзываешься на имя Денис, представляешься Денисом и даже мыслишь как Денис.

Прабабушка и прадедушка его по линии матушки были родом из Одессы – прекрасного, согласитесь, города у Черного моря. Сам же Денис Моисеевич родился в окружении столичного просвещения и вырос совершеннейшим миллениалом. Кроссовки New Balance, джинсы Levi’s, футболка H&M и чудное худи (любезно подкинутое Трейвоном). Именно так, дорогой читатель: неисповедимы пути японского старья! Каждый день он непременно проходил мимо той благословенной лавочки, слушая вперемешку «Ленинград», Bonobo, Вагнера и рекламу шаурмы прорывающейся подзвучкой.

Нынешний доход Дениса Моисеевича составлял ежемесячно семьдесят тысяч чистыми, не считая всевозможного фриланса. Это позволяло нанимать квартирку в нехудшем спальном районе (до метро минут десять сквозь дворы чинных пятиэтажек с прелестными игровыми площадками на резиновой крошке), оставляя на увеселения по выходным и выезжая за границу пару раз год. Он полагал, что своим относительно комфортным положением обязан двум годам стажировки в Мюнхене. Великое, мудрое, вечно зрелое и свежее благо – учиться новому! Особенно когда до нового есть нужда на родине. Денис Моисеевич знал это и потому питал живой интерес к насущному до колик знанию, а именно к овладению SMM и трансмедийным сторителлингом.

Проницательный читатель, вероятно, уже заметил, что герой наш обладал многими типичнейшими для его времени чертами. Он б…



Блеванул. Снова. Господи, сколько ж можно. Прикорнул ведь уже. Ни за что тебя не отпущу, санфаянсовый мой, стойкий мой, трезвый мой. Ты здесь, я здесь, и это хорошо. И никого нам не надо. Был бы милый рядом… Как же так? Что ж подкосило? Шесть, нет, десять, нет-нет… ну семь максимум шотов? Или таблеточка та?.. Витамин бесплатный. Угостил, родной, спасибо. Главное, жив. Все лучше, чем вирус. У нее кто-то есть, точно. Прямо ведь продекламировала, когда уходила: «Надо поговорить. Потом». Сука, кто там долбится. Ну, завис человек в кабинке. Зачем долбиться-то? Сейчас-сейчас, погоди, дядя, мы отдохнем. Я соберусь. Соберу все. Надо сопрягать. Сопрягать надо, Пьер. Сколько слов, сколько пар с цитатными списками, сколько лет, стыдно, братцы. Щас-щас… Поднять страну с колен. Тихонечко. Кроссовки чистые, надо же. Смыть обязательно, смыть основательно. Здесь цивилизация все-таки. Моя, причем. Мы здесь власть! Я здесь демиург! Ой, все… Не туда. К раковине. Прости, ближний мой. Умыться надо непременно. Умоюсь – и стану приличным! Ой, хорошо! Перерождение! Реинкарнация самая настоящая! Выхожу. Спокойно, уверенно, как большой. Ебать сколько людей. Все еще. Щас-щас… Горбачев сегодня ставит. Иду в народ. Сколько же народу-то. Не пробраться. Только чудо поможет. Уйди, Красное море. Иду на вы. Иду сквозь вас к нему. К нему, далекому, пресветлому, на зеленом, без лика, но образа человеческого. Выход здесь. Добрался! Слава тебе, Боже наш, слава, Тебе! Завтра только воскресенье. Убер бы.

Воскресенье

«Уже 4 года проект занимается уникальным форматом электронных голосований. Как это работает, чем привлекает участников, какую пользу приносит городу – об этом и многом другом шла речь на встрече председателя Комитета государственных услуг…»

«10 best SMM cases f…»

«The big news kicks off this weekend. Listen to new hot mixtape by…»

«Ровно 5 лет назад моя дочурка пошла в школу!!! Это был замечат…»

«ВНИМАНИЕ! ПРОПАЛ ЧЕЛО…»

«USD 62,50 EUR 73,71»

«Zwischen ihm und dem Volk erneuete jetzo das B?ndnis…»

«По последним данным, CH917 был выявлен у более чем 2000 человек. Число заражений с летальным исходом достигло 156. Новый вирус, изначально зафиксированный на территории ЦАР, теперь также диагностируется у жителей Южного Суда, Демократической республики Конго, Эфиопии. Зона карант…»

Тело будто распалось на две части. Одна, омертвев, утопала в кровати. Вторая лениво возвращалась к жизни. Денис листал ленту большим пальцем и просматривал одним глазом. Он чувствовал, что процентов восемьдесят его черепной коробки занимает вчерашний день. Оставшиеся двадцать были бодры, строги, сосредоточены. Шевелиться совсем не хотелось – иначе почти наверняка запятнаешь чистоту двадцати липкой жижей восьмидесяти. Внутри вырисовывался какой-то перекошенный инь-янь.

Дела ждали на табуретке где-то возле правой ноги. Аккумулятор заряжен, острый краешек корпуса блестит в луче солнца с отвратительной трезвостью. Еще немного – и с телефона полетят назойливые маяки: «пост в 12», «мейл», «позвонить». А вот и первый! «Прибываю на вокзал в 14:15. Вагон 2. До встречи».

По телу пробежал разряд: не ожидал, забыл. Он рывком поднялся и сел в кровати. Жижа тут же поглотила оставшиеся двадцать. Конечно, это оказалось больно. Раз-раз-раз-раз… Отец должен приехать сегодня на обследование. Он напоминал об этом последовательно месяц, две недели, два дня назад. С извечной аккуратностью и обстоятельностью звонил; спрашивал, удобно ли говорить; затем интересовался, как дела; далее через извинительную конструкцию предлагал денег («сынок, на жизнь-то хватает?»); наконец, говорил, что приедет ровно через… Да, сегодня. Через полтора часа.

Раз-раз-раз-раз. Теперь надо как-то разгребать дела, на ходу перекраивая сетку дня. Пока же любые логические цепочки утопали в жиже. Раз-раз-раз. Во-первых, аспирин. Денис спешно, почти лихорадочно сбрасывал одеяло, напяливал джинсы, засовывал ноутбук в сумку. Тем временем жижа вязко спускалась по телу, обволакивая каждую клеточку.

Бегая по квартире с куском пиццы в одной руке и стаканом, кристально пузырящимся волшебной пластинкой, он чувствовал легкий смрад внутри. Ему не терпелось очиститься от него: выпить, абсорбировать, удалить – и обновиться. Но с ширящейся досадой он все тверже понимал, что это не бодун. Это стыд.

Так было всегда. На стороне отца – непоколебимый, светлый, рафинированный порядок. На стороне Дениса – жизнь, то и дело ускользающая из рук и плюхающаяся в самые досадные обстоятельства. Граница между ними вырисовывалась с поразительной четкостью: не только по сути, но и в пространстве-времени.

В первой, отцовской, половине – детство Дениса в закрытом городе. Там пятиэтажки стояли уютной шеренгой вдоль полупустой улицы Ленина. Там у воинского мемориала всегда оказывались свежие цветы. Там новогоднюю елку щедро украшали огромными несъедобными конфетами. Там стригли лужайки и убирали окурки (если они вообще появлялись). Там в магазине «Продукты» ароматно пахло хлебом, а на сдачу давали сочные ромовые бабы. Наконец, там работал научный центр особого значения – настолько особого, что ромовые бабы не исчезали, а окурки не появлялись даже в самые лихие годы.

На кухнях спокойно и легко говорили обо всем, кроме работы. Продукция НИИ и цехов оставалась за невидимой и нерушимой стеной умолчания. Вокруг получали научные степени, должности, премии (щедрые), но кому и чем именно служили лаборатории, не проникало даже в зону сплетен. Такие правила игры впитывались с молоком матери, но осмысливались лишь годы спустя.

Пока же Денис проводил дни в играх с одноклассником Антохой и его братьями, это не имело значения – было лишь безопасной, знакомой и предельно понятной декорацией. Денис всегда знал, что дядя Карим, сосед по лестничной площадке, обязательно шутливо протянет при встрече: «Ну, здорово, идальго!». Знал, что утром в автобусах до центра полно народу, а днем – почти никого. Знал, что понедельник дома на ужин обязательно будет борщ, в среду – плов, а в воскресенье – котлета по-киевски.

В половине Дениса – его жизнь после переезда в большой город, когда ему исполнилось двенадцать. Все совпало. Его отправили жить к тетке и учиться в «хорошей математической школе». Город, дом, еда, лица – вокруг менялось все, причем именно в то время, когда менялся сам Денис. Он понял это сразу, только оказавшись на вокзале, когда, в ожидании тетки, разглядывал витрину ларька. Золотое, черное, серебристое; Leys, Coca-Cola, Orbit; слепящие пакеты, банки, пачки – все то, что отец именовал дрянью, предстало под сдавленный глас невидимого диктора и гул могучей толпы. Он чувствовал, что теперь он – почти взрослый – действует сам, а перед ним – большой удивительный мир, спрессованный и помещенный под стекло…

Две половины пробегали перед глазами контрастными полосками. Денис, взмыленный и ватный, трясся в метро. Отец, наверное, сейчас ждет, пока состав мерно замедляется, приближаясь к вокзалу. Денис неудобно ныряет одной рукой в карман за телефоном, держась другой за поручень. Отец сидит, сложа руки на собранном заранее чемодане, и смотрит на последние столбы. Денис выдавливается из вагона и ныряет в поток, захватывая глазами указатель. Отец смотрит на часы, надевает пальто, выдвигает ручку чемодана и направляется к выходу. Денис форсирует поток. Отец аккуратно спускается из вагона. Денис опаздывает уже минут на пятнадцать. Отец оказывается на перроне ровно в 13:25. Денис подбегает. Сверяется с сообщением: второй вагон, без десяти два. Оглядывается: отца нет. Где-то под ребрами мелькнуло странное облегчение, но его тут же перебили страх и смущение. Звонок: «Привет, я в здании вокзала».

Конечно, на отце оказалось не серое пальто, а бело-голубой пуховик. Конечно, он улыбнулся при встрече, хотя казался бледнее, чем обычно. Сразу окунувшись в суматошное «Как доехал? – Хорошо! – Давай чемодан возьму. – Нет-нет, не тяжелый. – Давай-давай, пойдем лучше. – Ну, смотри. – Ждал недолго? —…», они слились с шумным потоком и направились в метро.

Лишь в вагоне, где плотный гул позволял не говорить, Денис украдкой взглянул на отцовский профиль. Контраст и здесь просвистел между ними. У отца в уголках глаз спряталась мраморная улыбка, какая встречается на лицах Рембрандта. В глазах Дениса (красных, наверное) было что-то из позднего Гойи. В висках назойливо пульсировало: раз-раз-раз-раз…

Задача проста: отвести отца в клинику; проконтролировать регистрацию; проверить план анализов; при необходимости оставить отца на пару дней; забрать по истечении срока; отвести на вокзал. Глобальная цель – убедиться за эти пару месяцев, что рак ушел. Катерина – старшая сестра Дениса – звонила ему раза четыре за последнюю неделю, чтобы повторить инструктаж. Именно Катерина занималась лечением, но сейчас оказалась в Штатах по делам, «а так бы, конечно, поехала бы сама, ох, так было бы спокойнее, ты все понял?» Если график позволит, надо вместе поужинать («сколько вы с ним не виделись-то?»).

Конечно, график позволил. Катерина позвонила сама и обо всем договорилась. На сегодня поставили консультацию, рентгенографию и забор мокроты, а замороченную бронхоскопию отложили на неделю. Получилось удобно: выкраивалось свободное время, а дальше из обязательных пунктов только ужин и поезд обратно. С почти единодушным облегчением договорились встретиться с отцом ровно в семь. Денис выпорхнул из больницы и взглянул на часы – 16:02. Теперь он мог спокойно приняться за дела.

Ладно, раз уж книжка: пока Денис потягивает большой американо с корицей (и тремя ложками сахара) и купается в таких привычных заботах (посты, метрики, реакции, бюджеты), заглянем в его память и чуть дальше – в бессознательное – ради сюжетной ладности.

Где мать Дениса? «Твоя мать ушла», – сказала тетка однажды с такой тихой, но железобетонной категоричностью, что у него никогда впредь не возникало желания спросить: «Куда?». Сам факт ухода заслонил собой вопрос и закрепился в памяти ясной, логичной точкой невозврата: мать осталась где-то там – в маленьком городе и детстве. Потом где-то и когда-то она умерла.

Да, Денис помнил мать. Она осталась для него живым, но поминутно хмурящимся лицом и зудящей заботой: «Ты поел?», «Температуры нет?», «Ты не ушибся?», «Не грустишь, нет?». Отец лишь иногда ставил на паузу эту бытовую суету и затягивал «зарядку для мозгов», с кислой хитрецой в уголках глаз и резиновыми акцентами в последних словах фраз: «Держи спину пряяямо», «Про капитана Немо читааал?», «Какая площадь вашего стадиона, посчитааай-ка!». В такие моменты мама замолкала, продолжая хлопотать по дому, либо в задумчивости глядя куда-то в сторону. Понятно, что ни первый, ни второй тип разговора Дениса особенно не привлекали, поэтому он торопился в свою комнату, а лучше на улицу – к пластмассовым автоматам, Антохе и штабику во дворе детского сада.

Нет, когда мать ушла, Денис не злился. Нет, он не особенно об этом задумывался. Нет, на отца он тоже не злился. После переезда в большой город началась большая, самостоятельная жизнь: с новым домом, новой школой, новыми приятелями, с борьбой «бэшек» и «вэшек», со страстными выяснениями отношений, с неловким пубертатом.

Из всех обитателей первого дома Денис бывал больше всего рад сестре, с которой они виделись раз в месяц. С годами она стала похожа на мать, только решительнее, импульсивнее и разговорчивей. Так в жизни Дениса место круглого лица с телячьими глазами и морщинами между ними заняло маленькое личико с острым носиком и часто мелькающей на нежном лбу гармошкой. Взамен эскиза углем – изящная гравюра.

Сестру с детства называли ни Катей, ни Катькой, а именно Катериной, и это казалось очень верным. Впоследствии она закончила экстерном все, что было нужно, нашла достойное ее способностей место в биоинженерии (взамен собственной семьи). К счастью, они по-прежнему созванивались раз в неделю, а гравюра, со временем подернувшаяся паутинкой тоненьких морщинок, становилась только лучше.

Денис смотрел, задумавшись, сквозь голубую сеточку на карте метро. Мысль о сестре, болтавшаяся в голове очередным необязательным звеном, в один момент зацепилась за сегодняшнего отца – и все вернулось, замкнувшись: надо бы построить кратчайший маршрут от станции с больницей до станции с кафе. Решение пришло в один момент: поехать через кольцо. К четырем часам предстояло закручивать разговор вокруг насущного и повседневного: «Что сказали врачи? – Когда будут результаты? – Там кормили? – Не против на метро? – Как там тетя Ада? – …»

Денис решил повести отца в недавно открытое заведение, которое называлось «Под липой» и обыгрывало тоску по советскому. Сам Денис там, разумеется, не был. Кафе расположилось в центре города, равноудаленное от оккупированных туристами достопримечательностей и офисных дольменов. На узкой улице, зажатой фасадами бывших доходных домов, новое светящееся название вписалось в ряд прочих, принадлежащих салонам, студиям, ресторанам.

«Под липой», стилизованное под собирательные шестидесятые и напоминавшее какую-нибудь «Плакучую иву», разместилось по диагонали на рифленой алюминиевой секции прямо над входом. Рядом действительно обнаружилась старая липа – заваливающаяся вбок, неказистая, со сломанной веткой и, что удивительно, живая.

Внутри все, на первый взгляд, оказалось так, как и предполагалось: в середине зала – линия раздачи с аппетитно подсвеченными «шубами», борщами и котлетами; на стенах – плакаты о важности чистых рук и компота; на столах – ромашки в керамических вазочках; из динамиков – Утесов и Пьеха.

Но в этом зацикленном стандарте ностальгической бутафории сквозило что-то непривычное. Господство белого на стенах и потолке, светодиодные панели, икеевские стулья из гладкого дерева и мягкого пластика – эта до невозможности стерильная и эргономичная столовая будто возникла из альтернативной реальности, выкристаллизовалась из несбывшегося будущего. Денис решил, что попал в точку:

– Нравится тебе здесь?

– Да, хорошо, – усмешка выбралась из отцовских глаз и превратилась в подобие улыбки.

– Напомнило столовую в пансионате при твоем институте. Мы были там, когда я еще в школу ходил.
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
2 из 5