Господин Великий Новгород 1384: путешествие во времени

Пройдя через башню, мы оказываемся на мостках, ведущих к церкви – деревянной, как и всё здесь, с пятью башенками-луковицами, отдельно отстоящей звонницей и маленькими окошками – наверняка во время набегов чуди в неё укрывались люди. Недалеко от церкви ютится небольшая часовенка; если бы не мостки и распятие на крыше, можно было бы принять за амбар. Ближе к той части стены, что выходит на реку, теснятся бани, из дверей некоторых уже идёт дымок.

По мосткам и между ними бегают сопровождаемые кудлатыми собаками безштанные дети; в лужах поближе к тени от стены отдыхают гуси; коровы мычат где-то вблизи на выпасе… Деревня реально большая – 8 дворов[33 - Для новгородской деревни характерна малодворность. Например, в Деревской пятине деревня обычно состояла из 2–3 дворов, реже – из 6–7. Кирьянов А.В. История земледелия Новгородской земли X–XV вв. (по археологическим материалам) // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 65, М., 1959. С. 342.]. Избы в основном на высоком подклете[34 - Подклет, подызбица – название нежилого нижнего этажа под верхним жилым помещением.], к избам вплотную прилегают передки[35 - Передок – передняя часть крытого под общей с избой крышей скотного двора, используемая для хранения телеги или саней.], похожие на гаражи и выполняющие те же функции. Рядом с одной стоит двухэтажная конюшня с взъездом[36 - Взъезд, подъезд – наклонные сходни.] на второй этаж – сенник; лошади, скорее всего, общие, так как хорошая лошадь стоит дорого.

* * *

Самая маленькая единица поселения в республике – погост. Несмотря на то что сейчас погостами называют кладбища, погост, помимо значения «ярмарка» (об этом ниже), в волости означал то же самое, что и улица в Великом Новгороде, то есть самостоятельную бытовую единицу и общину. Сами погосты были мелкими и больше напоминали современные хуторы. Они образовывали союзы с какими-либо крупными центрами. Таким образом, погост был чисто бытовой единицей, без широких административных прав. Староста на погосте был выборный, причём избирался он без участия городских властей, местным вечем.

Как бытовая единица погост состоял из самых разных по классу деревень: в одном погосте могли быть и чёрные деревни[37 - Деревни с вольными поселенцами, не обязательно русскими.], и владельческие[38 - Имеющие конкретного владельца; владельцем могли быть даже улица или конец в городе. Беляев И. Д. Рассказы из русской истории: Книга II, М., 1864. С.24.]; рядом могли стоять и боярские, и своеземецкие[39 - Т.е. владелец имел в собственности ещё землю где-нибудь в уезде.], и монастырские. Чёрные деревни управлялись самостоятельно, владельческие – либо самим владельцем, либо назначенными от владельцев ключниками. Однако суд для всех деревень был общий, как и староста и сотники, за исключением случаев, когда у землевладельца была грамота от Великого Новгорода на суд.

В погостах земли делились на волости, т. е. на сёла[40 - По сути, слово «село» означало участок земли, достаточный для прокорма одной семьи. Никитский А.И. История экономического быта Великаго Новгорода. М., 1893. С. 38.] и деревни, принадлежащие одному владельцу (волости в будущем назовут имением). В одном погосте могло быть несколько волостей, или наоборот, одна волость могла быть рассыпана по нескольким погостам. Таким образом, понятие волости не имело отношения к административному делению[41 - Беляев И.Д. Рассказы из русской истории: Кн. 2: История Новгорода Великого от древнейших времен до падения. М., 1864. С. 23–26.].

Кроме административно-территориального деления сёла и деревни делились по профессиональному признаку.

Рядки в основном занимались торговлей, и не имели пахотной земли. Жители рядков назывались рядовичами или посадскими людьми; сами рядки обычно строились около рек или крупных дорог, имели свои склады и торговые площади. По сути, рядок был почти городом, за исключением того, что в плане суда и налогов подчинялся городу, в чьей волости он находился, и составлял часть погоста.

Перевары – союзы сёл или деревень, занимавшиеся исключительно рыбной ловлей. В погосте обычно было несколько перевар, и переварские деревни не смешивались с другими, будучи причислены к одному погосту и имея своё собственное управление. Перевары бывали и общинные, и чёрные, и купеческие, и другие[42 - Там же, с. 29.].

Город

И старейший, Словен, с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомей тогда Мутная, последи ж Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома. Начало Словенску граду, иже последи Новъград Великий проименовася. И поставиша град, и именоваша его по имени князя своего Словенеск Великий, той же ныне Новъград[43 - «О истории еже о начале Руския земли и создании Новаграда и откуду влечашеся род Словенских князей, а во иных гранографех сия повесть не обретается. (По списку Хронографа 1679 года)» // Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесённых в хронографы русской редакции / Собрал и издал А. Попов. М, 1869. С. 442–447.]

Первое, что бросается в глаза по прибытии в Господин Великий Новгород – это его размеры. Барки[44 - Барка – плоскодонное несамоходное грузовое судно.] идут и идут по Волхову, буксируемые лодьями, но город и не думает кончаться. Даже когда наконец корабли приводят к пристаням, чтобы заплатить пошлину и, перегрузив товары на телеги, отправить на Немецкий Двор, – это ещё не середина города.

Перед нами – обмазанные глиной тарасы[45 - Тарасы – продольные брусчатые стенки, связанные между собой поперечными, с заполненным землёй промежутком. Брусья могли располагаться наискосок, образуя треугольник, что увеличивало устойчивость стены. Обычно тарасы расширялись книзу – тоже для устойчивости.] венчатой ограды, с бревенчатыми забралами[46 - Забрало (зобороло) – бруствер, для стрельбы по врагу, находящемуся у подошвы стены.], увенчанными вертикальным и горизонтальным палисадом[47 - Палисад – частокол из заострённых брёвен.]; перед стенами окольного града во рву плещется зеленоватая, подёрнутая ряской вода, через ров перекинут скрипящий и трещащий бревенчатый мост. Недалеко от моста, в виду башен, молодёжь играет в лапту кожаным мячом[48 - Кожаные мячи, набитые кострикой (отходами обработки льна и конопли) встречаются во всех слоях. Вероятно, они служили для лапты или игры вроде хоккея. Арциховский А.В. Археологическое изучение Новгорода // Материалы и исследования по археологии СССР. № 55. С. 36.]. В узких воротах под односкатной крышей привычная современному глазу пробка: стоят купцы вместе с телегами товара, без очереди проходят иноземные гости, мычит и ревёт на разные голоса скот. Мы не перестаём таращиться на окружающих: где же типичные русские мужички в лаптях, подпоясанные верёвочкой? Вместо них в очереди стоят люди в кожаных башмаках и сапогах[49 - Арциховский А.В. Труды новгородской археологической экспедиции. Т. I. М., 1956. С.24.], лапотника[50 - О лапотниках как о бедняках говорят летописи: «…суть вси в сапозъхъ. Симъ дани намъ не платити, поидевъ искать лапотникъ». Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г., изд. II, СПб, 1996. С.39.] нет ни одного. Пройдя вместе с немцами вперёд местных купцов, мы оказываемся на проулке, ведущем к Виткову переулку – улице Славенского Конца, одной из пяти частей города. Улица не такая широкая, как в наше время, но гораздо шире представляемых нами – около двух метров, и вымощена относительно новыми плахами[51 - Плаха – толстое, расколотое пополам бревно.], положенными на круглые лаги, согласно древнему уставу «Ярослава о мостех»[52 - «Устав князя Ярослава о мостех». Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 95–96. Барсов считает, что «Устав» никак не мог принадлежать авторству Ярослава Мудрого по следующим причинам: в нём упоминается церковь Святых Бориса и Глеба (основана в 1176 г.) и среди иноземных купцов, помимо готов, упоминаются немцы, которые не могли появиться в Великом Новгороде раньше конца XII в. Как вариант, первоначальная редакция действительно принадлежала Ярославу Мудрому, а спорные вставки – результат позднейших добавлений Ярослава Всеволодовича (сына Всеволода Большое Гнездо) или Ярослава Ярославича (брата Александра Невского). См. Барсов Н.И. Очерки русской исторической географии. География начальной летописи. Варшава, 1873, с. 173.]. Чем-то она напоминает улицы современных нам садовых товариществ: относительно прямая, относительно ровная, с заборами, воротами и глухими, без окон, стенами домов по обе стороны. Мы идём по направлению к Торгу, так что по левую руку от нас – сплошной ряд церквей, словно воинов, вставших в строй. Миновав двухэтажный храм Жён-мироносиц, построенный на месте сгоревшего[53 - Архимандрит Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Ч. I. М., 1860. С. 278.], и пятиглавого Николу-на-Дворище, основанный в честь обретения чудесной иконы[54 - Архимандрит Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Ч. I. М., 1860. С. 247–248.], мы проходим мимо каменно-кирпичной церкви мученицы Параскевы-на-Торгу, покровительницы торговли[55 - Рабинович М.Г. Русский средневековый город. М., 2020. С. 79.], поставленная «заморскими [купцами]»[56 - Новгородская первая летопись. С. 30.]. За церквями по берегу реки простираются обширные луга, принадлежащие Немецкому двору. Улицы не очень широкие, но среди них нет извилистых улочек, проложенных по старым тропкам, как во многих городах Западной Европы. Поражает огромное количество монахов и монахинь, идущих по поручениям: такое ощущение, что весь город представляет собой один огромный монастырь[57 - Только на XI – начало XII из 70 русских монастырей 17 располагалось в Киеве, и 17 же – в Новгороде. Муравьев А.В., Самаркин В.В. Историческая география эпохи феодализма (Западная Европа и Россия в V–XVII вв.). М., 1973, с. 101.].

Но не всё прекрасно и величественно. Запах – это ещё один фактор, который отличает средневековый город от современного, а огромный город – от маленького. Несмотря на то, что в XXI веке города, по сути, пахнут не сильно приятнее, чем в XIV (мы просто привыкли), средневековый город оглушает нас своими ароматами. Воняют сточные канавы: конечно, они служат для отвода дождевой воды в реку, но, как и сейчас, в них бросают всякий сор; вдобавок, именно в них смывает всё с мостовых. По мостовым же ежедневно проходят овцы, козы, коровы, чтобы быть забитыми – город постоянно нуждается в свежем мясе, и, само собой, за ними тоже остаются хорошо различимые следы.

* * *

Численность населения

Диаметр круга, описанного городскими стенами, – около 750 сажен[58 - Митрополит Киевский и Галицкий Евгений. Исторические разговоры о древностях Великаго Новагорода. М., 1808. С. 10–11.] (1600 м), что кажется довольно небольшой цифрой. Это даст нам площадь примерно в 436 000 квадратных сажен, что можно округлить до 400 000 (853 440 м?), вычтя речное пространство. По современным меркам это небольшой городок, но нельзя забывать, что в Средневековье дома строились гораздо плотнее. По данным 1623 года, только в стенах Детинца (Кремля) было 152 двора, 26 церквей и 36 лавок[59 - Там же, с.11.]. Не думаю, что к XVII веку домостроительство было ближе к стандартам XXI века, скорее, в плане плотности застройки оно оставалось таким же, как и в XIII–XIV вв. Итак, если мы выделим из 400 000 сажен по 100 сажен (213 м?) на двор с прилегающей улицей, то получим стоящие внутри стен 4 000 дворов, а если предположить, что на каждом дворе живёт 5 человек (хотя на самом деле обычно жило больше), то это даст население в 20 000 человек. Если прибавить к этому числу всех жителей, проживавших вне стен (а это нормальная практика для средневекового города), то получится впечатляющая, хотя и неизвестная точно цифра.

Можно посчитать по максимальной плотности человек на гектар в 200 человек (реально 100–150): учитывая то, что застройка была двух-, трёхэтажная[60 - С нежилым цокольным этажом – подклетью.], и приняв, что 30 % площади занимали улицы и нежилые помещения, это даст нам около 27 000 человек, что не сильно расходится с предыдущими вычислениями.

Предлагаю дополнительно прибегнуть к летописям (к сожалению, количество жертв «чёрной смерти» 1352 и 1390 гг. не поддавалось исчислению: «множество бесчислено»[61 - Новгородская первая летопись. С. 58.], «велие множество»[62 - Там же, с. 95.]). В 1508 г. от «мора… железою велик» умерло 15 396 человек[63 - Новгородская третья летопись». Цит. здесь и далее по: Полное собрание русских летописей. СПб, 1862. Т. III, с. 244.]; в 1533-м – 3000[64 - Патриаршая летопись (Никоновская). Цит. здесь и далее по: Полное собрание русских летописей. СПб, 1904. Т. XIII, ч. I. С. 72–73] человек; в 1553–54-м – 500 000 человек в самом городе и пятинах[65 - Патриаршая летопись (Никоновская). C. 228. Даже если число преувеличено раз в 10, всё равно это гигантское количество умерших.]. Это говорит нам о том, что Великий Новгород никак не мог быть небольшим городком.

Города XIV века с населением в 50 000 жителей – Флоренция, Милан, Венеция, Генуя, Париж – считались гигантами. Подавляющее большинство городов насчитывало не более 2 тыс. жителей, или даже меньше. Фактически население Господина Великого Новгорода равнялось населению Йорка и Бристоля вместе.

Мостовые и вода

Археологические исследования показывают, что уже с X века новгородцы мостили не только улицы и проезды, но и дворы и пешеходные дорожки, так как сама почва, состоявшая из древесного и органического перегноя, прекрасно удерживала влагу. Такие мостовые, сделанные из 40–50 см сосновых или еловых брёвен на лагах, служили по 15–30 лет. Когда мостовая разрушалась, поверх неё накладывалась новая: Великая улица на данный момент насчитывает 28 ярусов мостовых, Козьмодемьянская – 6, Холопья – 25, Чудинцевская – 12. В то время, как в Западной Европе мостовые были массово известны только в итальянских городах – наследниках Римского мира, в Великом Новгороде мощение улиц было обязанностью, известной как «мостовая повинность», со времён князя Ярослава[66 - «Устав князя Ярослава о мостех». Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 95–96.].

К слову сказать, мостили не только новгородские улицы, но и в Москве, Смоленске и других городах – все они делались по одной и той же системе[67 - Рабинович М.Г. Поселения и жилища // Русский быт XIII–XV веков. М., 2020. С. 116.].

Канализации как таковой в средневековых русских городах не было: единственными сточными системами были ливневые канавы или деревянные желоба вдоль улиц. В Великом Новгороде, помимо этого, существовала развитая система отведения грунтовых вод, служившая веками. Она состояла из труб разного диаметра (начиная от полуметра), соединяющихся «звездой» в колодцы, откуда трубы выводились на берег Волхова. Вода из колодцев использовалась для тушения пожаров и хозяйственных нужд. Даже половинки желобов, использовавшихся в качестве труб, обматывались берестой, чтобы предохранить трубы от попадания земли и, следовательно, от засоров и скорого выхода из строя.

Для Великого Новгорода эта система была необычайно актуальной, так как даже каменные здания города, основанного в болотистой местности, попросту разрушались бы, подмываемые водой под фундамент.

Для сравнения: древнейшие водопроводные трубы Великого Новгорода датированы эпохой Ярослава Мудрого, это XI век. Древнейшие мостовые – не позже X века. Если не считать древнеримских сооружений, первые водопроводы в Англии и Германии появились не раньше XV века, в Москве – только в XVIII веке после чумного бунта; первые мостовые в Париже относятся к 1184 году, в Нюрнберге – к XIV, в Лондоне – к XV[68 - Арциховский А.В. Новгород Великий по археологическим данным // Антология советской археологии. Т.III, М., 1996. С. 224.] веку.

Городские дворы и дома

Дворы встречают нас после утреннего дождя струями грязной, кисло воняющей воды, весело бегущими с приподнятых насыпями участков через частоколы высотой в 2–2.5 метра в обмазанные глиной деревянные желоба по обе стороны мостовой. Через частоколы свешиваются тяжёлые ветви яблонь и вишен, которые со смехом пытается оборвать детвора. Там, где ворота были открыты, можно заметить, что уровень насыпи во дворах примерно одинаков: никто не хочет, чтобы вода текла к нему на участок. В большинстве своём земля засыпана щепой. Только у явно богатых горожан мы видим деревянные дорожки через весь двор, или даже соединяющие все постройки; кто победнее, довольствуется лубом. Впрочем, состояние горожан позволяет каждому вымостить въезд во двор у ворот, чтобы можно было разгрузить тачку или телегу. Однако это не спасает ситуацию, что заметно по двум отчаянно ругающимся и копошащимся на дворе соседям: судя по их восклицаниям, один ищет утонувшие в грязи пару досок, второй, копаясь у свежепроконопаченной мхом избы, – пытается вытянуть дверь.

Мы не видим ни одного оштукатуренного или покрытого глиной строения: при такой влажности стены просто не просохли бы. Постройки напоминают современные повсеместным наличием фундамента, поднимающего дома на венец от мокрой земли, да и маленькие дверные проёмы сами прорублены на два-три венца выше.

Кое-где в открытых воротах видны срубы колодцев; но мы встречаем и общественные, поставленные в узеньких тупиках между частоколами, с привязанными к скобе в верхнем венце бочонками для доставания воды.

В крышах, как и в расположении хозяйственных построек, нет единого стиля: тут и двух-, и четырёхскатные, односкатные; шатровые и бочковые крыши явно говорят нам о высоком доходе хозяина или хозяйки, так как они крыты не дранкой[69 - Дранка (гонт) – пластины из дерева.] или тёсом[70 - Тёс – доски, получаемые из брёвен, которые обычно предварительно раскалывались вдоль с помощью клиньев, а затем обтёсывались. Часто под тёсом понимается тёс необрезной, по форме отличающийся от правильного параллелепипеда.], из-под которых торчит береста, а лемехом[71 - Лемех – здесь: продолговатые слегка изогнутые дощечки в форме лопатки, фигурная доска.], покрытие которым требовало большого количества гвоздей. Дымники[72 - Дымник, он же флюгарка – колпак (зонтик) на ножках.] на дымовых окошках в крышах тоже разные: у кого деревянные или глиняные, у кого даже из сияющей на солнце листовой меди. Но, несмотря на статусы крыш, большая часть коньков украшена резными изображениями петухов, лошадей, фантастических тварей.

За очередным частоколом мы наблюдаем ремонт: видимо, половые лаги прогнили, и их решили обновить. Дом небольшой и небогатый, но во дворе на настиле ловко вытёсывают доски из брёвен, откладывая в сторону горбыли, и заносят в дом готовые доски после короткой обработки. Впрочем, доски получаются настолько ровные и гладкие, что плотник шлифует их топором, скорее, по привычке. Через частично разобранные подкладки фундамента видно, что пол поднят почти на полметра над землёй, но нет привычного подвала, как в дачных домиках XXI века: подпол служит исключительно для изоляции пола от земли.

Дом внутри

«Эй, люди добрые! Не поможете в избу занести доски?» – в воротах стоит симпатичная новгородка. Само собой, мы соглашаемся: отчасти из вежливости, отчасти – из любопытства. Сами ворота больше похожи на крепостные: линии частокола загибаются внутрь, к воротам[73 - На самом деле, это сделано не для обеспечения фланкирующего огня, а для удобства подъезда на телеге с узкой улицы.]; над толстыми и высокими вереями[74 - Верея – воротный столб.] устроен навес, а в самих вереях друг напротив друга прорублены пазы, для того чтобы на ночь вставлять в них дополнительную к засову доску. Доски створок, судя по запаху мочалки, липовые – такие сложно и выбить, и прорубить. Ни одна постройка не имеет выхода на улицу: у всех двери смотрят только во двор.

Отбившись ногами от любопытной свиньи и кур, мы проходим в дом через длинные, во всю стену, сени, образованные настилом между южной стеной дома и частоколом. Никакого крыльца нет, потому что пол из узких досок и жердей в сенях положен прямо на землю. Да-да, не стоит удивляться: то, что доски ценились на вес золота и были малодоступны в Средневековье – это миф. Из одного бревна вырубалось несколько досок[75 - Из бревна диаметром 40 см получалось минимум 4 отличных доски плюс 2 горбыля (см. Жилища древнего Новгорода. Труды новгородской археологической экспедиции / Ред. Арциховского А.В., Колчина Б.А. Т. IV. М., 1963. С.24).], и они были более прочными и долговечными, чем полученные пилением, так как волокнистая структура дерева не оставалась открытой, сруб получался более гладким, чем спил.

В жилую часть дома ведут ступеньки из полубрёвен[76 - Полубрёвна – брёвна, расколотые вдоль.], на верхнюю из них настелена рогожа для обтирания ног; дверь, в отличие от двери в сени, открывается наружу. Кланяемся иконам в красном углу[77 - Наиболее почётный угол, обращённый на юго-восток, в котором располагались иконы.]; хозяйка поправляет фитилёк в лампаде под Спасом. Половицы, прикрытые войлочными половиками, более широкие и лучше подогнаны друг к другу, настелены от двери к передней стене, как бы «по ходу». В одном из углов пол разобран – видимо, сегодня все решили что-то подремонтировать, и виден чёрный пол из тёсаного горбыля[78 - Горбыль – боковая часть бревна, крайняя к поверхности бревна доска.], лежащий под верхним, белым. Справа от входа на невысоких деревянных подставках стоит небольшая глиняная печь. Хорошо, что сейчас хозяйка ничего не готовит, и время тёплое, иначе мы бы на себе узнали, что такое топка по-чёрному, без трубы.

Мебели в нашем понимании в доме нет: у волокового[79 - Окна с задвижным ставнем.] окна, забранного слюдой, стоит стол, вдоль стены – лавки, накрытые суконными полавочниками[80 - Полавочник – полотнище, накрывающее лавку.], и сундуки, на которых и сидят во время обеда, и спят. Сейчас хозяйка вынесла проветривать овчины, которые заменяли и матрасы, и одеяла, и мы остаёмся чуть-чуть поглазеть. Деревянные жалюзи[81 - Колчин Б.А. Русский феодальный город Великий Новгород / Советская археология. Вып. III, М., 1957. С. 280.] открыты, и внутри светло, так что можно разглядеть глиняную и металлическую посуду на поставце[82 - Поставец – столб, уставленный со всех сторон полками; широкий внизу, для хранения более массивной посуды, более узкий сверху. Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусскаго народа в XVI и XVII столетиях. СПб, 1860. С. 53.] и воронцах[83 - Воронцы – широкие полки над лавками.], и колбасы, подвешенные под потолком, а также соседствующие со светильниками[84 - Светильники были зачастую в форме бокала, покрывались зелёной поливой (глазурью). Древняя Русь. Быт и культура / ред. Колчин Б.А., Макарова Т.И. С. 11.] стоящие у стен кованые железные светцы для лучин. Заметив наши недоумённые взгляды, женщина со смехом комментирует: «Лучина с верою – чем не свеча?» Чердак не используется в хозяйственных целях: он засыпан толстым слоем земли для утепления. Самое удивительное, что в доме нет даже маленького зеркала – и не по причине их дороговизны, а потому, что Церковь не одобряла их использование[85 - Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусскаго народа в XVI и XVII столетиях. СПб, 1860. С. 53.]. Хозяйка разливает из корчаги[86 - Корчага – большой глиняный горшок или большая кринка с широким горлом с двумя вертикальными ручками. Использовалась для хранения различных пищевых продуктов и напитков (зерна, молока и т. п.). Например, корчага была пивная, бражная. Уменьшительное – корчажка.] квас по берестяным кружкам: «Благодарствую за помощь. Отведайте, ягодный».

Выйдя из дома, мы замечаем рядом с сенями открытую клеть[87 - Клеть – хозяйственное помещение, амбар, хотя жарким летом в ней можно было жить.], построенную из тонких брёвен. Печи там, конечно же, нет, но пол всё равно дощатый, хоть и сделанный из досок куда более тонких, частично поломанных. Мимо проходят, косясь, но молча, двое сыновей-подростков, неся жердины и бочку с киянкой в погреб – киянка для закрепления жердей, чтобы пол не всплыл весной, а бочка будет вкопана по кромку в пол, чтобы служить водосборником. Последнее, на что мы с удивлением бросаем взгляд, – это врезной замок на окованной железными пластинами створке ворот, и выходим обратно на улицу.

* * *

При виде всех этих хозяйственных работ у нас возникает закономерный вопрос: куда же деваются все те бесконечные пакеты с мусором, которые мы каждый день выбрасываем в мусорные баки? Стоит начать с того, что в этом времени нет пакетов, как нет и упаковки как таковой, следовательно, нет и необходимости постоянно избавляться от картона и пластика, в который заворачивают даже самые незначительные покупки. Единственный вид упаковки, который используется, – тара типа мешков, бочек, туесов, – после прихода в негодность сжигается в печи. Пищевые отходы (которых немного, ибо в пищу пригождается практически любая часть животного) либо идут на корм свиньям, либо вываливаются в компостную кучу. Старая одежда перешивается, совсем заношенная и порванная идёт на ветошь. Всё то, что не может быть сожжено или сгнить само, применяется повторно: щепа и кора высыпается на землю, гнутые гвозди выпрямляются, совсем ржавые – отдаются кузнецу на переплавку, глиняные черепки либо идут в строительный раствор (если поблизости есть какое-либо каменное строение), либо вместе со щепой выкидываются на землю.

Торг и Немецкий Двор

Витков переулок, в начале которого мы сошли с барки на берег, в конце концов приводит нас на Торг, и вот тут-то город бросается не только в глаза, но и в уши. «Половник ржи за сорок алтын! Ну за 35 возьми! Лодьи, делаю лодьи набойные! Хмель добрый, 15 денег зобница! Мёд 7 пуд на полтину! Едвабица, едвабица польская!» Звонко перекликаются колокола, люди пытаются перекричать друг друга на разных языках – хорошо ещё, что мы не рядом с Козьмодемьянской улицей, где звенело бы в ушах от грохота кузнечных молотов.

Бесчисленные амбары и лавки только кажутся хаотически расставленными: лавки образовывают ряды, в каждом из которых продаётся сходный товар, или на каждом ряду торгуют купцы-соотечественики[88 - Рабинович М.Г. Русский средневековый город. М., 2020. С. 79.]. Невдалеке – на берегу – торгуют рыбой смерды, приплывшие из окрестных деревень, видимо, не хватило у них денег заплатить пошлину за торговое место на Торжище.

Забравшийся на пустую бочку молодой бирич[89 - Бирич – глашатай.] со знаком своей власти – деревянным жезлом – несколько раз резко дует в трубу, чтобы люди прислушались, и, сверяясь с берестой, зачитывает объявления: где-то бежал челядин, у кого-то на торгу пропала новая скарлатовая свита. Теперь тот, кто укроет челядина или найдёт свиту, не сможет отговориться незнанием[90 - Там же, с. 86.]. Бирича передразнивает одетый в ухмыляющуюся кожаную маску скоморох, пронзительно пищащий в свистульку и размахивающий бычьим пузырём на палке. В результате своих прыжков он случайно (случайно ли?) бьёт пузырём бирича, тот прерывает объявления и хочет вытянуть скомороха жезлом, но тот ловко уклоняется и изображает умирающего от страшного удара. Толпа ревёт от восторга, некоторые кидают скомороху мелкие монетки, хотя стоящий рядом священник явно не одобряет лицедейства: плюёт на землю и отворачивается.

В отдалённом конце площади, рядом с Немецким двором, возвышается древняя семисоборная церковь Ивана Предтечи на Опоках, построенная победителем чуди Всеволодом Мстиславичем, в которой судились немцы с новгородцами[91 - Бережков М. О торговле Руси с Ганзой до конца XV века. СПб, 1879. С. 134.]. Над Свечным рядом, начинающимся от церкви, висит сладкий аромат воска; к притвору выстроилась целая очередь желающих продать или купить мёд и воск, для чего их надо было взвесить на весах[92 - Архимандрит Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Ч. I. М., 1860. С. 288.]. Хорошо немцы устроились: под боком и Торг, и судная палата! Даже ещё лучше, чем хорошо: на восемь шагов от Двора ни одного строения, а, если присмотреться, то можно обратить внимание, что новгородцы, везущие телеги или тачки с товарами, не останавливаются на мостовых рядом с Немецким двором: запрещено[93 - Бережков М. О торговле Руси с Ганзой до конца XV века. СПб, 1879. С. 135.].

Памятуя о предупреждении, что местные обычаи должны изучать сами, мы обращаем внимание на двуперстное[94 - Знамение двумя сложенными прямыми пальцами – указательным и средним, при этом средний слегка согнут – было распространено по всей Руси, с крещения и до реформ патриарха Никона.] крестное знамение[95 - Знамение – молитвенный жест, представляющий собой изображение креста движением кисти руки.], и в голову приходит мысль, что в Средневековье к религиозной символике относились крайне серьёзно, и всего лишь через пару веков люди будут всходить на костры, лишь бы не складывать троеперстие, так что важно не ошибиться, чтобы голову не потерять.

На мостовой появляется знакомый нам купец из Любека и призывно машет рукой: «Рус, рус, комм цу мир!» Зайдя за дощатый забор, мы видим, что внутри небольшой – примерно как три-четыре дачных участка – Немецкий двор похож на русские, разве что посуше: водопровод новый; как говорят в XXI веке: выделенная линия. Стоят богатые терема с резными крыльцами, двухэтажные клети, погреба, гридница – отдельный дом для стражи, длинные конюшни. В углу двора приютились небольшая больница и пивоварня, а также клеть с ручными жерновами для молотьбы. В противоположном углу стоят ещё два жилых дома, для священника и переводчика, и дом для взвешивания серебра. На дворе кипит бурная активность, бездельничают только стражники, подпирающие собою сени, да спят в конурах злые цепные собаки, которых спустят с заходом солнца. «Пакс вобискум»[96 - Pax vobiscum (лат.) – мир тебе.] – приветствует нас католический священник, как-то размашисто, совсем по-русски осеняя знамением. «Бог фф помошш, русс», – добавляет он, видя наше замешательство, и выходит вместе с фогтом[97 - Фогт – здесь – выборный староста.] со двора по своим делам. Заметив уход священника, усатый сержант вместе со старым, когда-то кирпично-рыжим, солдатом скидывают шапели[98 - Вид шлема; круглая металлическая шляпа с широкими полями, собранная на заклёпках.] и садятся играть в кости.

Надо всем двором высятся две колокольни храма Св. Петра, словно смотрящие на красные стены церкви Святых Петра и Павла на Славне, стоящей по диагонали, в конце Торга. Это не единственная «варяжская» церковь: гораздо древнее её церковь Св. Олафа, что на Готском дворе, но именно в храм Св. Петра слуги заносят, как на склад, воск, вино, свинец, разнообразные тюки – как в наиболее защищённое в случае бунта место. Клаус подзывает сержанта и знаками показывает, что теперь можно идти на Торг – торговать в одиночку с русскими явно не приветствуется[99 - На деле, запрещалось даже пускать русских в подклети с вином или на ступени церкви Св. Петра. Бережков М. О торговле Руси с Ганзой до конца XV века. СПб, 1879. С. 144.].

С одной стороны, немцы вели себя как в осадном лагере: цепные псы, вооружённая стража, арбалетчики на парапете у высокого забора; с другой стороны, не чувствуется, что немцы тут нежеланные гости: ворота раскрыты нараспашку; ветеран, лишившись партнёра по игре, заснул на завалинке; арбалеты стоят, прислоненные к зубцам забора, а сами стрелки болтают с людьми внизу.

Детинец и Владычный двор