Мир миров

– Но убивать, господин? Убивать людей?!

– Еще насмотришься на смерть, Яшек.

Кутшеба вытащил нож и перерезал веревки.

– Сколько лет, Мирек, – прохрипел бывший пленник. – Но ты прибыл как нельзя вовремя. Водки не найдется?

Глаза у него были зеленые, но как будто бы темнее, чем помнил Кутшеба. На лице прибавилось морщин, но не все они были детьми времени. Часть из них родилась от хлопот, а часть от прожигания жизни. Много изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз, но сейчас, как и тогда, в воздухе чувствовался запах пороха.

Тогда они стояли спина к спине – молодой вдовец, который месяц назад бросил службу у князя Чарторыйского, и недооцененный им полноватый железнодорожный инспектор. Кутшеба сжимал в руках пистолеты, добытые у негодяев, которых они настигли, а Грабинский – два одинаковых черных как ночь револьвера. Кутшеба несколько раз промазал, его пули выбивали из стен куски штукатурки, зато каждый выстрел Грабинского попадал в цель. Этот человек, как рассказывали те, кто знал его лучше, словно родился с револьвером в руке.

Вокруг них умирали люди, которые встали у них на пути. Двое мужчин молчали, пока не утихли стоны. Какое-то мгновение они прислушивались, не идет ли кто-то еще. Мара в Кутшебе быстро и тяжело дышала, как после бега, упоенная вкусом первой пролитой для нее крови. Оружие перезарядили четкими, отточенными движениями. Кутшеба считался хорошим стрелком, но скорость, с которой Грабинский опустошил барабаны своих револьверов от гильз, чтобы зарядить его заново, произвела на него впечатление. Плавность и скорость движений работника железной дороги казалась почти неестественной.

– Это работа не для меня, – сказал тогда Грабинский. – Я думал, сынок, что помогу тебе довести дело до конца, но это не для меня. Прости. Я уже стар, у меня жена, двое детей… Я не хочу убивать. Даже негодяев. Не так. Пойми.

Кутшеба, которому еще месяц назад казалось, что он тоже уже не хочет убивать, понял его.

– Вы помогли мне больше, чем остальные. Спасибо. Дальше я сам справлюсь.

– Еще одно, сынок. Та девушка, которую я порой в тебе вижу… Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ничего хорошего мне и не суждено, – ответил он тогда и ушел убивать.

И вот сейчас они стояли на Величском тракте, оба старше на восемь лет и значительно богаче на скверные воспоминания. Рассматривали друг друга без улыбки. Неподалеку блевал и плакал Яшек, а кони все еще нервно фыркали.

– Сколько? – спросил Грабинский, в прошлом железнодорожный инспектор, расспрашивавший тех, кто уцелел после катастрофы, не видели ли они чего-то особенного.

– Еще трое.

– Зная жизнь, полагаю, худшие из худших?

– Никто не знает жизнь лучше тебя.

– И ты хочешь, чтобы я тебе помог?

– А когда я хотел чего-то другого?

– Тогда дай водки!

Глава 4

При взгляде на состояние двоих нанятых Кутшебой помощников на лице Чуса отразилось глубокое недовольство. Яшек всё еще хлюпал носом и бормотал что-то об уважении к жизни, а Грабинский даже в своем лучшем костюме, которому, к слову, было около десяти лет, и с двумя револьверами на поясе выглядел, по мнению слуги, хуже, чем сам Кутшеба. В придачу ко всему, едва прибыв в форт, этот человек сразу потребовал водки и стал всех убеждать, что по крайней мере одна из повозок должна быть загружена исключительно алкоголем.

– Мой господин прислал меня расспросить об успехах. По правде говоря, господин Кутшеба, я не знаю, что ему ответить.

– Всё идет идеально.

– В самом деле?

– Этот хныкающий юноша – живой амулет. Он третий сын. Когда он попадает в беду, само небо опускается, дабы ему помочь.

– Это я понимаю. Сомнения вызывает у меня личность другого вашего коллеги.

– Я не знаю лучшего стрелка. Я предпочту его целому отряду военных. А в придачу ко всему, он очень умный и находчивый человек.

– Прошу простить меня за это замечание, но он производит впечатление немного… неопрятного человека.

– Это только потому, что я целых два дня не пил! – Грабинский посчитал нужным вмешаться. – Поэтому у меня и руки трясутся. И сосредоточиться трудно.

За всю дорогу Кутшеба не согласился зайти ни в один паб, опасаясь, что напуганный Яшек втянет их в неприятности. Поэтому они поспешили в Краков (Кутшеба и Грабинский ехали на одном коне) и по дороге заглянули только в домик Грабинского. Как оказалось, не за водкой, которой не осталось ни капли, а за оставленными револьверами.

– Ты изменился, – сказал Кутшеба, наполнив три рюмки, как только угрюмый Чус оставил их одних на вилле марсианина. Первую рюмку он всунул всё еще обиженному Яшеку, вторую поставил перед Грабинским. Инспектору мало было одного глотка. Он еще не успел отставить рюмку, как уже потянулся за бутылкой.

– Всё изменилось, – бросил он. Забыв о правилах приличия, Грабинский поднес бутылку ко рту и опустошил ее. Он выдохнул, как человек, который испытал мгновение счастья. – Меня лишили должности сразу же после нашей последней встречи. Нет, нет, – он замахал руками. – Это не твоя вина. Меня сюда сослали. Как смотрителя. Только подумай, что делать смотрителю на станции, через которую проезжает один поезд в сутки?

– А Хелена?

– Хелена выходила замуж не за смотрителя, а за инспектора третьего класса с высокими шансами на продвижение. Она нашла другого, того, кто не упустил своих возможностей.

– Мне жаль.

– А мне уже нет. Есть еще бутылка?

– Тебе так много нужно?

– Сынок, скажу тебе правду. Это для меня почти что ничего. Я уже три года пью чертово молоко. После него я вижу мир в цветах, названий которых даже не знаю, да и руки перестают трястись. Обычная водка – скверная замена.

– Прости, но спрошу…

– Пригожусь ли я тебе?

– Да.

– Два-три глотка чертова молока в день, и я отстрелю яйца комару. Либо литр водки утром, в обед и на десерт.

– Ты умрешь от такой дозы.

– Умру я точно от пули или от ножа, если буду трезвый. Потому что тогда достаточно и трех провинциальных бандитов, чтобы сделать со мной то, что им захочется.

– И чего же им захотелось?

– Я надоел их главарю. Чёртово молоко стоит больше, чем может заработать смотритель станции. Я немного играл, немного мухлевал, и однажды мне чуточку не хватило везения.

– Я могу с ним поговорить.

– Не надо. Просто возьми меня с собой в этот свой поход. Либо я не вернусь из него, либо вернусь с деньгами и совсем в другое место. Меня тут даже работа не держит – меня выгнали два дня назад. Итак, куда мы отправимся?

– Далеко.