Беглец в просторах Средней Азии

Каждый двор был перекрыт тяжелыми стальными воротам, которые всегда были заперты и охранялись вооруженными часовыми. Далее всё было обнесено высокой каменной стеной, а для пущей предосторожности ещё и переплетением колючей проволоки, вдоль которой непрерывно день и ночь патрулировали специально подобранные часовые-красноармейцы.

Во внешнем дворе, как раз возле стены, огораживающей двор внутренний, размещалась тюремная лавка, которая соединялась с внутренним двором посредством меленького окошка или чем-то вроде люка. Таким образом, во время прогулки заключенные могли купить себе в лавке табак, спички, сухие фрукты, нан – местный хлеб в виде небольших лепешек и иную всякую всячину.

Лавку содержал старик-сарт. Каждое утро он являлся в сопровождении носильщика, тоже сарта, несшего на плечах мешок с товаром. При входе в тюремный двор содержимое мешка, конечно, подвергалось минутной проверке тюремной охраной.

Когда меня перевели из одиночной камеры в общую, моей первой заботой было устроить так, чтобы со мной рядом оказался один очень хороший мой друг – местный житель по имени Абдулла Каспар. Это был влиятельный человек, пользовавшийся огромным уважением местного населения Ферганы. Он был арестован и заключен в тюрьму без всякого основания, как бы на всякий случай, дабы изолировать лицо, чей авторитет среди сартов мог нанести вред большевистской власти.

Абдулла Каспар был изначально помещен в камеру, предназначавшуюся для местных жителей. Он быстро уловил мою мысль и обратился к тюремному комиссару с просьбой о своем переводе в камеру № 22.

– Почему туда? – с удивлением спросил комиссар, – или не знаешь, что там одни преступники, приговоренные к казни?

– Там мой друг, Назаров-бек. Мой народ хорошо его знает, и я хотел бы провести вместе с ним его последние дни земной жизни. Быть может, Аллах милостью своей сподобит меня последовать за ним, – ответил Абдула Кспар в чисто восточной манере.

– Хорошо, можешь, коли хочешь, отправляться на тот свет вместе с Назаровым, – ухмыльнулся комиссар.

Спустя три дня после своего переселения в нашу камеру Абдулла Каспар принес из лавки несколько лепешек местного хлеба, и каждому досталось по одной. Они-то, эти лепешки-«нан», и явились для нас первыми посланиями из внешнего мира.

Местный хлеб по форме – это что-то вроде бублика без дырки, в центральной части он тонок, и там наносится орнамент, какой-нибудь нехитрый узор. Вот по нему-то Абдула Каспар без труда распознал адресата-получателя хлеба: узор изображал буквы арабского алфавита, а в запеченном тесте были искусно спрятаны письма от друзей и близких.

Те обеды, что доставлялись заключенным из дому, тщательнейшим образом проверялись тюремной охраной, иногда самими комиссарами; хлеб изламывался, все измельчалось на куски. Но никому бы и в голову не пришло проверять местные хлеба, доставляемые с базара в лавку на продажу заключенным сартам, а тем более, кто мог признать в грязном оборванце, несущем тяжелый мешок с товаром в тюремную лавчонку, сына самого Абдуллы Каспара – богатого молодого местного щеголя.

Спустя пару дней юного носильщика сменил еще более оборванный и грязный старик-сарт, чей лик изобличал полнейшую и безнадежную тупость.

– Мадамин-бек

ждет указаний… – шепнул Абдулла во время прогулки, – его переодетый посланник сейчас в моей лавке.

И вот на следующий день во время прогулки наш Абдулла Каспар разыгрывает представление: он вдруг впадает в ярость, начинает извергать проклятия в адрес лавочника, перемежая русский язык и наречие сартов, и швыряет в окно лавки краюху купленного там хлеба.

– Вы псы, а не добрые мусульмане! Продаете бедным затворникам хлеб, набитый тараканами! Вы хуже собак! Так ешьте их сами, и да подавиться вам ими, и да пребудет с вами проклятие! – кричит Абдула, и добавляет к своей тираде несколько фраз на таджикском, широко употребляемом в окрестностях Ферганы, но абсолютно непонятном кому-либо из солдат, дежурящих возле лавки.

И вот посредством такой уловки удалось передать для Мадамин-бека в Фергану следующие инструкции и указания:

1. Перерезать железнодорожный путь и дороги в Фергану; разрушить мосты.

2. Уничтожить нефтяные скважины в Фергане, чтобы лишить большевиков топлива для локомотивов.

3. Сосредоточить кавалерийские части на перевале Кендер-Даван, лежащем на пути через горы из Ферганы в Ташкент, и ударить по частям Советской армии в момент, когда в Ташкенте вспыхнет восстание. Местная кавалерия могла достичь города за одну ночь и нанести мощный удар по тылу большевиков.

От наших друзей в городе также пришли добрые вести. После некоторого замешательства, вызванного моим арестом, а также арестом ряда моих товарищей и членов организации, деятельность по подготовке восстания возобновилась.

Значительная часть рабочих уже были настроены против правительства Советов и присоединились к нашей организации. Но я не особенно радовался этому обстоятельству, поскольку был знаком с корыстным характером этой публики и имел все основания ожидать от неё предательства и продажи большевикам в самый ответственный момент сражения.

Тем не менее, хорошие новости существенно ободрили нас, узников камеры осуждённых. Иные же арестанты немало удивлялись нашим беззаботным видом и положительным настроем. Но всё сводилось, в конце концов, к простому вопросу: расстреляют нас большевики ещё до восстания или нет? Мы иногда удивлялись, почему медлит ЧК и не приводит приговор в исполнение, по крайней мере, в отношении меня. По тюремным слухам первым должен быть я.

Только потом я узнал, что причина была в наступлении англо-индийского контингента войск через Персию и Закаспийский район. В то время Белая армия была на Амударье при Чарджоу. Через пару дней они могли быть в Ташкенте. С севера, как я уже упоминал, наступали казаки, а в Семиречье восставали крестьяне. По сути, представителям Правительства рабочих и крестьян деваться было некуда. Вряд ли им следовало ждать пощады от казаков или крестьян Семиречья, попасть же в руки англичан не менее опасно: они хоть и культурный народ, но могли бы не сдержаться и перевешать всех большевиков. Ряд комиссаров предпочли бы сдаться генералу, командовавшему британскими силами, нежели пасть под ударами казацких сабель или быть повешенными разъярёнными крестьянами Семиречья. Сверх того, мои друзья из британских вооружённых сил поставили в известность комиссаров Советской республики Туркестан, что если хоть один волос упадёт с головы любого политического узника, прощения не будет, всех комиссаров перевешают.

Глава II. Освобождение

Жизнь в тюрьме шла однообразно, и долгие зимние вечера были ужасно скучны. У нас была керосиновая лампа, и мы сидели допоздна, не замечая времени в бесконечных беседах. А чтобы охранник нашей камеры не слишком обращал на нас внимания, достаточно было советской сторублёвой банкноты, равной в ту пору примерно шиллингу.

Однажды тюрьму посетил глава Советского правительства Туркестана Вотинцев

. Он заглянул в нашу камеру с целью осмотра лиц, приговорённых к расстрелу. Будучи студентом Электротехнического института в Петрограде, он не закончил своего образования. Был он способным и амбициозным человеком, женат на женщине, которую я хорошо знал. Я и его знал лично. Он был принят в нашем доме и пока не вступил в Партию, был приличным парнем. Но тщеславие подвигло его встать в ряды армии большевиков в надежде сделать быструю карьеру в качестве предводителя пролетариата.

Я с трудом его узнал. Вместо юного, здорового хорошо выглядевшего студента, исполненного радостью жизни, передо мной стоял тощий, бледный, полинялый и уже состарившийся, невротический тип, нарочно выряженный в рабочую одежду, с немытыми руками и нечесаными спутанными волосами. Целью его визита оказался разговор со мной.

Вотинцев был подавлен мыслью о возможности захвата Ташкента англичанами, которым Красная армия едва ли могла оказать серьёзное сопротивление. Предполагая, что я имею контакт с командованием британских сил и т. о. нахожусь в курсе его планов и намерений, он явился ко мне с целью развеять свои сомнения.

– Они захватят Туркестан? Присоединят к своим индийским колониям? – вот были его вопросы.

Я старался объяснить ему совершенную невозможность последнего, бесполезность Туркестана для Великобритании.

– Но хлопок? Его недостаёт для их промышленности, – не унимался он.

– Неужто не хватает хлопка Индии и Египта? Разве не дешевле ввозить его прямо из Соединённых Штатов, нежели из Туркестана? – отвечал я.

– Так что же они донимают нас здесь? Зачем движутся на Ташкент? – вопрошал он с раздражением.

Отталкивающее и подлое лицо этого вероотступника являло дурной знак. Мне трудно было сдержать презрительную улыбку, когда он поднялся уйти, однако следовало быть осторожным.

Месяцем позже, в ночь с 18 на 19-е января 1919 г., когда белогвардейцы захватили город, Вотинцев со своей комиссарской братией были убиты.

Обстоятельства его смерти стали мне известны от одного белогвардейского офицера, принимавшего деятельное участие в сведении счётов с большевистскими комиссарами.

– Они трусы и негодяи, – сказал он, – неспособные умереть как мужчины. Вотинцев, например, пресмыкался у моих ног, моля о прощении. Обещал исправить свои ошибки, как он их назвал, и помогать нам в борьбе с коммунизмом. Плакал, как дитя, и его последние слова были «мама, мама, я жить хочу!». Я прикончил его, всадив пулю в лоб, скотине, за все зло, причинённое им нашему Туркестану.

Вскоре после визита Вотинцева надзиратели известили нас, что в Фергане арестован капитан А. и помещён в подвал ЧК. Он был одним из тех, кого я направил в Фергану вместе с полковником П. Г. Корниловым. Я был крайне удивлён услышанным и не склонен был тому верить, ведь А. находился при местных повстанцах, и вряд ли его можно было взять живым. Когда известие подтвердилось, я начал опасаться, что большевики готовят нам очную ставку, дабы выяснить наши связи, а это могло бы стать для него фатальным. Что касалось меня, то себя я считал уже обречённым.

Однажды утром меня под сильной охраной препроводили в ЧК. Десять бандитов входили в совет этого кровавого ведомства, а теперь в него вошёл ещё один член – недоучившийся студент юриспруденции по фамилии Сидоров. Привлечён для расследования заговоров против Диктатуры пролетариата.

Когда ввели А., мы с ним обменялись многозначительными взглядами. Было очевидно, что он подавлен ситуацией.

Мне крайне важно было знать, какие он дал показания на предварительном допросе, какую линию защиты выбрал, как объяснял своё присутствие среди местных жителей Ферганы, где и при каких обстоятельствах был задержан.

Большевики, сидя в кабинете в ожидание начала допроса, вели глупейшую дискуссию, изгаляясь в осуждении капитализма, буржуев, угнетателей рабочего класса и т. д. Пользуясь этим случаем, я высказал ряд провокационных замечаний, и они разом подцепились на удочку и принялись спорить со мной, совершенно справедливо признав во мне «классового врага» и противника. Во время этой небольшой дискуссии я постарался «проболтаться» о том, за что арестован, как строил защиту, и какое отношение ко всему этому имеет А. Он же, поняв мои намеки, охотно присоединился к обсуждению. Вот так мы быстро дали друг другу понять все нужное в присутствии этих дураков, и когда в комнату явился инспектор, мы уже знали, что отвечать и как говорить.

После допроса А. поместили в нашу камеру № 22, что означало, безусловно, его судьба – пуля в лоб.

Он рассказал нам печальный рассказ о том, как попал в лапы большевиков. Вместе с другим офицером и его 14-летним сыном А. состоял при контингенте Мадамин-бека, который успешно действовал против большевиков, рассеивая части Красных одну за другой. Однажды они узнали, что Мадамин-бек готовится атаковать русское поселение Мин-Тюбе. Нужно признать, что у него были для этого все основания. Село располагалось на землях, контролируемых подразделениями царской армии из числа местных жителей, а поселенцы были отъявленными головорезами, изгнанными их центральной России. Они воистину причинили немало бед местным жителям, а те их ненавидели за обиды и наносимый ущерб.

Русские офицеры, как могли, отговаривали Мадамин-бека от этого во многих отношениях рокового шага, не говоря уже о том, что он безнадежно компрометировал в глазах русских поселенцев само восстание, столь успешно начатое местными против большевиков. Думаю, что сам Мадамин-бек это понимал, но не мог удержать своих сообщников. Когда же стало ясно, что все попытки уговоров бесполезны и атака неизбежна, то А. и Р. с сыном, уверенные в отваге Мадамин-бека и точности его стрельбы, покинули подразделение и поскакали в Мин-Тюбе, где предупредили жителей о готовящейся атаке. Те же не особенно были уверены в своих силах и запросили помощь у представителей Советов. Однако ещё до прибытия подмоги в виде подразделения Красной армии в сопровождении комиссара ЧК, нападение киргизов было отбито с большими потерями для атакующих.

Но жители Мин-Тюбе остались верными себе и подтвердили свою дурную репутацию. Первое, что они сделали по прибытии Красных, сдали свих спасителей, А. и Р., агентам ЧК как царских офицеров. Поступая так, они надеялись купить покровительство и защиту от Советского правительства. Даже коммунист командир Красного подразделения был немало удивлён таким предательством.

Спустя пару лет карающая десница Немезиды сделала свое дело. Поселок Мин-Тюбе был захвачен местными партизанами, и все было сровнено с землей, а жители изрублены.

Несчастный А. был в крайне подавленном состоянии рассудка и был удивлен нашим относительно веселым расположением духа и бодрым настроением.