Розовый рассвет

– «Экстрим» же делаем, – слегка упрекнул друга Лаврухин.

– Перебьёмся. Завтра «Портвейн» будем пить, – отметим окончание школы… Хорошо! Скажи где у тебя ручейники?

– В коробке из- под кофе, на берегу…

– Тут, при впадении речки хороший «тягунок»; хариус, наверное, есть, – схватив удочку, направился к речке Ефим.

Через час друзья сидели в лёгких сумерках возле небольшого костра. Деревья на противоположном берегу потемнели и на фоне ещё светлого небосклона образовали чёрную изгородь. На лугах, возле реки, заскрипел дергач – верный признак того, что наступили сумерки.

– А ты знаешь, что коростель пешком бежит на юг? – Устанавливая котелок над костром, решил «загрузить» товарища Ефим.

– Лидия Николаевна – наша «биологичка» кажется такого не говорила… Ему что делать нечего?

– Такая у него натура; он даже от охотников предпочитает пешком удирать…

– А через речки – то как он перебирается?

– Летит…

– Во как! – С иронизировал Данил, сделав удивлённое лицо.

– Если бы ты Светку сюда привёз? – «клёво» оторвался бы?

– Лёха – пограничник из армии пришёл; Светка теперь за него уцепилась. С этим качком из-за Светки ломаться? – Ну, уж нет!

– Поактивней надо было быть, – карта сама в руки шла.

– Надо, но… – Лаврухин развёл руками, – а может и к лучшему. Уха, кажется, готова, – снимай!..

Ефимка длинной палкой с сучком на конце осторожно снял котелок с распорок. Через пять минут юноши уже жадно уминали уху со ржаным хлебом.

– «Чёрный» хлеб на рыбалке выгоднее, – быстрее наедаешься, – отмечает, отмахнувшись от комара ложкой, Пискунов.

– У-гу, – подтверждает друг. – Хватило бы хлеба до Рощи., – ближе трудно найти. Я наелся, а ухи ещё много осталось.

– Завтра разогреем. Перельём её в чашки пусть стоит…

В котелке чай сварганим.– Ефимка отправился к темнеющей, слегка мерцающей и таинственной полоске реки. Через несколько мгновений он уже поставил котелок вновь на распорки, подбросив дополнительно в костёр дров. Эмалированные чашки с ухой прикрыл полиэтиленовой плёнкой.

– Здесь, у дикой реки, невольно вдруг начинаешь понимать, что кроме осознанных мыслей есть какая – то основа… Трудно выразиться, – неожиданно начал предаваться философским размышлениям Пискунов, подсаживаясь к другу.

– Чего от меня хочешь?

– Объясню. В условиях природной среды эта основа и появляется.

– Не понял? Мне нужно знать не то, что появляется, а объяснить: структуру этой основы?

– Нашёл философа. Может даже и он – философ этого не ведает. Вот, вероятно, монахами по этой причине становятся…

– Хочешь сказать: они познают основу моего сознания? – Решил «урыть» каверзным вопросом Ефима собеседник.

– Нет. Они познают основу своего сознания, которую воспринимают в виде Бога.

– Значит: ты хочешь подтвердить, что если есть бессознательная основа у меня, то есть и присутствие Бога? Так он – Бог думает за тебя, хотя ты этого и не осознаёшь.

– Ну, Даня, ты и мудрец! Мне даже папаня этого объяснить не мог. Я всё думал: человек от обезьяны произошёл. А какая у обезьяны может быть основа, в которой присутствует Бог? А если и так, то во всём он присутствует, определенно: всё живое на одной основе, и мы с тобой родственники не только, как люди, по и по всему животному и растительному миру…

– Ты далеко ушёл.

– Может быть, но именно здесь, в дикой природе, понимаешь свою связь, нерасторжимость с окружающей средой. Ты чувствуешь? И это не просто мистика, а настоящая реальность. Чувствуешь?

– Немного. Самую чуточку пока… Давай пить чай и спать.

– Ы- гы.

Чай с заваркой из листьев смородины и таволги друзья пили долго, фыркая и обжигаясь. Когда наступило блаженное состояние сытости, они прилегли на приготовленное ложе из веток хвойных деревьев, положив головы на борт резиновой лодки, вытянув ноги в направлении слабо тлеющего костра.

Глава 3

Река Сылва, как живое существо выполнила свою дневную работу: всех одарила своей добротой. А теперь она могла отдохнуть, и сквозь сумерки казалось, что совершенно не двигалась, а просто вытянулась, как юноши, на мягком ложе и окуталась, как одеялом, туманной дымкой, которая медленно поднималась над рекой. Наступала ночная жизнь; на фоне более светлого небосклона носились темные тени летучих мышей, иногда такая тень была огромной – филин. Возле реки, у берега шелестела осокой неизвестная зверюшка, по всей видимости норка в поисках лягушек. В тёмной воде, казавшейся застывшей, время от времени раздавались громкие всплески голавлей, выплывших из дневных убежищ на охоту за ночными бабочками.

– Плохо, Дань, плыли, аж до Тепляков не дотянули, – лениво начал разговор Пискунов.

– Купались много…

– Течение здесь плохое: одни заводи, омуты, – надорваться на вёслах можно.

– Не слышишь? – Кто – то «мяргает»!!! – Насторожился Лаврухин.

– Не бойся: так козодой поёт – мне папаня говорил. Он ночью охотится, и увидеть днём его невозможно: очень скрытная птица. Рот у неё до самых ушей с волосами. Индейцы эту птицу называют дурным словом, которым у нас обозначают женский половой орган.

– «Надуваешь» меня?

– Не. Папаня рассказывал: у индейцев его называют ночным соколом и вестником смерти… Чу! Сучок треснул… Тихо, – приложив указательный палец ко рту, испуганно предупредил друга Ефим.

– Это возле реки «шатается» норка, – попробовал успокоить напарника Лаврухин.

– Ни- ни. Зверюга ломится! Подкладывай дров в костёр!

Данил поднялся с ложа и положил в костёр толстое ольховое полено. В этот момент из-за кустов, к которым была приставлена резиновая лодка, вышли двое мужчин. Они были в военной камуфляжной форме с автоматами на груди.

– Здорово, пацаны! – Сказал хрипловатым голосом более смуглый и высокий. – «Похавать» что – то будет, и покурить?

– Здравствуйте, – растерянно и смущенно ответил Лаврухин, уха есть и ещё чай и хлеб, «курева» нет, – не курим…

Второй солдат был значительно ниже ростом чем первый и старался не проявлять активности. В отблесках разгоревшегося костра было видно, что он был круглолиц, рыжеволос с множеством веснушек на лице.

Ефим встал со спального ложа и предложил войнам удобное место для трапезы.