Хенемет-Амон

– Как мне вымолить твое прощение, о, богиня…

– Замолчи!

Зодчий внутри весь сжался, однако сейчас, первый раз в жизни, осмелился прямо ослушаться Хатшепсут. Он понял, что если продолжит сидеть, как немой шезеп[3], и неловко оправдываться, то не сносить ему головы. В лучшем случае, вышвырнут из дворца пинком под зад. И тогда ему опять придется перебиваться строительством мелких гробниц для не особо знатных писцов. А в худшем…

«Я слишком часто думаю об этой сраной крыше…».

Да, в мыслях он еще позволял иногда смачно ругаться. Особенно когда был сильно взволнован.

Обливаясь потом, Сененмут заговорил, придавая своему голосу те медовые нотки, кои так успокаивали его госпожу во время приступа гнева:

– Моей царице… моей богине стоит унять тревогу. Ведь только ясный ум позволит ей принять верное решение.

Хатшепсут вскинула руку. Сененмут умолк. Хенемет-Амон же, вновь нацепив непроницаемую маску на лицо, устремила задумчивый взгляд в стену с антилопами. Со стороны окна прилетали едва уловимые дуновения прохладного ветерка, не успевшего раскалиться под лучами восходящего солнца. Глаза Хатшепсут были слегка прищурены. Она медленно и, даже, вальяжно перебирала изящными пальцами правой руки.

С улицы доносилось щебетание птиц, обычно привносящее в разум покой и умиротворение. Но Сененмуту сейчас было не до того. Он с трепетом ожидал, к какому решению придет его госпожа.

Наконец, та медленно проговорила:

– Надо его найти. И чем быстрее, тем лучше.

Зодчий кашлянул в кулак:

– Но… моя богиня… ты же сама хотела, чтобы его не стало.

Хатшепсут перевела ледяной взгляд на зодчего, заставляя того вновь съежится, подобно сушеному финику.

– Я не хотела. Сколько раз говорить? Но сейчас это лучший выход из всех возможных.

– Да-да, моя госпожа, – быстро поддакнул тот, – ты единственная, кто должна быть Херу.

– И я не откажусь от этого.

– Но зачем искать его? Итак же пропал… какая разница…

– Сененмут, – на долю секунды уголки губ царицы подернула усмешка, – мне кажется, события сего утра полностью затуманили твою голову.

Зодчий вымученно улыбнулся и сладко проворковал:

– Просто красота моей госпожи сводит с ума!

– Хм.

Кажется, она слегка оттаяла. Совсем чуть-чуть. Однако Сененмут не рисковал продолжать разговор, послушно выжидая разъяснений царицы.

Спустя некоторое время она продолжила:

– Пен-Нехбет, и те два стражника, знают об исчезновении сына Херу, – ее голос вновь стал задумчивым, – и пока пусть так все и остается. Незачем придавать событие огласке. Это только навредит и посеет ненужную смуту. Необходимо разузнать, куда он подевался. Но чтобы как можно меньше лишних ушей проведали о случившемся. А затем…

– Что затем? – не выдержал Сененмут.

Хатшепсут перевела взгляд на него:

– А затем сделать то, что должно.

– Но как?

– А это уже будет зависеть от будущего, – отрезала она.

– И с чего начать поиски? – спросил зодчий, немного осмелев.

Царица ответила не сразу. Она снова повернулась лицом к окну. Когда же Хенемет-Амон заговорила, на ее пухлых устах заиграла загадочная улыбка.

– Не с чего, а с кого.

– Н-не понимаю, моя госпожа.

– Кому, как не матери должно быть известно, куда подевалось ее чадо.

– Думаешь, Исет знает? – неуверенно молвил Сененмут.

– Понятия не имею, – продолжая ухмыляться, ответила Хатшепсут, – но теперь у меня есть повод узнать. Нужно с ней поговорить.

– Она же вечно с пер-А!

– Джехутимесу часто проваливается в забытье, – отмахнулась царица, – ему все хуже и хуже, так что он ничего не заметит.

Зодчий продолжал сомневаться в успехе этой затеи, однако решил, что настало удачное время, чтобы подсластить еще немного.

– Твоей мудрости позавидуют сами боги!

Та перевела взгляд на него и, продолжая ухмыляться, бросила:

– Я знаю.

***

Исет осторожно дотронулась до лба Джехутимесу. Он оказался сухим и горячим. Пот перестал выделяться уже несколько часов. Наложница хотела разбудить пер-А, дабы дать испить ему холодного пива, однако в последний момент передумала. Господину нужен сон. Пусть он тяжелый, полный безумия и бреда, но, все же, сон. Она продолжала держать его за руку, не сводя глаз со своего Повелителя. Исет видела, как пер-А медленно угасает. Как проклятая болезнь иссушает его тело, с каждым днем забирая все больше и больше жизненных сил. И ей казалось, что она гаснет вместе с ним. Подобно звездам на небе перед рассветом. Он – Усир, а она – его Исет[4]. Любимая пер-А уже не могла лить слез. Они полностью иссякли, как высыхают каналы в месяцы шему[5]. Но ком в горле продолжал стоять, затрудняя дыхание. Тело бил озноб. И эта дрожь словно передавалась в душу. Затуманивала разум. Она будто плыла по течению посреди непроглядного мрака. А тот тусклый свет, что с трудом рассеивал его, готов был сгинуть в любой миг. И это причиняло нестерпимую боль. Обрекало на отчаяние…

– Госпожа Исет, – раздался тихий голос позади.

Наложница вздрогнула и обернулась.

В покоях стоял меджай и внимательно смотрел на нее сверху вниз.

– Мой господин спит, – прошептала она, – прошу, не мешай ему.

– Великая царица Хатшепсут Хенемет-Амон просит явиться к ней. Она ждет в тронном зале.