Дети Истинного Леса

Синав не обладал исключительным умом, природа не одарила его прекраснейшей внешностью, он не мог похвастаться своими достижениями, однако при этом у него была страсть к острой стали, и если его душа лежала к изучению, то только этой науки. Танец смертоносной стали в руках солдат был для него самым приятным зрелищем, и для шлифования этого навыка он был готов проливать пот литрами.

Он часто приходил наблюдать за солдатами, когда те устраивали тренировочные поединки. Мальчишкой он поднимал палку и приминался повторять позиции и выпады, вызывая смех окружающих. Начиная с шестнадцатилетнего возраста он стал напрашиваться на участие в тренировочных поединках. По большей части отдыхающие солдаты использовали его в качестве мальчика для битья, но Синав осознанно шёл на это, обменивая болезненные синяки на бесценный опыт. Собственно, кинжальный бой он освоил именно таким образом, как и обычный мордобой, приносящий ему куда меньше удовольствия. Со временем так он и стал зарабатывать на жизнь, участвуя в поединках и дуэлях, тем самым отдаляя от себя мать, не устающую напоминать ему, что он играет своей жизнью. Не исключено, что его увлечение ухудшило её состояние после смерти отца.

Вряд ли во всём Мельхироне хоть кто-то догадывался, что в жизни Синава имелся настоящий учитель – кладезь советов, наставлений и ругани. Пахло от него хуже, чем от выгребной ямы, но в пропитых мозгах заключалась мудрость, разделяющая жизнь от смерти.

Все воспринимали безногого кавалериста за выжившего из ума пьянчугу, но Синав нашёл в нём великого наставника. Его уроки были тяжелы, и не единожды Синав собирался послать этот изуродованный кусок плоти куда подальше и уйти, но всякий раз его останавливало желание овладеть сталью, и ему приходилось сдерживаться. Кавалерист по прозвищу Обрубок сделал деревянный меч и никогда не стеснялся в выражениях. Если ему что-то не нравилось в движениях молодого Синава он кидался в него камнями или попадавшимися под руку пустыми бутылками. А если юноша не выполнял его требований, проявлял строптивость или не мог выполнить упражнение, тогда Обрубок закатывал свои штанины и заставлял Синава смотреть на смердящие шрамы, он распахивал рубашку и водил пальцами по оставшимся рубцам.

– Ты хочешь иметь такие же? Хочешь, чтобы твоё тело изрубили в куски? – Вопрошал он в такие моменты, а Синав чувствовал подкатывающее к горлу отвращение.

Обрубок знал, чем его мотивировать. Следовало признать, что его внушение не утратило своей силы и теперь, ибо всякий раз, готовясь к поединку или дуэли, он вспоминал те жуткие шрамы, что пересекали культи Обрубка, и нежелание получать аналогичные раны заставляло Синава уклоняться от атак соперника.

Ничто не мотивирует сильнее, чем наглядная демонстрация того, что может произойти с тобой в случае провала.

Вдоволь наигравшись с мечом, Синав вернул его в ножны. По его прикидкам до Роаноша оставалось около пятнадцати километров, и это расстояние вполне можно было преодолеть за три перехода. По левую руку от него лежали Безнадёжные Степи. Привычный к их близости он всё равно не сумел сдержать нервной дрожи, когда прилетевший с той стороны ветер поцеловал его в щёку.

***

Можно было заранее догадаться, что ворота Роаноша будут украшены скульптурами коз. Звериные морды, размещённые на шестиугольных постаментах, взирали на всех приближающихся к городу, под их неподвижным и немного глупым взором гости пересекали границу Циката и Урлодакара.

Синаву пришлось остановиться и задрать голову, чтобы иметь возможность разглядеть изваяния во всём их великолепии. Следовало признать, что работа производила впечатление, особо его внимание привлекли блестящие рога, будто бы изготовленные из золота. Юноша попытался представить степень удивления Фарискира, притащи он ему одну из этих скульптурных голов. Козлиная морда с золотыми рогами весьма неплохо будет смотреться в его диковинном кабинете.

Сквозь распахнутые ворота в обоих направлениях текли движущиеся потоки, по правой стороне широкой дороги они входили в город, по левой – покидали его. Царила сумятица, слышалась неразборчивая ругань на нескольких языках, клубилась пыль, а в ней изнурённые носильщики с поклажами на спинах суетливо выполняли приказы своего господина. Тюки, ящики, мешки, сундуки – всё это складировалось на обочине дороги в ожидании получения разрешения на въезд в город. Запряжённые в повозки кони нетерпеливо похрапывали и отбивали копытами дробь, невозмутимые мулы лениво перемалывали челюстями жвачку, городские псы, привлечённые незнакомыми запахами, путались меж ног.

Синав благодарил Ветренную Госпожу за то, что ему не было надобности стоять в этой живой и потной очереди, единственный его груз сводился к старой сумке да висящему на поясе мечу. Он осторожно обошёл все повозки, стараясь не наступать на чужие ноги, и оказался возле самого входа. Ворота охранялись взводом стражников в лёгкой кольчуге, и было заметно, что эта работа им не по нраву. Им то и дело приходилось разнимать торговцев, не желавших пропускать повозки друг друга вперёд себя, успокаивать взбрыкивающих лошадей и отвечать на глупые вопросы тех, чья очередь постепенно приближалась.

Никто из них ничего не сказал Синаву, никто его не остановил, правда, в один момент он всё же сумел поймать неприятный взгляд одного урлодакарца, прицепившийся к его мечу, но уже в следующее мгновение в очереди послышался звук разбившегося ящика, поднялся крик, и стражник вынужден был направиться в толпу и урегулировать конфликт.

Странные ощущение напитали Синава, когда он оказался на чужой земле, ранее ему не доводилось покидать Цикат, и по эту сторону границы ему всё представлялось чудным и совершенно незнакомым. Даже сам воздух здесь пах совершенно иначе, хотя это в большей степени объяснялось огромным скоплением экзотических специй, продающихся на местных базарах. Как и скульптуры коз, ворота, через которые он только что прошёл, в немалой степени удивили его, во всём Мельхироне не нашлось бы более изящной конструкции. Даже «Воронья Лапка» проигрывала местным воротам в вопросе внешней привлекательности. А ведь он только-только зашёл в Урлодакар, что же ему предстояло увидеть дальше?

Обернувшись на ворота, он окинул их взглядом, пытаясь оценить с точки зрения фортификации, увы, в этой области он был довольно слаб, и не сумел прийти ни к какому умозаключению кроме того, что ему самому ни за что бы не удалось вскарабкаться на эту стену без посторонней помощи.

Его блуждающий взгляд был привлечён белым пятном, расположенным чуть в стороне от основных ворот. Синаву потребовалось подойти поближе, чтобы признать в этом объекте старый и обветренный лошадиный череп. Кость была прибита длинным гвоздём выше человеческого роста таким образом, чтобы постоянно оставаться на виду. Вот вам и цена мира – вечное напоминание о старой войне. Синав практически не сомневался в том, что череп разместили в этом месте специально для приходящих в город цикатийцев, только они могли болезненно среагировать на горечь древнего поражения и вынести урок о том, что им не стоит соваться со своей конницей в лесные дебри.

Кулаки Синава непроизвольно сжались, он вновь ощутил, как уязвлённая гордость его предков восстаёт внутри него, как в нём набирает градус злость по отношению к козлиному урлодакарскому народу… Совершенно внезапно рядом с ним раздался топот маленьких ножек, тонкое хихиканье, а когда он резко обернулся, ему в лицо брызнули какой-то прохладной жидкостью.

От неожиданности он вздрогнул, сразу принял защитную стойку, а правая рука совершенно естественным движением потянулась к мечу. И лишь когда пальцы охватили рукоять и потянули лезвие вверх, он увидел, что перед ним стоит маленькая девочка, глаза которой постепенно наполняются страхом. Копна непослушных, словно взбитых волос обрамляла узкое личико, рот расходился в крике, а взгляд, устремлённый на него, был взглядом невинного ягнёнка. На несколько мгновений они так и замерли – застигнутый врасплох юноша с рукой на мече и маленькая девочка —, а потом лёд заминки треснул, и девочка уже убегала от него. Синав слышал её плач.