Мужик в тельняшке

А вот и зал. В кружок сидят бабки. Беседуют.

– Вот я всю жисть чем-то увлекалась, – говорит одна, – даже шахматисткой была. До сих пор помню, как пешки ходят, офицеры, ферзь, тура, конь. А вот как валет ходит – забыла.

– Што-што? – проснулась другая. – Куда валет ходил? Так ить к тее и ходил.

– А король? – подхватила третья.

– Нет, ейный король никуды не ходил. Он рога отращивал.

– Хулиганье в чепчиках, – беззлобно парировала первая. – Я, между прочим, и в шашки любила играть. Помню, в доме отдыха с одним мужиком… Чего гогочете? Какие шашни? Шашки, говорю! Как щас, помню: большая такая доска, а на ней… Да не я, не я на ней, извращенки старые. Шашки на ней такие – деревянные, большие, как консервные банки. Только шашек этих половины нет. Ну, пошли с мужиком в буфет, взяли консервы.

– А ишшо чево взяли?

– Да ничего больше не взяли, успокойся, только консервы и взяли. А там из консервов-то только шпроты да килька в томате. «Вам какие, – говорит мужик, – шпроты или кильку в томате?» – «И вы ещё спрашиваете? Конечно, шпроты». – «Ну, а я тогда кильку возьму». Стали играть. «Я вас ем», – сказал мужик и съел, мою банку шпротов. – «А теперь, – говорит, – ешьте мою банку, с килькой». – «Я не буду, – говорю, – у меня гастрит». – «Ну, тогда я у вас за фук съем». – И опять съел, гад. Только когда он слопал все мои шпроты и остались одни деревяшки, смотрю – он уже со мной в поддавки играет. Ну, я не вытерпела и врезала деревянной шашкой ему повыше нюхальника. Так у него, прямо на моих глазах, вот такой фонарь засветился. Вечерний ландшафт освещать.

– А я, – говорит третья бабуся, – песни любила. У меня сопра?… ано.

– Со?…опрано.

– Что со?…опрано?

– Со?…опрано, говорю, сопра?…ано твоё.

– Ну, со??прано так со?прано, – смирилась бабуся. – Я вот, помню, как молодой Робертино Лоретти пел. Голос как тысяча колокольчиков. Заслушаешься. А потом киноактер Филиппенко. Сам сказал: «Буду желудочным голосом петь». И запел. Потом, о боже, ансамбль «Звуки МУ» забулькал двенадцатипёрстной кишкой. И вот, наконец, нате вам! На сцену выходит молодой краснощёкий мужчина, опускает микрофон ниже пояса, поворачивается спиной к зрительному залу, и… зазвучала современная поп-музыка.

Старичье хохочет. Из соседней комнаты появляется Василий Иванович:

– Ну и юмор у вас, Марья Ивановна, какой-то нижепоясничный.

– Так ить жисть у нас, в доме перестарелых, Василий Иванович, такая. Вон, смотрите: Пётр Николаевич! Бла-а-родных кровей. Солнечны, воздушны ванны принимають. Голенькие лежать… на крыше, а килизму в заднице забыл. А реклама?! Вы только вдумайтесь: «Съел кусочек хлеба с рамой, и хожу всё утро…». Срам-то какой! Наше-то время другое было. Вот вы, например, настоящие стихи писали. Книжка у меня ваша была. Называется «Взбзднуздав Пегаса», кажется.

– Вы уж, Марья Ивановна, не искажайте, пожалуйста. Не «взбзднуздав», а «взгнуздав Пегаса».

– Василий Иванович, – вступила в разговор Глафира Петровна, – а это не из ваших творений тут кривоногий нам декламировал?

– Ну-ка, ну-ка, – поддержали её старушки.

– Пожалуйста, одну строчку только и помню: «Я тот, чей вздор Надежду губит».

– Нет, это не моё.

– Ой, что-то меня знобит, – запричитала одна из старушек. – Зуб на зуб не попадает. Пойду аспиринчику выпью.

– У вас, Наталья Павловна, лет пятнадцать уже зуб на зуб не попадает. Знаете, почему? Потому что у вас один зуб в верхней челюсти слева, а другой – в нижней справа. А других больше нет. Чтобы, например, орехи грызть, вам надо вот так, – Василий Иванович скорчил рожу наперекосяк. – И не аспирин вам сейчас нужен, а Спиридон. Вон он из вашей кельи вас сквозь замочную скважину взглядом буравит.

– Хулиган вы, Василий Иваныч!

– Разговорчики! Кру… гом! Шагом марш в келью! Следующие инструкции получите от Спиридона.

– Какой же вы невоспитанный, – сказала Наталья Павловна и демонстративно пошла в келью.

– Это уж точно – интеллигент, а невоспитанный, – подтвердила Глафира Петровна. – Нас, например, из поколения в поколение воспитывали. Мою бабушку французский гувернёр пестовал, моя бабушка маму пестовала, мама меня, а уж я новое поколение выпестовала.

– А Жучку вашу Тузик пестовал? – спросил Василий Иванович.

Глафира Петровна гневно отвернулась и замолчала. Василий Иванович, еле сдерживая смех, и в то же время с умоляющей миной, промолвил:

– Глафира Петровна, голубушка. Ну, простите, вырвалось. Пожалуйста, продолжайте, кто там у вас кого, как вы говорите, пестовал?

– А вы, молодой человек, хто?

И вся компания обернулась в мою сторону.

– Я, – говорю, – любопытствующий. Я как бы тоже из прошлого. Сначала мне говорили в трамвае: «Ты чего, пацан, под ногами вертишься?» Потом: «Слушай, парень, чего раскорячился?». Затем: «Гражданин! Уберите туловище с дороги». И, наконец: «Эй ты, старый хрыч! Чего застрял в заднем проходе?»

– Значит, наш, – сказала Глафира Петровна. – Знакомьтесь. Могу кое-что показать. Вот старинная картина – наша достопримечательность. Впервые она была описана знаменитым пейзажистом…

– Да-да, – перебил её Василий Иванович, – а вторично она была описана местным рыжим котом по прозвищу Чудо-барс, после чего она долго находилась в реанимации.

– В реставрации, дурень.

– Давайте лучше споём, – предложила Марья Ивановна.

– Какую? Лирическую? Сатирическую? Или как в телевизоре – истерическую?

Старушки запели лирическую, а мы с Василием Ивановичем пошли осматривать помещения.

В деревянном пристрое – лечебный корпус. В коридоре сидели четыре человека, с надеждой поглядывая на единственную дверь с обозначением «ОО».

– Это что, – спрашиваю, – общество с ограниченной ответственностью? Одной «О» не хватает.

– Да нет, – ответил Василий Иванович, – скорее, с безграничной безответственностью. Людей много, а очко одно.

Из кабинета врача-гастроэнтеролога вывалился ещё один пациент после процедуры очищения кишечника и присоединился к сидящим. Все ждали. На лицах напряжение. «Что-то много их накопилось», – подумал я и открыл дверь с надписью «ОО». Там никого не было. Глянул вверх – крыши нет. Зияет дыра. Я повернулся к страждущим и сказал:

– Его тут нет, он вылетел! Ракетой!

Сначала публика налилась еле сдерживаемым клокотанием. Смех готов был вырваться наружу – животы содрогались, булькали, глаза – навыкат, щеки раздулись. Расслабиться нельзя. Первый бросился к двери с воплем: «Ну, погоди!». Расслабился, значит. Остальные за ним – разбежались по лесу.

– Весело живёте, – сказал я, прощаясь с Василием Ивановичем.

– Вернёшься? – спросил он.

– А куда денешься? Вернусь, когда созрею.

И я пошёл созревать.

Техническая характеристика передвижного устройства – новоиспеченного именинника (шифр…)