История русских обителей Афона в XIX–XX веках

Но положение русских афонских монахов стало нелегким. Прекратился приток новых иноков из России, прекратился и приток денежных средств. Некоторые русские обители обратились ввиду крайней нужды к своему правительству с просьбой о субсидии, другие делали займы в греческих монастырях[61 - Здесь имеются в виду все русские обители на Афоне: Пантелеймонов монастырь, скиты, общежительные келльи.]. Цены выросли в несколько раз. Затем наступил и страшный момент как для андреевцев, так для всех русских афонцев: полчища немцев и болгар разгромили Сербию и двинулись к Салоникам. До Святой Горы уже доносился гул пушечной канонады, но противник не смог одолеть союзных войск. Вскоре перестали показываться немецкие подводные лодки близ берегов Афона, а аэропланы и дирижабли тревожить афонское воздушное пространство. Когда прибыли русские войска в район Салоник, все русские святогорские обители выразили им свое приветствие и принесли в дар святые иконы. Все военнообязанные иноки, которые не имели возможности явиться на Родину в начале войны, отправились в Салоники, чтобы вступить в ряды армии. Еще ранее была организована дружина братьев милосердия для сербского фронта[62 - Жизнь на Афоне во время войны // Душеполезный собеседник. 1916. № 12. С. 388–390.]. Как и все подворья русских обителей, Константинопольское подворье скита было занято турками и отведено под склад. В 1918 г. подворье было освобождено, составлены акты, по которым турецкое правительство обещало вернуть разграбленное имущество, и были временно размещены военнопленные.

Больничный корпус. Фотография начала XX в.

К сожалению, в те годы ухудшились и национальные отношения на Афоне. «Отношения между монахами греческих, болгарских и русских скитов в последнее время сильно обострились. Особенно нестерпимым стало положение русских монахов, которым приходилось подвергаться агрессивным выступлениям болгарских иноков Зографского монастыря. В одном из последних столкновений монахи Андреевского скита были прогнаны со своего участка земли в Кавале, причем около десяти русских монахов при явном попустительстве греческой администрации были объявлены военнопленными. Греческая администрация явно благоприятствовала немцам. Останавливающиеся у Афона германские подводные лодки находят радушный прием и производят фуражировку на острове. В последнее время продовольственная нужда на Афоне достигла небывалой остроты, но суда английской эскадры оказали большую помощь, разрешив провоз необходимых продуктов из Америки. Благодаря этому содействию, а также произведенной союзными правительствами реквизиции на некоторых греческих островах острота продовольственного положения на Афоне миновала»[63 - Положение на горе Афон // Душеполезный собеседник. 1918. № 2. С. 52.].

Но «острота продовольственного положения» миновала в первую очередь для греческих монахов. Греческие монастыри практически не понесли убытков во время Первой мировой войны. Некоторые даже немного выиграли из-за повышения цен на сельскохозяйственные продукты, чего не скажешь про русские обители, особенно келльи. Андреевский скит тоже имел слишком мало земли для обеспечения обители. Надо сказать, что война объединила разрозненное русское монашество. В июне 1914 г. в организованное келлиотами «Братство русских обителей» вошли Пантелеймонов монастырь и два русских скита, о чем был составлен соответствующий акт. Общей акцией «Братства», увы, неудачной, было снаряжение судна для приобретения в г. Александрии продовольствия. «Скинулись» многие русские обители. Но в октябре 1917 года судно с грузом зерна затонуло. Афонские монахи единодушно расценили гибель груза как наказание за проведение в Пантелеймоновом монастыре молебна о даровании победы Временному правительству[64 - Павловский А. А. Доклад № 30 в российское генеральское консульство в Салониках. 9 декабря 1917 г. (архив Андреевского скита); Талалай М. Положение русского монашества на Афоне после 1912 г… //Россия и Христианский Восток. М.,3004. С. 584.]. В 1915 г. Кавала была занята болгарскими войсками, и, соответственно, Андреевский скит на время потерял свой метох «Нузлы», что, конечно же, отрицательно сказалось на благосостоянии обители. В 1917 г. метох был возвращен скиту, но ненадолго. В 1922 г. он был заселен беженцами из Малой Азии и окончательно отчужден от скита.

В 1917 г. была ликвидирована некая смута, причины и последствия которой пока нам неизвестны. Ясно только, что она была причиной натянутых отношений с монастырем. После завершения этой смуты стали возможны переговоры с Ватопедом о постройке скитом собственной пристани. Переговоры были долгими, но завершились успешно, и в 1917 году был получен официальный документ «на право иметь скиту при монастыре в отведенном здании свою собственную пристань»[65 - Павловский А. А. Годичный отчет № 5 в российское генеральское консульство в Салониках. 15 декабря 1917 г. (Архив Андреевского скита); Талалай М. Положение русского монашества на Афоне после 1912 г. // Россия и Христианский Восток. М., 2004. С. 611.]. После того как русско-французский отряд[66 - Для русского православного человека, читающего церковную литературу и не оставляющего без внимания ни одной брошюры об Афоне, будет полной неожиданностью узнать, что в 1917 г. закончилась незаконная оккупация Афона греческими войсками. «По поводу занятия полуострова французским отрядом в дипломатических кругах указывают, что дипломатия давно была озабочена бесправным положением на Афоне русских монахов со стороны греков и уравняла права русских монахов с греческими, вообще проявляющими большую враждебность к русским и за последнее время начавшим вредить и делу союзников». Что же произошло? Многие обвиняли русскую дипломатию, что она многие годы «не замечала» притеснения русских на Афоне, когда это было выгодно для нее. Но началась война, и случилось непредвиденное: несколько монастырей, среди которых особое место занимали Зограф и Ватопед, помогали врагам православной России. Слово опять С. Троицкому: «Столь же дружно действовали греки и болгары в переполнившем чашу терпения союзников гнусном деле снабжения припасами германских подводных лодок. Особенно видное участие здесь приняли болгарский монастырь Зограф и греческий Ватопед. Оба монастыря имеют свои удобные пристани («арсаны»), и оба в течение веков пользовались русскими милостями». Кроме того, после занятия этих монастырей была обнаружена система сигнализации, проложенная инженером-немцем за несколько до этого. И Афон был занят франко-русским отрядом. Троицкий говорит о конце незаконного греческого владычества. «Таким образом, сделанная четыре года тому назад ошибка теперь исправлена. Лучше поздно, чем никогда». Ошибка была в потворствовании дипломатии незаконному захвату Афона греческими войсками. Русская дипломатия тогда не предприняла решительных шагов, чтобы предотвратить давление греков на представителей других народов. «Власть над Афоном Греция приобрела только путем захватнического права и сохранила эту власть исключительно благодаря, если можно так выразиться, добродушию нашей дипломатии».] покинул Святую Гору, положение русских обителей значительно ухудшилось. Ватопедский монастырь сначала стал требовать обратно разрешение на пристань, а затем просто признал это соглашение недействительным. Нужда заставила скит в 1917 г. продавать имевшиеся стройматериалы и вещи, так как в сложившейся обстановке скит был не в состоянии платить проценты за взятые у греков деньги[67 - Некоторые аспекты истории Афона начала XX столетия изложены в книге: Троицкий П. Русские на Афоне. XIX–XX век. М., 2003.].

Внутренний вид скита. Современное состояние

В России шла Гражданская война, и афонское монашество было отрезано от родины. И все же сведения о страшных событиях доходили и до афонского полуострова, но монахи Андреевского скита и других обителей воздерживались от политических выступлений. Так, в ответ на призыв преосвященного Анастасия (Грибановского) «подать свой голос в защиту угнетенного большевизмом народа» настоятели трех крупнейших обителей ответили, что «едва ли в данном случае найдемся в состоянии произнести влиятельное слово к вразумлению наших соотечественников» (9 августа 1919 г.)[68 - Талалай М. Положение русского монашества на Афоне после 1912 г. // Россия и Христианский Восток. М., 2004. С. 584.].

Перед тем как говорить о «физическом» закате Андреевского скита, хочется сказать несколько слов о духовном устроении обители. Тот, кто за быстрым возрастанием обители пытается увидеть «сильную руку» Москвы, будет трудиться тщетно. Некоторые сетовали, наоборот, на какую-то «оставленность» как Российским государством, так и Церковью. Эта «оставленность» в XX в. из «некоторой» превратилась в «полную». Большими трудами и скорбями воздвигнут Андреевский скит[69 - Из истории обители узнаем о роли А. Н. Муравьёва в становлении скита. Если бы не он, то неясно, как бы сложилась судьба русской обители.]. Много раз братия хотела покинуть о. Виссариона (к тому времени о. Варсонофий уже отошел к Господу). Однажды один из монахов задремал, ему явилась благообразная жена и говорит: «Ты серайский постриженник?» – «Да», – отвечает монах. – «Нет тебе спасения кроме того места, да и другим скажи, которые хотят бежать, чтобы скит разорился, – не будет сего. Царь хочет послать скиту великое сокровище, да устроится лучше». И с Божией помощью добровольными пожертвованиями некогда могучего русского народа через 50 лет, кроме собора, храм имел еще 9 параклисов и большие помещения, в которых размещались не только кельи, но и мастерские, больница, даже аптека. Так «маленький монастырек» стал «красивым дворцом» и вырос до большого монастыря. Что же представляла собой обитель великороссов?

Внешний вид скита. Современное состояние

О духовном устроении обители великороссов трудно рассказать в кратком историческом исследовании. Как писал ктитор обители А. Н. Муравьёв: «Здесь можно увидеть, как благодетельно и необходимо на Руси монашество, которое хотят стереть с лица земли. Что были бы Святые Горы без этой обители, которая сделалась средоточием жизни и просвещения духовного для целого края?»[70 - Летопись Свято-Андреевского скита на Афоне (1841–1863). С. 17.]. По нерадению нашему мы почти ничего не знаем о ее подвижниках. Но достаточно даже одного свидетельства: «В Андреевском скиту помимо множества черепов, симметрично расположенных на полках, а также костей в больших ящиках, автор обнаружил довольно много вериг железных, которыми заковывали себя подвижники. Обыкновенно вериги носятся тайно от других, и тайна такого подвижничества обнаруживается по смерти подвижника, с которого тогда и снимают их; но некоторые вериги от несоразмерности их с туловищем и от долгого ношения настолько въедаются в тело, что их нельзя снять; поэтому их снимают через три года, когда труп выкапывают из могилы, и полагают в усыпальницу, как свидетельство подвижнической жизни»[71 - Из записок митр. Арсения (Стадницкого) // Московский журнал. 1994. № 2.].

О духовной жизни обители говорит и странноприимство скита. Архимандрит Питирим так описывает состояние обители в начале XX в.: «У нас в обители уже было 650 человек своей братии, и поклонники приезжающие, и пустынники, приходящие из пустыни в обитель, и всех кормят. В будни готовят на 1000 человек, а в воскресение и праздничные дни на 1500 человек. А на праздники Матери Божией, на ап. Андрея, на преп. Антония Великого приходили из монастырей, пустынники и поклонники, и всего собиралось до 5000 человек. Кормили всех, а пустынничкам давали домой сухарей, крупы разной и каждому по одной рыбе. И всем хватало. Все это заготовлялось экономом».

Следует сказать несколько слов об одном замечательном насельнике скита – схиархимандрите Иларионе. Он находился в обители с 1894 г. Архимандрит Иосиф (таково было его имя до принятия великой схимы) был в прошлом синодальным ризничим и настоятелем Высокопетровского монастыря в Москве. Он был образованным монахом, автором нескольких сочинений. Архимандрит Феодорит готовил его себе в приемники, но наткнулся на сильное противодействие Ватопедского монастыря, который опасался, что схиархимандрит Иларион, опираясь на свои московские связи, значительно усилит позиции русского скита. И схиархимандрит Иларион стал скитским духовником. Он, находясь почти всегда в кругу высшего класса, усвоил прекрасные манеры, и в то же время у него не было лицеприятия, он одинаково был обходителен со всяким человеком: и благородным, и простецом. Знавшие архимандрита вспоминали его всегда улыбающееся лицо, находили, что в нем была «любезная, прекрасная и весьма мягкая и какая-то особенно привлекательная величавость»[72 - Записки русского инока-афонца о своем путешествии по святогорским обителям и пустыням и сведения о некоторых их подвижниках, как древних, так и современных// Душеполезный собеседник. 1894. № 10. С. 298–313.]. Умер отец Иларион 29 апреля 1891 г.

Авксентий Стадницкий, будущий митрополит Новгородский, кандидат на Патриарший престол и духовник Святейшего Патриарха Алексия I, совершивший свое первое паломничество на Афон, будучи студентом Духовной академии, при посещении Андреевского скита обратился за духовным советом к известному даже в России подвижнику-молчальнику Андрею. Но кто же этот отшельник, к советам которого прибегали многие наши соотечественники? Схимонах Андрей (в миру Александр Иванович Путилин) родился 17 августа 1829 г. в городе Фридрихсгаме Выборгской губернии. С детства был расположен к безмолвию и молитве, мечтал стать монахом, но жизнь сначала потекла по иному руслу. Перед тем как послужить отечеству небесному, Александру пришлось послужить отечеству земному. Воспитание он получил в кантонистской школе[73 - Так назывались школы для солдатских детей, подготавливавшие унтер-офицеров для различных родов войск.] в Санкт-Петербурге. Затем – служба в армии в чине унтер-офицера. Будущий монах участвовал в двух кампаниях – Венгерской и Севастопольской. Ушел из армии в 1860 г., чтобы осуществить свое давнее намерение послужить Господу в ангельском чине. Александр поступил в Киево-Печерскую Лавру, где прожил до 1867 г. Затем три года странствовал по монастырям и, наконец, в 1870 г. после посещения Святой земли прибыл на Афон и поступил в Пантелеймонов монастырь. Но это было неподходящее время для будущего безмолвника. В это время в монастыре была вражда между русскими и греческими монахами, вина за которую полностью лежит на последних. И он поступил в Свято-Андреевский скит – единственную русскую общежительную обитель в то время. В скором времени, меньше чем через год после поступления, о. Андрей с благословения настоятеля архимандрита Феодорита поселился в отшельнической келлье с храмом в честь Успения Божией Матери, близ скита. Мудрый настоятель, прозревая духовные дарования о. Андрея, дает ему благословение на особый, редкий подвиг абсолютного безмолвия. И с тех пор, прожив в этой келлье 34 года, до самой смерти о. Андрей ни разу не обмолвился ни с кем ни одним словом, объясняясь в случае особой необходимости жестами или письменно, отверзая свои уста только для покаяния перед духовником. Здесь же он в 1874 г. принимает постриг в великую схиму. С благословения о. архимандрита о. Андрей живет по особому постническому уставу. Братия, чтобы не нарушать уединения старца, его практически не посещала, и о жизни старца известно мало. Многие пытались подражать старцу, но не выдерживали этого подвига. О брани, которую приходилось вести бывшему солдату, можно догадаться только по одной записке оставшейся после старца: «…что я перенес за свою жизнь и в особенности в последнее, настоящее время, то один Бог свидетель. „Яко аще не Господь бы был в нас, внегда востати человеком на ны, убо живых пожерли быша нас” (Пс. 123, 2)». Старец, конечно, имел в виду духовную брань. Обладая даром духовного рассуждения и большим опытом, старец многим по их просьбе давал письменные наставления, стараясь в них как можно больше прибегать к словам Священного Писания, чтобы избежать превозношения. О письменных трудах старца практически ничего неизвестно. Известно только название одной небольшой статьи: «Против скопцов и раскольников».

Говоря о подвижниках скита, надо упомянуть и бессребренике схимонахе Иннокентии (Сибирякове), ставшем примером нестяжательности не только для Афона, но и для России. К сожалению, об этом человеке было написано довольно мало до революции, и только сейчас перед нами раскрывается подвиг этого удивительного человека. В журнале «Наставления и утешения святой веры христианской» только к десятилетию со дня кончины о. Иннокентия была опубликована небольшая статья о его жизни. Написал ее насельник Свято-Андреевского скита монах Климент. «И я им не могу не восхищаться теперь так же, как восхищался некогда, во время его жизни, как когда-то, в детские свои годы, восхищался я героями Четий-миней»[74 - Монах Климент. Бессребренник нашего времени // Наставления и утешения святой веры христианской, 1911. С. 509–519.].

Происхождение этого «богатыря духа», как назвал его единственный биограф, у многих вызвало бы зависть – у тех, кто ищет богатства, а не бегает его. О начальном периоде жизни Иннокентия Михайловича уже довольно хорошо известно по последним публикациям[75 - Балязин В. Имя на карте // Встречи с историей. Научно-популярные очерки. М. 1987. Вып. 1.][76 - Вехов Н. В. Сибиряковы // Московский журнал, 2001. № 6.]. Как, впрочем, и о петербуржском. Но иноческая жизнь о. Иннокентия была долгое время скрыта от нашего взгляда. Совсем недавно Татьяной Шороховой было составлено довольно подробное жизнеописание предпринимателя и монаха о. Иннокентия[77 - Шорохова Т. С. Благотворитель Иннокентий Сибиряков. СПб., 2005.].

Иннокентий Михайлович Сибиряков родился в городе Иркутске в семье крупного золотопромышленника и капиталиста. Вся его жизнь, казалось бы, должна была определиться этим фактом. Но юность в неге и роскоши не испортила его, он с детства привык своим чутким сердцем переживать и горе, и нужду других и твердой рукой поддерживать обездоленных и отчаявшихся. Мы можем твердо сказать, что богатство в этом случае нашло достойного владельца. Учась в Петербургском университете, он более чем в других преуспел в науке милосердия, помогая бедным студентам окончить курс и получить достойное место.

Свято-Никольский храм. Современное состояние

Довольно скоро благотворительная деятельность Иннокентия Михайловича становится из ряда вон выходящей. Помочь бедному товарищу окончить университет и стать на ноги – это нельзя назвать чем-то удивительным. Но когда ежедневно сибирскому меценату приходится принимать до 400 бедняков[78 - Наставления и утешения святой веры христианской. 1902 г. № 2. С. 192–193. Некролог.], то иного названия, чем самопожертвование, этому роду деятельности просто не найти. Немало потрудился Иннокентий Михайлович и на ниве общественной благотворительности. Надо отметить, что Сибиряковым принадлежит особое место в истории России. Купеческий род Сибиряковых был известен в Иркутске с начала XVIII в. Отец Иннокентия, Михаил Александрович, был купцом 1 гильдии, совладельцем золотых приисков, винокуренных заводов, Бодайбинской железной дороги, пароходства. Старший сын Александр наследовал капитал в 5 млн. руб. и был крупным предпринимателем и благотворителем[79 - Александр Михайлович имел стекольный завод, писчебумажную фабрику, создал новые предприятия: буксирное пароходство на Ангаре и Амурское общество пароходства и торговли. Александр Михайлович был меценатом, и число его благодеяний составит солидный список: 100000 руб. на строительство Томского университета, 50000 руб. на учреждение в Иркутске Высшего Технического училища, 500000 руб. на дела просвещения, 3500 – на строительство Иркутского драматического театра. Открытие народных школ, обустройство Томского университета… Но главное внимание изучению водных путей Сибири. За двадцать лет (1870–1890 гг.) Сибиряков снарядил ряд экспедиций по исследованию устьев рек Печоры, Енисея, Оби, Амура, побережья Карского и Охотского морей. Самую известную экспедицию, которую финансировал Сибиряков совместно с предпринимателем О. Диксоном и королем Швеции Оскаром II, возглавлял известный полярный исследователь Норденшельд. Экспедиция должна была пройти Северо-Восточным путем. Но путь этот удалось пройти только за две навигации. «Вега» не дошла всего около 100 миль до Берингова пролива. Сибирякову пришлось отправить к месту вынужденной зимовки экспедиции спасательную команду. За это он был награжден шведским орденом «Полярная звезда». Александр Михайлович написал несколько книг о будущем Сибири. Следует сказать, что он получил прекрасное образование, окончив Цюрихский политехнический институт. Только по поводу путей сообщения Сибири Александр Михайлович написал 30 статей. Сам Сибиряков дважды предпринимал экспедиции, целью которых было пройти водным путем от Норвегии до Енисея. Но обеим экспедициям не удалось выполнить поставленную задачу.].

Его младший брат, Иннокентий Михайлович, старался подражать ему, субсидируя важные для России проекты. Помогал Томскому университету, Восточно-Сибирскому отделению Российского географического общества. Высшие женские курсы получили от него в дар около 200000 руб. Иннокентий Михайлович способствовал изданию произведений многих русских классических и современных ему авторов. На его средства изданы «Сибирская библиография», «Русская историческая библиография» и др., открыта в 1887 г. публичная библиотека в Ачинске, снаряжена экспедиция в Якутию.

В начале 80-х гг. в Петербурге развил бурную лекционную деятельность Петр Францевич Лесгафт. Он читал лекции по анатомии, гигиене, физиологии, и сотни слушателей стремились на эти лекции. 24 августа 1883 г. к нему подошел Иннокентий Михайлович и предложил ему 200000 рублей золотом на строительство ставшего впоследствии знаменитым института. Перед тем как покинуть мир, Иннокентий Михайлович отдал 420 тыс. руб. для выдачи пособий приисковым рабочим в случае увечий и других несчастий.

Сибиряков совершает поездку по Европе. «Сибиряков, путешествуя по свету, учится христианской философии, открывает суету жизни, видит страдания честных, любящих Бога людей, решается идти навстречу тем, кто обездолен судьбой и, как в этом деле, так и в общении с Богом, в молитве, думает найти утешение скорбящему духу», – пишет его жизнеописатель[80 - Монах Климент. «Бессребренник нашего времени» // Наставления и утешения святой веры христианской. 1911. С. 509–519.]. После поездки Сибиряков всю свою благотворительную деятельность сосредотачивает на Церкви. Теперь его часто видят в петербургских храмах.

Видимо, именно в этот период жизни он попадает на Петербургское подворье Свято-Андреевского скита. В те годы настоятелем подворья является архимандрит Давид[81 - Архимандрит Давид (ум. 5.6.1931, Дмитрий Иванович Мухранов) происходил из крестьян Симбирской губернии, Курмышевского уезда, Ждановской волости, села Жданова. Был на военной службе. Стал монахом в зрелые годы. В 1888–1898 гг. заведовал Петербургским подворьем Андреевского скита, фактически строитель его. На деньги миллионера Сибирякова построил в Санкт-Петербурге несколько благотворительных учреждений. Во время изгнания игумена Иеронима был избран братией на его место. После афонской смуты 1913 г. был вынужден навсегда покинуть Афон. В 1920-е гг. жил в Москве. В начале 20-х гг. сослужил Патриарху Тихону. Был духовным отцом некоторых представителей интеллигенции: Д. Ф. Егорова (декан МГУ, президент математического общества), А. Ф. Лосева и В. М. Лосевой. Был хорошо знаком со свщ. Павлом Флоренским. Сведения из книги: Павел Флоренский, свщ. Переписка с Новосёловым. Томск. 1998. С. 94.], личность необычная и весьма примечательная. Мы не знаем всех подробностей этого знакомства, но именно о. Давид окончательно утверждает о. Иннокентия в намерении стать афонским монахом, но при этом пытается показать Иннокентию Михайловичу все сложности монашеской жизни, для чего они предпринимают совместную поездку на Афон. В ходе этой поездки произошло знаменательное событие. В Андреевском скиту 25 лет строился собор, но строительство двигалось чрезвычайно медленно за неимением средств. В таком же состоянии находилось строительство больничного корпуса с храмом свт. Иннокентия Иркутского.

Вскоре Иннокентий Михайлович передал колоссальную сумму своему духовнику Давиду для завершения работ на подворье, на строительство собора апостола Андрея Первозванного на Афоне и храма свт. Иннокентия Иркутского – 2400000 руб![82 - Забытые страницы русского имяславия. М., 2001. Прошение иноков-изгнанников афонских во всероссийский съезд духовенства и мирян о прекращении церковного на них гонения и о восстановлении их иноческих прав. С. 299–300.]. Он твердо осознает, что монашество – единственно приемлемый для него путь, и в 1894 г. он поступает на Андреевское подворье в Петербурге. 1 октября 1896 года, в возрасте 35 лет он принимает постриг в рясофор и в тот же день отправляется на Афон. Скинув мирской костюм, примеряя монашеский подрясник, он произнес знаменательные слова: «Как хорошо в этой одежде! Нигде не давит! Слава Богу! Как я рад, что в нее оделся!» Особенно привлекает о. Иннокентия безмолвная жизнь иноков. Он ищет уединения. Возможно, на него повлиял пример известного подвижника Андреевского скита молчальника Андрея, подвизавшегося неподалеку от скита. Иннокентий берет благословение у игумена скита и строит недалеко от скита маленькую келлью с храмом в честь великомученицы Варвары и преподобного Михаила Клопского, небесных покровителей его родителей. Там он поселяется вместе со своим духовным отцом архимандритом Давидом, с которым он теперь связан неразрывно. Поэтому ему на краткое время приходится вернуться в Петербург, так как о. Давид снова назначается настоятелем подворья. Трудно было покидать афонское уединение, но скоро его духовный наставник вновь возвращается на Афон, и с ним о. Иннокентий. Там он вскоре принимает постриг в мантию с именем Иоанн, а затем и в великую схиму опять с именем Иннокентий[83 - В некрологе, напечатанном в журнале «Нива», о. Иннокентий ошибочно назван иеромонахом. В журнале «Нива» был опубликован некролог, который начинался следующими словами: «9-го ноября, на далеком Афоне в одной из келлий Андреевского монастыря уснул вечным сном иеромонах Иннокентий. Под монашеской рясой иеромонаха Иннокентия спасался от мира, пять лет тому назад уже умерший для него, известный наш общественный деятель и один из редких русских благотворителей Иннокентий Михайлович Сибиряков».].

На сорок первом году жизни о. Иннокентий, недолго поболев, переселился в обители вечные. Это произошло 6 ноября 1901 г. Братия монастыря отмечала, что на Афоне о. Иннокентий проводил строго постническую и аскетическую жизнь. Нельзя не удивляться, как человек, с детства приученный к изысканным блюдам, питался грубой монастырской пищей наравне со всеми монахами, в большинстве своем выходцами из крестьянской среды. Никогда и нигде не позволил себе выделиться среди остальной братии строитель одного из самых больших соборов в православном мире, вмещавшего 5000 человек[84 - Известно, что благотворительность схимонаха Иннокентия на Афоне не ограничивалась только Андреевским скитом и что одна из лучших келлий, в которой позже подвизался известный отшельник Парфений, построена на его деньги (Павел Троицкий. «И будешь иметь сокровище на небесех…» Московский журнал, 2001. № 12).]. В 1900 году совершается освящение собора, слышится множество благодарственных речей. Только не слышим мы ни одной похвалы в адрес главного ктитора – схимонаха Иннокентия. Даже о кончине его сообщали скупые телеграфные строки.

Важно заметить, что афонская монашеская жизнь того времени знала иные примеры. Они характерны для греческих штатных (идиоритмических) монастырей. В них каждый вкладчик получал соответственную его вкладу честь. Это создавало неравенство в монашеской среде. Богатые вкладчики имели по нескольку комнат и даже своего рода прислугу из числа бедных монахов. Иннокентий Михайлович мог бы поступить в греческий идиоритм или купить отдельную келлью, но он искал настоящего монашества и истинного подвига. По смерти братия воздала своему благотворителю достойную честь, похоронив его рядом с основателем скита иеросхимонахом Виссарионом. В сообщении о кончине бывшего миллионера в журнале Пантелеймонова монастыря «Душеполезный собеседник» прекрасно сказано словами Священного Писания: «О нем кратко и ясно можно так сказать: „скончався вмале, исполни лета долга» (Прем. 4, 13)[85 - Афонская летопись. Душеполезный собеседник. 1903. Вып. 5. С. 147–149.]. На стене нынешнего архондарика скита сегодня можно увидеть великолепный венок, присланный сестрой о. Иннокентия на могилу брата. В усыпальнице скита сохранилась его глава в отдельном роскошном ковчеге[86 - Группа паломников из Благотворительного общества Иннокентия Сибирякова побывала в костнице монастыря и видела этот ковчег.].

Следует упомянуть и о сподвижниках о. Виссариона: первом духовнике Нафанаиле, бывшем помещике из Симбирской губернии, положившем начало монашеской жизни в Задонске; монахе Иларии, белгородском купце, взявшем на себя нелегкий и редкий на Афоне подвиг юродства, схимонахе Серапионе из Финляндии, бывшем военном благородного происхождения. С последним связано удивительное и назидательное событие. Когда он скончался, то гроб с его телом был по обычаю поставлен в церкви и над ним читалась Псалтырь. И вдруг читавший в тот момент монах Паисий увидел, что покойник начал двигаться. Он сообщил об этом о. Виссариону. О. Серапиона отнесли обратно в келью, где он двое суток сидел на кровати, рыдая и ни с кем не говоря. Затем он долгое время беседовал с о. Виссарионом и духовником, когда же прошло около 2,5 суток, он простился и мирно отошел ко Господу. О чем говорил воскресший, к сожалению, нам неизвестно, но история сохранила, что беседа эта привела в умиление старца Виссариона. Без сомнения, эта беседа могла бы украсить любой древний патерик[87 - Летопись Свято-Андреевского скита на Афоне (1841–1863). С. 286.].

А вот свидетельство летописи о самом первом игумене Виссарионе:

«Старец наш был очень гостеприимен и радушен, ни богатому, ни убогому не бывало отказа в приеме, как скуден он сам в это время ни был; поэтому в Серай охотно стекались беднейшие пустынники и келлиоты. Наступило 17 января, память святого Антония Великого, множество пустынников сошлось на праздник; вина же, за недостатком денег, заготовлено было мало. Во время праздника заведовавший разливом вина схимонах Пимен докладывает о. Виссариону, что вино на исходе. О. Виссарион успокоил о. Пимена, а сам отправился в церковь к иконе святого Антония, находящейся в иконостасе, и, помолившись перед ней, пошел и измерил вино в сосуде, сделав на палочке зарубочку. Через несколько минут опять пришел и опустил палочку в сосуд – смотрит, вино, несмотря на розлив, стоит на том же уровне! Опять пришел: и опять то же! Свершившееся чудо он приписал благодати святой иконы, которую с того времени чтил как чудотворную»[88 - Летопись Свято-Андреевского скита на Афоне (1841–1863). С. 73.].

Нынешний дикей скита иеромонах Ефрем с братией монастыря

Однажды, когда келлья еще не была огорожена со всех сторон, на ее территорию проникли два вора. Целью их было поживиться орехами, которые монахи просушивали на открытой площадке. При келлии рос небольшой орешник, и собранные орехи приносили около ста рублей в казну. Пробравшись ночью, воры нагрузили свои мешки, взвалили их на плечи и уже хотели удалиться. Но вдруг почувствовали, что их объяла тьма и они ослепли. Беспомощно бродили они по двору перед келльей до утра, обремененные тяжелыми мешками, которые им не хватило ума бросить на землю. Утром их увидели братья и доложили своему духовному отцу. Отец приказал отвести в трапезную и накормить этих невольных «тружеников». После того, как тати отведали монастырской пищи, он сам пришел к ним и грозно спросил, как дерзнули они на такой грех. Воры те хоть и были преступники, подобные нынешним их коллегам, но сохранили в сердце своем веру, которая и подсказывала им в иные моменты жизни, как действовать. Поэтому они упали в ноги славному игумену, прося прощения и молитвы об исцелении. Старец простил преступников, и они исцелились. История эта стала монастырским преданием: очевидцы рассказывали ее старожилам монастыря, а те более молодым насельникам, пока не пресеклось русское монашество в Андреевском скиту. Таков был первый игумен скита. «О. Виссарион совершал тайные подвиги в своей келье, был прозорлив и не раз удостаивался благодатных явлений»[89 - Наставления и утешения святой веры христианской. 1900. № 1. С. 64.].

И все же, в большой мере сама жизнь первого игумена была чудом. Весь период правления о. Виссариона состоял из непрерывных попыток удаления его с должности игумена «доброжелателями» из Москвы и представителями братии на Афоне. Из числа братии активнее всех действовали «певцы», крепкие голосом, но слабые послушанием. В чем только не обвиняли его: в сребролюбии, разгульной жизни, невнимании к паломникам и даже в любоначалии. Как мы увидим, более нелепого обвинения невозможно было придумать.

«К сожалению, выходцы и посетители Афона поносят на нашу обитель и на вас клевещут благодетялем нашим. И даже членам Святейшего Синода разносят нелепые слухи. Еще сообщили клеветы и троим благотворителям нашей обители, кои имели намерение обеспечить обитель по духовной, а теперь отказались. Конечно, буди воля Божия, Бог да простит и помилует их всех, только прискорбно слушать и жалко их, нас очень беспокоят эти смуты», – пишет будущий игумен Феодорит своему духовному отцу игумену Виссариону. Далее он продолжает: «Касательно отсрочки не знаю, страшные сплетни и клеветы на вас и всех братий скита разгласили в Святейшем Синоде выходцы с Афона, разносят большие нелепости, поносят и лгут. Все козни диавольские восстали на нас, даже и угрозы коварных. Все это ослабило сбор и силы…» Игумен всю свою жизнь провел в атмосфере непрерывных клевет и жалоб на него. Подобные обвинения вызывали мощный резонанс в Петербурге, и незадолго до его кончины помощь молодому скиту была напрямую связана с заменой о. Виссариона. Но замене этой не суждено было произойти: о. Виссарион неожиданно простудился и умер игуменом созданной им обители. Единственной известной для нас слабостью о. Виссариона была любовь к церковному пению. Но не всякий монах обладает хорошим голосом и слухом. Увы, справедливо и обратное: не всякий, обладающий голосом и слухом, может быть монахом. Это прекрасно понимал старец, но все же из-за стремления иметь достойный хор иногда принимал в обитель монахов, которые впоследствии порождали смуты и нестроения. О. Виссарион же считал своим долгом перевоспитывать их. «Что я буду с ними делать?! Выслать их – в церкви будет скудно, держать добра не будет и слухи всюду скаредные. Хотя хорошо поют, однако пение наше нигде не слыхать, а дрязги всюду расплылись; в скиту Ильинском совсем нет певчих, да хвалят: чин хорош, а у нас певчие хороши, да худо», – писал старец о. Феодориту.

Никогда попытки убрать о. Виссариона с настоятельского места не встречали сопротивления с его стороны, хотя сам он не хотел оставлять игуменство, потому что воспринимал должность игумена именно как военный пост, а не как удобный кабинет монашеского генерала. Иной раз возомнившие о себе невесть что монахи приходили к о. Виссариону требовать «смены правительства». Затем отправлялись в монастырь, а оттуда их с улыбкой отправляли обратно. Вот как с юмором игумен описывает эти революции. «Прибытие, прожитие и отбытие из скита триех… самочинников или, рещи паче, самоизбранников… В одно время пришли ко мне… в келлию, спрашиваю: – „Что хощете, да сотворю вам?” – „Хощем, да утвердишь казначея, ризничнего и писаря, чтобы мы знали, како и куда что идет”. – „А кого сделать?” – „Да вот нас”. – „А вы что принесли в скит и много ли живете? Постарше есть вас, да молчат и дожидаются о. Феодорита, приедет, тогда все управим”. – „Ты, может, до него все промотаешь. А он приедет, будет с нас спрашивать”. – „А как он будет с вас спрашивать то, что он вам не вручал и вас не постановлял?” И так они отправились в монастырь с просьбой, якобы от лица всей братии, чтобы монастырь утвердил их в главных должностях. Но монастырские старцы отвечали им словами, сказанными Св. Патриархом Иерусалимским братии обители Саввы Освященного, которая пришла требовать себе нового игумена и изгнания св. Саввы. „Вы ли его избрали или он вас собрал?” – „Он”. – „Идите и живите мирно; монастырь только знает Виссариона, Варсонофия и Феодорита, а более никого”»[90 - Там же. С. 307–308.], – вспоминает о. Виссарион. Может быть, кто-то будет обвинять старца в излишней мягкости, но это неверно. Дело в том, что монастыри – это не армейские подразделения, где главной целью является достижение поставленной военной задачи. Первая задача для монастыря – это не внешнее благолепие или дисциплина, а спасение насельников скита. Поэтому игумен должен быть в какой-то мере духовной нянькой для монаха. Если капризный, несмиренный монах-баламут будет выгнан за стены монастыря, то, скорее всего, он уже обратно не вернется. Поэтому тут, как говорится, «семь раз отмерь и один отрежь».

Только в конце жизни, когда его духовное чадо иеромонах Паисий, находящийся в России со сборами, стал слезно упрашивать авву покинуть игуменское место, – он не только согласился, но и сам стал прикладывать усилия к своему свержению. Тогда весь церковный Петербург уже недвусмысленно требовал удаления игумена, поставив это необходимым условием строительства часовни в Северной столице. О. Паисий только и мечтает о том моменте, когда старца отстранят от руководства и все дела сразу устроятся. Но что должно было последовать за устранением старца? Ответ мы находим в следующем письме отца Паисия, которое он написал, предвосхитив отстранение старца: «Ваше высокопреподобие, всечестнейший и богоизбранный, многоуважаемый старец наш о. Виссарион и всечестнейший, высокопреподобнейший о. игумен Феодорит! Увы, понеже обитель наша многих имеет врагов, которые отверзли уста своя, хотящих ю потопити в водах многих – хульных клеветах. Но Господь, прибежище наше в скорбех, обретших ны зело – Бог знает, что будет дальше, но я с своей стороны думаю, что все постройки нужно бы приостановить и копеечку беречь для будущего времени…»

Вот что в действительности крылось за попытками сместить старца. Старец принялся за великое дело, взятое на себя не по собственному хотению, но по воле Божией. Ради великой любви к православию и Родине он со своим другом о. Варсонофием решает создать первую обитель на Афоне, где жили бы преимущественно русские. Ясно, что обитель должна быть не маленькая – ведь Россия самая большая православная держава. Но повсюду распространяется клевета на него, дабы помешать этому богоугодному делу. И особенно много распространяется всяких вымыслов в России, а она является материальным источником становления обители. Его же любимый ученик поддается противникам старца и готовит свою программу: все постройки, необходимые для создания большой общежительной обители, прекратить и беречь копеечку для каких-то будущих времен. Старец же, наоборот, зная волю Божию, спокойно берется за постройки, не имея ни гроша, и все совершается: и деньги находятся, и люди. Скоро о. Паисий узнаёт, что он обманулся в своих надеждах, и старец по-прежнему игумен скита. Он пишет отчаянное письмо, явно свидетельствующее о его духовном состоянии.

«Не знаю, как могу выразить мою скорбь, неудовольствие наших доброжелателей и радость противников. Простите. Может быть, письмо мое или слова покажутся вам грубыми. Поверьте, Ваше Высокопреподобие, что Вам пишет искреннейший послушник, а, если удостоите, то уважающий Вас о Христе Иисусе брат, который готов для святой обители и старца вся в мире, даже и жизнь, презреть, а поэтому и высказываюсь: не понимаю, откуда у Вас столько смирения, что Вы отказываетесь от начальства, видя общественную потребу и пользу обители? Это меня удивляет и кажется оскорбительным и для нашего драгоценного и любвеобильного старца. Неужели вы, ревностный послушник, являетесь упорным?! Это странно и грешно, а мне делается стыдно и смешно, я, наконец, стал как провозглашатель лжи, ибо всюду утвердительно провозглашал вас настоятелем, чему все были рады. Теперь я должен все оставить и возвратиться восвояси, более ничего не остается делать. Повергаю на Ваше усмотрение все и вся. Вы знаете, что я старца уважаю и люблю более многих других, но, видя потребность, умоляю удовлетворить, не меня, но благодетелей… Ожидаю на сие письмо решительного и удовлетворительного ответа. Иначе я, находясь в затруднительном положении, должен буду возвратиться тощ, не имея успеха в начатом деле. Вы знаете, как приумножились препятствия после Вас делать что-нибудь доброе для обители. Теперь и к синодским я не могу явиться, к Соломону[91 - О ком идет речь, неясно. Этот Соломон не раз упоминается в Летописи. По всей вероятности, он был синодальным чиновником, от которого многое зависело.] и прочим. Г-н Елагин хочет издавать чудеса Тихвинской иконы Божией Матери, желал помочь и в деле о часовне, но прежде спросил о перемене игумена письменно, и я ему немедленно, ожидая получить от Вас вскоре о сем извещение, дал обещание официальное письмо принести… оле стыд! Оле поношение, быть лжецом. Надо вопиять горам, чтобы покрыли меня или же утекать скорее на горы Афонские. Подумайте и дайте немедленно делу конец. Я вполне уверен, что это не от старца, пекущегося отечески о благе обители. Более не могу писать… Господа ради простите за многословие, нужда заставляет: другой раз и сверчок пищит, когда жарко в бане, а я еще его меньше, да горячо! После всего сказанного Вы подумаете, что я в бреду или стал забываться – поверите, многоуважаемый батюшка, что совершенная любовь изгоняет страх вон, оною и я, грешный, понуждаемый, писал, и пишу, последний раз. Повергаясь к стопам старца нашего, умоляю его простить мне, что причиняю ему независящие от меня скорби. Умоляю его чрез вас благословить меня и святых молитв прошу, а также и вы благословите и Бога обо мне молите»[92 - Письмо отцу Феодориту от 10 февраля 1862 г. (Там же. С. 264–267).]. Много раз о. Паисий говорит о любви к старцу, но буквально требует его замены, а то не будет обители милости от Соломона и др. Но что же отвечает кроткий старец?