Выписка из журнала маневренных карточек (За период с 04.07.1977 по 17.11.1998)

В конце третьего курса Толя написал рапорт на увольнение. Последнее, что я о нем слышал – уехал дослуживать полгода на ЧФ.

В 2002 году я взялся организовывать сбор нашего курса, посвященный 20-летию выпуска. Разместив свои телефоны на училищном сайте, я получил шквал звонков от ребят со всех концов страны. Среди них был и звонок от Толи: «Ты никогда не угадаешь, кто тебе звонит!» – Ха! да разве можно было забыть этот голос и эту манерную интонацию!!

Толя меня необыкновенно удивил, спросив, буду ли я с ним разговаривать – ведь он предатель. Оказывается, придя со срочной службы, он закончил ташкентскую консерваторию и поехал на стажировку в Италию – и не вернулся! Разумеется, я ему сказал, что он достоин расстрела, но потом не выдержал, засмеялся и объяснил этому политэмигранту, что времена изменились, и мы все будем очень рады его видеть.

Поговорили – он певец, настоящий, реализовавшийся, у него школа пения, он знаком с мировыми звездами оперы, неоднократный член жюри международных конкурсов певцов. Я, грешным делом, подумал – привирает Толя, но пройдя по присланной им ссылке на его сайт, убедился – все правда!

С особенным теплом Толя говорил о своей маме, он умудрился вытащить её из Баку в Италию, организовал ей жизнь – и жилье, и пенсию, сколько-то там сотен «эуро»!

Вот так сложилась жизнь у моего однокашника. Прав Конецкий-то, Виктор Викторович…

О маршах

В моём далёком и солнечном детстве была пластинка «Старинные марши и вальсы». И был у меня период, когда я помешался на декабристах, а там – Марш лейб-гвардии Семёновского полка, марш 1815 года… Слушал я эту пластинку не переставая, разглядывая картинки в книжке Нечкиной, совершенно спокойно переносясь в ту реальность…

Как же я был рад, когда однажды на плацу, где под немилосердным бакинским солнцем в просолённых робах и заскорузлых гадах маршировали мы, проходящие курс молодого матроса, появился училищный оркестр. Оркестранты были, в-основном, люди немолодые, кавказского типа, с погонами старшин и главстаршин, но были и воспитанники – азербайджанские мальчишки с глазами-вишнями. Персонаж, долбивший в большой барабан, сразу стал объектом нашего остроумия – пузо здоровое, длины рук не хватает, и он вынужден затаскивать барабан выше головы, обзора нет – и вокруг него почтительная пустота, позволяющая маневрировать на ходу без столкновений…

Но как они играли! Как они прекрасно играли – слаженно, вдохновенно, можно было слушать партию каждого инструмента, чем я впоследствии пять лет и занимался, привычно отмечая места, где тот или иной исполнитель лажает, лентяйствуя… Но это был не разнобой, а музыкальный поток, в котором хорошо были видны струи, его составляющие.

Но что они играли! Они играли это потрясающее попурри из маршей – там были «Марш энтузиастов», «По долинам и по взгорьям», «День Победы», «Экипаж одна семья», «Марш артиллеристов» и не только – «Варяг», «Славянка» и эти, как мне тогда казалось, забытые марши забытой лейб-гвардии забытых полков…

Ещё «Марш юных нахимовцев» – Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная!

Я словно возвращался домой из этого прожаренного солнцем Баку, от этой военной муштры, от этих полузнакомых ребят вокруг, слушая знакомые марши царских времён… И строевой шаг становился лёгким, и желание держать строй – естественным, и команда «В-з-в-о-д!», звучащая угрожающе-крещендо, не раздражала, а добавляла ража в постоянное соревнование взводов и рот – кто лучше «даст ножку» перед дежурным по училищу…

Баку остался в памяти розово-туманной набережной, и ребята эти для меня дороги и близки, и это попурри я жду каждый парад, чтобы снова задохнуться от строевого восторга в парадных батальонах, которые каждый год: «На одного линейного дистанция! Первый батальон – прямо! Остальные – напра-во!! Шагом марш!»

С наступающим! Встретимся на параде!

Фото

Моя самая лучшая фотография в форме была в лейтенантском удостоверении личности.

Мы фотографировались ещё будучи курсантами – в ателье на Зыхе лежало несколько тужурок и рубашек, на любой размер. Никакой организации увольнения уже не было и в помине – нас пропускали на КПП просто так, без увольнительных, в робе, в шитых-перешитых мичманках…

Удивительно светлое время, щедро наполненное жарким бакинским солнцем, любовью и доброжелательностью всего окружающего мира, ожиданием новой жизни – лейтенантской, офицерской.

Фотографировали нас на стационарную камеру – на треноге, деревянную, обтянутую кожей, объективах на мехах. Мастер – армянин, – очень внимательно отнёсся ко мне, неоднократно подскакивал, поправлял причёску, наклонял голову, заправлял воротник…

В комнате кроме него крутилась ещё какая-то молодая девушка, почти девушка – то появится, то снова исчезнет. «Дочка,» – сказал фотограф, отследив мой недовольный взгляд на очередное появление этой стрекозы. «Дочка… Шляется здесь… Мы тут важным делом заняты, на удостоверение фотографируемся, а она тут подолами крутит,» – подумал я и настроил на физиономии серьёзное выражение.

«Снимаю!» – и в этот момент из-за портьеры выглянуло девичье личико и состроило совершенно очаровательную гримаску!

Так я и запечатлился на первой в жизни офицерской фотографии с улыбкой во весь рот.

Это удостоверение у меня в 95 году украли на «Североморске», тогда ещё «Симферополе», вместе с бумажником, правами и документами на машину. Жаль фотку – ни на одной я больше так не улыбался.

Представление

Скр-16, на который по выпуску занесла меня злая воля кадровиков, лихорадило. Шутка ли сказать: из девяти офицеров – 5 лейтенантов, ну, один-то второгодок, но в любом случае – больше, чем на других кораблях бригады.

Фёдор Андреевич Стратевич глядел на нас с нехорошим прищуром, прикусывая густой ус, а мы пытались добиться его расположения – тщетно. Проходили первые дни нашей офицерской службы, а обстановка и не думала улучшаться. И вдруг кто-то из нас краем уха зацепил кусочек разговора, донесшегося из командирской каюты: «Ты представляешь, механик, мало того, что на каждом совещании корабль детским садом называют, эта сволочь Седлецкий меня воспитателем зовёт, няней, …, так эти лейтенанты даже представляться не собираются! Даже ни намёка, а?!»

И тут мы поняли – вот оно. И намёк вечером этого же дня появился в каюте командира с просьбой в надвигающиеся выходные организовать представление по случаю прибытия к месту службы. Добро было получено, и утром субботы мы с начальником РТС-командиром БЧ-4 тронулись в посёлок. В Видяеве к этому времени заканчивалась эпоха «московского снабжения», но вино-водочный был вполне, вполне…

Два пластиковых дипломата затарились болгарским бренди «Солнечный берег» из расчёта «количество участников + 1» и многозначительно стояли у нас в ногах на площади у ДОФа, где мы старались поймать попутку. И поймали – из остановившегося уазика выглянул НШ бригады Александр Львович Соколов и со словами: «Смотрю – вроде мои лейтенанты…,» махнул рукой в сторону задних дверей.

И вот тут-то мы поняли, что звон бутылок может быть траурно окрашен, опыт службы только нарабатывался – на каждом ухабе дипломаты позвякивали, тренькали, булькали… Александр Львович тактично молчал всю дорогу и, только выпустив нас на плацу, негромко скомандовал: «Командира ко мне, лейтенанты, командира ко мне…»

Федя, выслушав наш сбивчивый рассказ об удаче насчёт коньяка и неудаче насчёт начальника штаба, зыркнул лиловым молдавским глазом: «Хочешь, чтобы было хорошо – сделай сам!» и отправился за фитилём с неясными последствиями на ПКЗ «Атрек».

В кают-компании тем временем продолжалась суета – шипели отбивные на сковородке, шёл парок из лагуна с картошечкой, селёдочка поблёскивала растительным маслом…

Механик с озабоченным лицом покосился на эту красоту и махнул рукой: «Сворачивайте к чёртовой матери,» но не выдержал, рассмеялся: «Да ладно вам, литера, сейчас Федя отмажется, тем более, что сам добро дал!»

Так оно и случилось, Федя вернулся возбуждённый, но весёлый – вечер прошёл в тёплой атмосфере, люк офицерского отсека отдраили только на следующее утро, а на подъёме флага в присутствии заглянувшего на корабль начальника штаба я уже был не «товарищ лейтенант», а «штурман», а Вова Фарыкин – «начальник», а Фаворский – «групман»…

И началась офицерская служба.

Флюктуация

Как легко дружить в молодости!

Несколько слов, приветливый взгляд, приглашающий жест, и всё – друзья!

А особенно, если ты попадаешь в чужую незнакомую обстановку, где все совсем не так доброжелательно и лояльно, как в училище. В системе-то что – начальник начинался с кап два, каплеи и каптри вообще не рассматривались наглыми пятикурсниками как командиры, капразы назывались по имени-отчеству.

Иное дело флот – мой первый командир в воинском звании капитан-лейтенант очень быстро дал мне (да и остальным выпускникам-новобранцам) понять, что есть офицеры, а есть лейтенанты…до старшего лейтенанта в кают-компании положено молчать.

В этой атмосфере саспенса и панической тоски я и сдружился с нашим минером лейтенантом Юрой Ананьевым по прозвищу Бэн. Прозвище это появилось у него еще в школьные годы, закрепилось во время обучения в ЧМУПСе, и шло впереди него во время службы на Северном флоте.

Бэн (или Бэнчик, так разрешалось называть его только близким друзьям) был удивительно позитивный человек. Облысевший, передние резцы-лопаты делали его похожим на кролика Банни – он стал моим первым другом на флоте и проводником по лабиринтам флотских традиций, делящихся на корабельные, традиции соединения, традиции рода сил (надводники-подводники), флотско-географические, ну и собственно универсальные флотские, единые, что на Черном море, что в Ара-губе…

Будучи старше меня на целый год службы – а в 21 год это целая жизнь, – он не давил меня «грузом пережитого», всегда был готов поддежурить, подменив меня перед выходом в море. Бэнчик очень быстро научил меня «болтить» приказания, иначе говоря – «забивать болт», «класть болт», т. е. оттягивать момент выполнения команды до последнего: «А вдруг отменят, Пашик, а ты уже напрягся». В его каюте, расположенной на отшибе от нашего офицерского отсека, но в непосредственной близости от бомбовых погребов, на почетном месте был принайтовлен огромный бронзовый болт – символ непокоренного нрава, – который он периодически лично надраивал до вызывающего блеска.

Бэн был не просто минер, минный офицер – торпеды, бомбы, рельсы на юте, нет, он был офицер ПЛО – ракетчик! Славный ЧМУПС в советские годы выпускал именно ракетчиков (другие ВМУЗы их тоже выпускали, но в ЧМУПСе это была навязчивая идея).

Противолодочная ракета порвала в 60-е годы шаблон – к стартовику подвешивалась ракета, к ракете – торпеда, и этот трехчлен летел «как пух из уст Эола» к расчетному месту подводной лодки окаянного врага. «Теперь об этом можно рассказать» – вместо торпеды могла присобачиваться и спецголова. Эта конструкция (очень, кстати, совершенная и красивая) хранилась в пусковом контейнере – «чемодане». Собственно, появление этого оружия и дало толчок рождению больших противолодочных кораблей проектов 1134а, б, 1155 и 1135. 1135-е позже снизили до сторожевиков – вот они-то и были заветной мечтой любого лейтенанта нашей 130 арагубской бригады, укомплектованной «мотоциклами» 159а проекта.

Бэнчик с курсантских лет бредил 1135-ым, знаки судьбы сопровождали его жизнь, точно указывая – только туда! Даже телефон его родительской квартиры в Севастополе был 7-1135! Знаки не обманули – после выпуска его распределили на скр «Достойный». Получив заветный «чемодан» с серьезным оружием в заведование, Бэнчик сдал зачеты на дежурство и несение ходовой вахты в рекордные сроки. Он собирался стать командиром корабля в ближайшем будущем – и за службу взялся всерьез.

Стартовая батарея на 1135-ом – это, ребята, вам не гиропост, оружия в заведовании не меряно – ракеты, РБУ, торпедные аппараты, плюс советские люди в изрядном количестве, призванные отдать воинский долг. Вот забрать у них этот долг – проблема из проблем, матрос отличается от пионера единственно размером, ну, сами знаете, чего, мотивация только «сладкое-горькое», если лежу – то сплю, сижу – тоже сплю, стою – пытаюсь заснуть. Техника сложная, кнопок на пультах полно, транспаранты горят, лампочки моргают, цифирки на индикаторах скачут… Советские парни со всеобщим средним хорошие ребята, конечно, но соображать, что к чему, они начинали к полутора годам, а осмысленные действия совершали уже перед заветным ДМБ.

Бэнчик тратил на своих подчиненных уйму времени, объясняя назначение кнопок и махояток, вставал по ночам проверять вахту, носился по объектам приборки, короче, служил на износ – кроме ручек машинного телеграфа он думал еще и о свадьбе. Не то, чтобы очень хотелось, но безгранично любящая мама в очередной раз подобрала ему кандидатку из хорошей морской капразовской семьи, а обижать маму Бэн не мог.

И вот, выбрав, по его мнению, удачный момент, командир стартовой батареи заявился в каюту командира корабля и, получив разрешение обратиться, выложил просьбу: «Отпустите меня, товарищ командир, в отпуск летом – жениться.»

Командиры кораблей – люди с тонкой нервной организацией, а противолодочники в связи с особенностями боевой работы – еще и суеверные. Общение подчиненных с ними в большинстве случаев напоминает передвижение по минному полю – прежде чем наступить, нужно потыкать щупом и оглядеться по сторонам, наметив варианты отхода.