Бродяги. Путь Скорпиона

В молодости он попал в кавалерийский отряд. Но пробыл там всего один день: яблоко, которым юный всадник должен был приручить своего скакуна, упало на траву. Тойво нагнулся за ним – конь цапнул его за мягкое место. Да так неудачно, что пришлось идти в пехоту, а потом дезертировать и слоняться по лесам и дорогам. До сих пор Тойво не мог присесть ни на минуту и спал только на левом боку, потому работа за стойкой трактира так ему и нравилась. К лошадям трактирщик не подходил ближе чем на пять шагов. Вот он и поручил Ахти следить за конями, ослами и мулами, на которых путешественники приезжали в «Мамочкин приют».

– Никаких ночных покатушек, – сказал Тойво строго. – Шастать по ночам запрещаю. Нечего даром волков кормить.

Мальчик улыбнулся, запрыгнул в седло, ласково погладил Фиксу по шее.

– Не бойся, Тойво. В гавань я не поеду. Мне с вами хорошо. С тобой, с Лемпи и Кукушкой.

– Нам тоже с тобой, малец. Не хочешь объяснить, куда это ты в таком случае намылился?

Трактирщик на всякий случай отступил к воротам и поднял выше фонарь.

– До пригорка и обратно. Честное-пречестное, Тойво!

– Смотри мне… – Хозяин толкнул створку, распахнул ворота шире. – И как вернёшься, положи на место припасы и бурдюк.

– Вперёд, Фиксу! – Ахти тронул лошадку пятками. Кобыла величаво прошагала мимо трактирщика и, едва оказавшись за воротами, перешла на рысь.

* * *

«Тёмная дорога, зажатая по обе стороны еловым лесом. Звёздная россыпь над головой. Стук копыт». Мальчик остановился у пригорка, вдохнул свежий воздух, пахнущий хвоей, посмотрел на небо.

Сияло в вышине созвездие Сокола. Облако наполовину скрыло цепочку звёзд Мирового Червя, которого по легенде загнал на небеса охотник Хтойто. С тех пор чудовище больше не точит землю как яблоко.

А вот горит великая Тахти в жезле Старого Волхва. Она прямо сейчас указывает мореплавателям путь на север. Но тем из них, кто хочет попасть в Тихую Гавань, путь закрыт.

Глаза мальчика остановились на созвездии Скорпиона. Ахти хмурился, кусал губу, его беспокойный разум пытался вспомнить ту ночь, которая привела его в «Мамочкин приют», и, главное, отыскать причину, по которой он должен был попасть в гавань, но ясный небосвод его памяти скрыло ночное облако, и за ним ничего не было видно.

Ахти огляделся по сторонам и сделал то, что уже делал множество раз: вытащил кожаный футляр, который носил на шее, снял крышечку и вытряхнул на ладонь узенький кусочек пергамента. Послание состояло только из трёх слов, написанных на неизвестном языке.

Весь последний месяц Ахти пытался вспомнить, кому он должен передать письмо и, главное, от кого. Но после страшной ночи, когда земля разверзлась, небеса пылали, а он чуть не ослеп на ночной дороге, память изменяла ему. Только слабый, неуверенный голос шептал: «Тебе нужно в Тихую Гавань».

Мальчик вздохнул и развернул лошадь.

– Корабли обходят наш берег стороной. Вот так, Фиксу. Ты слышала? Мы возвращаемся.

2

Может быть, войны, восстания и житейские бури не могли разрушить «Мамочкин приют», как утверждал Тойво, но старый трактир вполне мог развалиться на части сам по себе. Для ремонта протекающей крыши нужно было купить досок и осиновой дранки. А колечки-монеты в последнее время редко падали на стойку трактира. Путешественники, державшие путь в столицу, совсем перестали появляться на большой дороге.

Изредка в «Мамочкин приют» заходили местные охотники.

Компаниями по пять-шесть человек приезжали из ближайших Пеньков деревенские оболтусы, которым нужно было где-то напиться.

О трактире прознал и тёмный люд, стекавшийся с разных уголков Глухолесья, – беглые преступники, дезертиры, торговцы липовыми оберегами. Последних стало необычайно много, как будто кто-то согнал их в дремучие леса нарочно. А денег у них, ясное дело, не водилось.

Тойво с каждым умел обходиться по-свойски, но под стойкой держал заряженный арбалет.

Если какой-нибудь скупердяй жил в комнате и отказывался платить за неё, трактирщик применял старый проверенный метод: впускал в своё заведение дворового котяру Пумми и мазал косяк двери постояльца кошачьей мятой.

Природа одарила Пумми необычайным голосом, похожим одновременно на крик голодного младенца и стоны умирающего оленя с простреленной шеей. Его когти терзали дверь с таким звуком, словно он хотел прорыть в дереве ход. Иногда – и это звучало особенно жутко – кот маленьким спятившим тараном врезался в косяк лбом. В другой раз повисал мешком на ручке.

Когда сонный разгневанный гость выходил в коридор, Пумми проявлял ещё один свой талант: бесшумно двигался в темноте и проникал в комнату.

Утром непутёвый жилец покидал дармовую комнату и долго ещё не мог понять, почему все его вещи пахнут кошачьей мочой.

* * *

– Да. Времена пошли непростые. Обманщик на обманщике… – любил повторять Тойво, как-то позабыв, что разбавлять пиво водой и прибирать к рукам забытые постояльцами вещи тоже не самые честные занятия.

Но времена, видать, и вправду пошли дурные. Лемпи, повидавшая на своём веку разных клиентов, совсем перестала набивать солому под платье и мазать губы загадочным раствором из пунцовых жуков и муравьиных яиц, который ей готовила старуха Ку-Ку. Она то суетилась по хозяйству, то целый день глазела на огонь в камине, укрывшись дырявой шкурой саблезуба, а на заезжих гостей не смотрела.

Тойво ничего не имел против, он и раньше говаривал:

– У Лемпи свои увлечения. Конечно, они приносят кой-какой доход, но, если наша кошечка нагуляется, ей здесь всегда найдётся другая работа.

* * *

Ахти тоже, не будь дураком, стал чаще сбегать ото всех в конюшню. Пусть посетители заезжали редко, но было среди них немало отталкивающих личностей. Один, в сером плаще и с таким же серым лицом, всё время что-то разнюхивал, расспрашивал. Другой, с остекленевшими глазами, потерянный и напуганный, заливал горе настойкой, пока не падал под стол. Были и такие, которые смотрели на мальчика как на пирог со сладкими сливами. Вот от этих-то Ахти и хотелось сбежать подальше.

По вечерам, когда гости ложились спать или когда трактир пустовал, Лемпи, Тойво, Ахти и Кукушка собирались внизу возле огня. Обсуждали последние новости и гадали, как оно дальше будет.

В последние дни, кроме баек и сплетен, до обитателей трактира доходили печальные слухи, будто бы вслед за столицей пали великие цветные пирамиды, сторожившие границы Исполины со всех сторон света. Говорили, что одни из них пали, захваченные враждебными соседями, другие сожжены озверевшей от страха и голода толпой. В Жёлтую Пирамиду на западе будто бы ворвались какие-то отвратительные твари, а Синяя твердыня на юге провалилась в одну из гигантских трещин, тянущихся от Чёрной Язвы.

Ахти при упоминании о Пирамидах хмурился, чесал лоб, но никак не мог вспомнить последнего года своей жизни. Единственное, что осталось в его памяти, – короткий эпизод, когда он бегал по каменным ступеням и карабкался по высоким светло-зелёным камням, лежащим у основания твердыни, а голоса родителей звали его из глубины этого великого дома.

* * *

Жители Глухолесья говорили, что сердце страны поражено ядом, потому и бежали к границам, в чащобы. Но теперь начали отмирать и окраины.

– Если бы только люди, – хитро сощурился Микку, местный следопыт. – Нынче я еду с отрядом Гончих на поиски одного душегуба и изменника родины, что кличут Скорпионом. Так говорят, будто он наполовину человек, а наполовину – чудище.

– Это на какую половину? – поинтересовалась Лемпи.

– А шут его знает! Дело всё в том, что ентот уродец такой на свете не один. После того как бабахнуло в Исполине, от Чёрной Язвы потянулися к окраинам разные чудо-юдины. Вроде как говорят по-людски, но чтой-то всё время прячут, то ли рога, то ли зубы, то ли противные щупальца. На рынке в Пеньках я видел одного нищего с зелёной и вострой ногой без ступни. А прежде слыхал про женщину, у которой заместо персей волосатые коконы.

Лемпи расхохоталась:

– Ты, Микку, уже внуков нянчишь, а мысли всё об одном. О женских грудях!

Следопыт отмахнулся и пробормотал:

– И то верно. Стар я для всех этих передряг. Не думал, что на моём веку рухнет Исполина. Её ведь ни кочевники, ни варвары не одолели. Да что там? Сам царь Кашалот не сумел. А то, что среди нас будут теперь ходить гладыши да клопы, так это позор на мои седины.

– Кто-кто? – не поняла Лемпи.

Микку поднялся, надел шапку:

– Так энти уродцы, про которых я вам тут толкую. Так их теперь в народе кличут.