Ельцин как наваждение. Записки политического проходимца

Стыжусь ли я той своей заметки, с которой, по большому счету, началась моя известность, причем не только журналистская? И нет, и да. Нет – потому что в ней почти все было правдой. Да – потому что почти.

Часто думаю, что было бы, если б осенью 1989 года я все же «сдал» Ельцина? В нашей политической и околополитической тусовке немало людей, почитающих себя как великих аналитиков и провидцев. От таких я не раз слышал, а после выхода в свет этой книги, может, еще и услышу: «Что он о себе возомнил?! Мелкая сошка! Признался, не признался – ничего бы от этого не изменилось!». Возможно. Только почему в те осенние дни 89-го года, когда страна была беременна переменами и мучилась в предродовых схватках, очень влиятельные в Кремле люди сулили мне немалые жизненные блага и феерический карьерный успех, если расскажу народу «всю правду про Ельцина»? И тоже призывали не навредить России?

А я, признаться, и по сей день не знаю, навредил я ей или не навредил. Посмотрю на то, с какими великими болями страна залечивает раны, нанесенные своим первым президентом и его командой, и каюсь – навредил! Вспомню коммунистическое прошлое с его нищетой, репрессиями и гражданским бесправием, и успокаиваю себя – не навредил! Но и в том, и в другом случае, гордиться особо нечем. Увы. У смутного времени не бывает героев.

Глава 3

Незлопамятный и умеет прощать

За окном унылое межсезонье. Осень уже догорела, а зима замешкалась где-то на дальних подступах к Москве и не подоспела к положенному сроку. Наступила самая неуютная и бесцветная пора. На что ни бросишь взгляд, порадоваться нечему. Серое небо, осыпающее город то холодным полусонным дождем, то пропитанными влагой снежными хлопьями. Чахлые деревья, растопырившие во все стороны голые ветки. Автомобили, щедро окатывающие друг друга потоками дорожной грязи. И, конечно же, прохожие, уткнувшие красные носы в шарфы и напоминающие тоскливо нахохлившихся птиц. Вероятно, все они каждое утро мучаются одним и тем же вопросом – во что сегодня одеться. Но, похоже, угадывают немногие.

У нас тоже межсезонье. Правда, свое, политическое. На общесоюзных выборах Ельцин добился депутатского мандата, а после, хоть и не без проблем, вошел в Верховный Совет СССР и даже стал главой его Комитета по строительству. Но это уже взятый им рубеж. А есть еще и не взятый – надо победить на выборах в российский парламент. И не просто победить, а впечатляюще, что называется, с разгромным счетом. Тогда у Бориса Николаевича не будет конкурентов в борьбе за пост спикера. Должность, конечно, не Бог весть что, но с нее до заветного президентства уже рукой подать.

…Сидим у Ельцина на Лесной, пьем чай (в такое трудно поверить, но в ту пору это, хоть и редко, но все же случалось) и обсуждаем намеченную на январь 90-го поездку в Японию. Мы Виктором Ярошенко отвечаем за ее подготовку. Уже несколько раз встречались с представителями принимающей стороны и вместе с ними начерно составили программу визита. Теперь ее надо согласовать с шефом, и можно отправлять в Токио. Вопрос, в общем-то, нешуточный. Основательные японцы задергали нас своим вопросом: когда? И понять их можно. Им надо начинать готовиться, а мы никак не можем определиться с тем, на какие мероприятия и встречи соглашаемся, а на какие нет.

Шеф читает документ бегло и без эмоций, явно по диагонали. Чувствуется, его сейчас заботит что-то другое, более для него важное. И нам это, прямо скажем, не на руку. Поэтому ожидаем с нетерпением, каков будет его вердикт. И в целом по программе, и по самому больному вопросу двусторонних отношений – по проблеме «северных территорий». Обсуждение этой темы японская сторона ставит во главу угла всего визита. И в этом они также несговорчивы, как окруженные неприятелем камикадзе. Так что нам едва ли удастся склонить их к какому-то компромиссу. Но и шеф наш тоже крепкий орешек. Если скажет «Нет!», его и бульдозером не сдвинуть.

Наконец, программа худо-бедно, но дочитана. Ельцин захлопывает папку, на которой педант Ярошенко вывел каллиграфическим почерком: «Визит в Японию», и бросает ее на середину стола:

– Да-а, понимаешь… – и замолкает в задумчивости.

Как говорится, продолжение следует. И мы его ждем. Но шеф неожиданно круто меняет тему разговора:

– Партия и КГБ, вот кто страшится, что народ на выборах поддержит Ельцина. На все пойдут, чтобы этого не допустить! На любую провокацию! На любую, понимаешь, подлость! Но вы, – Ельцин многозначительно вскидывает брови и указывает на меня пальцем, – вы должны это упредить.

Такого поворота, признаться, не ожидал. Вроде речь промеж нас до сих пор шла об Японии, а тут вдруг на тебе – я должен в чем-то и как-то упредить всемогущую партию и еще более всемогущий КГБ. Или я что-то не так понял?

– Борис Николаевич, это вы сейчас обо мне или о ком-то другом?

Ельцин огорченно качает головой и смотрит на меня с сожалением. Примерно так, как учитель на нерадивого ученика, который не догадался, что «остолоп», это вовсе не наречие, а существительное. У Суханова взгляд не жалостливый, а осуждающий, и понятно почему – он не любит, когда кто-нибудь, неважно кто, огорчает его шефа. Для него это почти личный враг. Он при Борисе Николаевиче уже не первый год, а потому уверовал в то, что научился предугадывать его даже самые потаенные желания. Вот и сейчас для него, похоже, в словах шефа нет никакой неясности, все очевидно. И его удивляет, даже слегка раздражает моя упертость. Видимо, не разглядев во мне ни малейшего проблеска понимания, он дает собственное толкование высказанной Ельциным мысли:

– Если против Бориса Николаевича еще и не совершена провокация, народ все равно должен знать, что ее замышляют, – Ельцин одобрительно кивает, и это придает Суханову еще большую напористость. – Вот о чем надо писать в «Комсомолке»!

Похоже, на сей раз «верный оруженосец», как мы его меж собой называем, и впрямь попал в самую точку – Ельцин доволен сказанным, а значит, оно полностью соответствует его представлениям о приоритетах газетной политики на современном этапе.

– Если вы хотите, чтобы я написал о провокациях, мне нужны хоть какие-то факты. Без них мою заметку просто выбросят в корзину.

– Так и ищите! Не нам же с Львом Евгеньевичем их искать. Не мы, понимаешь, в газете работаем. Ищите!

Уходим от шефа с нерадостным чувством – он так ничего и не сказал нам с Ярошенко насчет программы. Что завтра будем врать нашим японцам? Ума не приложу. Хоть харакири делай! А тут еще эта нелепая идея насчет заметки про якобы готовящиеся против Ельцина провокации. Даже думать о ней не стану! Меня с такой заметкой в «Комсомолке» просто на смех подымут. Или за порог взашей вытолкают.

В ту пору едва ли не каждодневно в прессе появлялась информация о том, что в недрах КГБ, этого, как его тогда называли новоявленные демократы, «цепного пса агонизирующей партократии», вынашиваются коварные планы по дискредитации Бориса Николаевича Ельцина. Может, так оно и было на самом деле, но вот что удивительно – ни один из этих планов не был реализован!

Зададим себе вопрос: почему Лубянка вовремя не развенчала миф о «последовательном борце с номенклатурными привилегиями, за демократию, социальную справедливость и высокую мораль в политике»? В конце 80-х она имела неограниченные возможности добывать любую, даже более чем конфиденциальную информацию о людях самого высокого ранга (в принципе, думаю, она и сейчас их имеет). А о Ельцине и добывать-то ничего не требовалось. Чтоб заложить под него убийственной силы компромат-бомбу, достаточно было какое-то время (полагаю, двух-трех месяцев вполне хватило бы) фиксировать скандальные фиаско, которые оппозиционер терпел с пугающей регулярностью. То он оказывался в грязном болоте возле подмосковной дачи своего давнего знакомца Сергея Башилова. То поражал Америку экстравагантностью поведения. То, впав в депрессию, предпринимал нешуточные попытки наложить на себя руки, причем не где-нибудь, а в рабочем кабинете и на глазах насмерть перепуганных подчиненных. То появлялся на публике в состоянии, близком к непотребному. Какие там «спецоперации по дискредитации»?! Любая из этих историй, если придать ей нужную огласку, могла разнести в клочья репутацию народного кумира. Не спасла бы никакая популярность у митингующих на площадях толп.

Так почему же этого не было сделано? Для меня ответ очевиден: Лубянке был выгоден Ельцин, причем выгоден именно на вершине власти. К закату горбачевской перестройки она уже переродилась из сугубо репрессивного в репрессивно-коммерческий аппарат. Причем полугосударственный-получастный. Для него смещение Горбачева и воцарение Ельцина – это несколько лет бюрократического хаоса, в течение которого возможно было прибрать к рукам самые лакомые куски подлежащей приватизации общенародной собственности.

У кого-то есть возражения на сей счет?

Если есть, тогда объясните мне тот факт, что среди крупнейших капиталистов (олигархов и полуолигархов), за минувшие четверть века появившихся на постсоветском пространстве, бывшие сотрудники «тайной канцелярии», их родственники и личные друзья занимают ключевые позиции. Это что – случайность? Поголовная сверходаренность? Поголовный сверхпрофессионализм? И ведь так всюду – с севера на юг и с юга на север. Что же касается матушки-России, то здесь легальные и нелегальные выходцы из КГБ вообще контролируют едва ли не всю экономику. Какую коммерческую компанию ни возьми, в ней если не первый, то второй руководитель – отставной чекист. А что наблюдаем во власти, причем на всех ее ветвях? Сплошь и рядом! Немалая толика федеральных и региональных СМИ ныне тоже в руках этих ребят. Может, оно и неплохо. Может быть. Уж лучше они, чем плюгавые экс-фарцовщики и экс-цеховики с уголовными замашками. Но речь сейчас не о другом – «операции» КГБ по дискредитации Ельцина конца 80-х – начала 90-х годов – не более чем мистификация, причем не самая хитроумная.

Несколько дней мы с Ярошенко упорно прячемся от неугомонных японцев. На всякий случай пришлось и дома, и в редакции предупредить: если по телефону будут спрашивать Восянова-сан, то его нет и неизвестно, когда будет. Но, слава богу, вчера Суханов наконец сообщил нам, что Борис Николаевич программу еще раз посмотрел, замечания у него есть, но они несущественные, так что можем уведомить (он так и сказал: уведомить!) Токио о его принципиальном согласии, пусть готовятся. В общем, гора с плеч.

По этому поводу…

Нет! Лучше сказать не так: в целях снятия накопившегося за последние дни стресса…

В общем, отправляюсь на ужин со своим хорошим приятелем Алексеем Жарковым, великолепнейшим актером и чертовски заводным парнем. Ужин, как это часто бывает, оканчивается далеко за полночь. Так что наутро встаю с трудом, намного позже обычного, и в редакции появляюсь уже после полудня.

Возле лифта меня ловит секретарь Главного:

– Где ты ходишь?! Тебя тут все обыскались!

– А что случилось?

– Уже несколько раз звонили из Верховного Совета, от депутата Ярошенко, по какому-то архиважному делу! Просят с ним срочно связаться. Срочно!

Такое для меня не в новинку. Политическому обозревателю газеты, и к тому же ее парламентскому корреспонденту, нередко звонят депутаты, и почти всегда по не терпящему отлагательства делу. Других у них попросту не бывает. Но Виктор Ярошенко – особый случай. Для меня это не столько депутат, сколько партнер, единомышленник и просто добрый приятель. И уж если он передает, что я ему срочно понадобился, стало быть, и впрямь случилось нечто экстраординарное.

– Здравствуйте, товарищ народный депутат!

– Слава богу! – по голосу чувствую, Виктор чем-то взволнован. – Ты уже слышал, что с Ельциным стряслось?

Сердце ёкает и, обрывая сосуды с капиллярами, летит если не в самые пятки, то куда-то в область большого или малого таза: господи, что он еще учудил?!

– В аварию наш шеф сегодня утром попал!

– Как в аварию?! Жив?

– Жив, но подробностей не знаю. Сейчас еду к Суханову на Охотный. Ты приедешь?

– Выезжаю!

В офисе председателя парламентского Комитета по строительству, что в гостинице «Москва» на Охотном ряду, немноголюдно. Кроме Суханова и какого-то неизвестного мне парня, старательно играющего роль крутого охранника, только трое депутатов из Межрегиональной группы – Полторанин, Собчак и Попов. Очевидно, прослышали о происшествии и поспешили засвидетельствовать обеспокоенность. Ельцин у себя в кабинете, но пока Лев Евгеньевич к нему никого не пускает. Там над шефом колдует врач, Толя Григорьев, и, похоже, пробудет у него еще долго. Так что мы вполне можем попить чайку у Суханова, в его маленьком кабинете возле приемной, и расспросить о злоключениях сегодняшнего утра.

– Ох, ребята, не поверите, до сих пор руки трясутся!

Лев Евгеньевич подает знак, чтоб мы подсели к нему поближе, и, видимо, на всякий случай, понижает голос. Надо полагать, то, что он нам сейчас поведает, это не для посторонних ушей.

– Я с утра к нему поехал. Нужно было завезти кое-какие документы. Он еще с вечера мне сказал, что хочет с ними поработать дома. А тут, не знаю, что на него вдруг нашло: едем на Охотный, и все тут! Когда садились в машину, вроде был спокоен и даже весел, а едва подъехали к Горького, так в него словно бес вселился: поворачивайте налево! Водитель говорит: «Борис Николаевич, нет здесь левого поворота. Доеду до Белорусского и там развернусь», а тот аж покраснел от гнева: налево, я сказал! Ну, что тут можно поделать? Вы же знаете… В общем, дождались мы, когда в потоке машин появился небольшой разрыв, – и по газам! Проскочили бы, если б не троллейбус. Он как раз от остановки отъехал и всем, кто за ним был, обзор закрыл. Вот из-за него эти самые «Жигули», будь они неладны, и вынырнули. Водитель нас заметил, но уже поздно – машину его юзом несет, а мы у нее поперек дороги. И он нам прямо в заднюю дверцу! А возле нее, как на грех, шеф сидит. У меня аж сердце оборвалось.

Мы все трое автомобилисты, и не раз ездили тем маршрутом. А потому хорошо знаем, что из переулка Александра Невского на улицу Горького можно повернуть только направо, и никак иначе. Все прочие маневры исключены. Налево, в сторону центра, не только нельзя – невозможно, такой там сумасшедший поток в обе стороны. А светофора в том месте отродясь не было.

– Да-а, – Ярошенко сочувственно вздыхает, – хорошо, что все закончилось без увечий…

– Так самое обидное, что мы не первый раз там поворачиваем. Только раньше перед нами ехала наша машина сопровождения. А сегодня она отвозила на работу Толю Григорьева. Он рано утром приезжал Борю-маленького осмотреть (у того то ли температура, то ли кашель, не знаю точно). Все же думали, что до обеда шеф будет работать дома. Значит, эта машина нам не понадобится.

– И все-таки не понимаю, зачем было так рисковать?