Воители безмолвия

– Вначале нет! – оборвал ее мальчуган. – Когда ты обратилась ко мне за помощью, моим первым намерением было отвести тебя и того, кого ты спасала, к торговцу, который дал бы хорошую цену за двух пленников. Обычно те, кто скрывается в Матане, попадают на рынок рабов, где их продают на торгах. Но когда я увидел, что ты спасаешь пруджа, я сделал все, чтобы вся Матана помогла вам выбраться из опасного положения… А ты, дама годаппи, что ты делаешь на Красной Точке в обличье нищего?

– У меня свои дела. Слишком долго рассказывать… Сухие пальцы старухи закончили накладывать повязку. Внутренность дома была по-монашески скудной: стол из светлой древесины, шерстяной ковер с геометрическими узорами, на котором лежал Маранас, несколько подушек, древняя гравискамья, подвеска которой уже не могла удержать ее на должной высоте. Другой мебели в этой комнате, погруженной в прохладный полумрак, не было.

Уклончивый ответ собеседницы только подогрел интерес мальчугана, который задал новый вопрос:

– А как ты узнала, что притивы охотятся за одним из наших?

– Я просто ощутила это, – сухо ответила Афикит, ощущая усталость и раздражение от вопросов.

– Как? Как ты смогла услышать? – настаивал он, не обращая внимания на раздражение, которое ощутил в голосе годаппи. – Ты была не с ними, поскольку была с нами!

– Вовсе не обязательно быть рядом с человеком, чтобы слышать его, – медленно произнесла она.

И решила, что пора сменить тему.

– Как вас зовут?

– Кирах. Но у меня прозвище Хитрец. Те, у кого совесть нечиста, часто обращаются ко мне. Я знаю много укромных и надежных мест!

– И пользуетесь этим, чтобы сдавать пленников прямо торговцам!

Маленький прудж пожал плечами:

– Всем надо жить! Выжить на Красной Точке – искусство! Среди конфедеральных полицейских, Каморры франсао, профессиональных убийц, нанимаемых торговцами для сведения личных счетов, буржуа и знати в сопровождении настоящих армий… Здесь нет ни одного намерения, за которым не скрывался бы свой интерес. Если хочешь однажды увидеть свой мир, дама годаппи, помни об этом и будь хитрее других!

– Благодарю богов, что вы стали мои учителем, Кирах Хитрец! – заявила Афикит, подражая красноречию мальчугана. – Мне удивительно повезло!

Не теряя серьезности, Кирах подбородком показал на Маранаса.

– Ты сохранила свободу или жизнь, потому что он прудж! Даже если этот прудж поддерживал слишком… слишком… отношения со старым годаппи из полного воды дома. Это и был твой единственный шанс!

Он сказал несколько слов старухе на своем языке. Они осторожно подняли Маранаса и уложили на скамью.

Афикит была на грани рвоты. Она не знала, было ли это постоянное ощущение недомогания вызвано вонью одежд, сладковатым ароматом крови на руках, тяжелым запахом от кожи старухи, пряного духа от волос пруджей или унизительным воспоминанием о нападении бродяг в момент ее рематериализации во дворе развалин…

* * *

Когда она пришла в себя, ужасная головная боль приковала ее, обнаженную и дрожащую, к растрескавшимся булыжникам мостовой. Сиракузянка еще не преодолела временного разрыва, следствия путешествия с помощью деремата, как люди в лохмотьях с выпученными глазами и ужасающими лицами бросились на нее. Подгоняемая страхом, она вскочила на ноги и бросилась прочь по лабиринту провалившихся лестниц, разбитых коридоров, комнат-тупиков. Она исколола ноги ржавыми гвоздями, острыми ребрами камней, в кожу вонзилось множество заноз. Афикит слышала взрывы голосов, вопли, ругательства. Она спряталась в кладовой, вход в которую был завален кучей гравия, досками и балками. После телепортации, вызывавшей неимоверную усталость, безумное бегство окончательно ее истощило. Ей понадобилось долгое время, чтобы прийти в себя, скорчившись на старом пружинном диване и не обращая внимания на черных и коричневых тараканов, которые кишели в щелях гнилого пола.

Она постепенно обрела основные ментальные и физические способности. В здании вновь царила тишина. Она осторожно выбралась из укрытия, убедилась, что мародеры прекратили преследование, и отыскала заплесневелые лохмотья в опрокинутом мусорном ящике. Афикит поспешно натянула их на себя, борясь с тошнотой. Потеря облегана, второй кожи, вызвала в ней чувство тоски и уязвимости. На пустынных улицах города ей казалось, что взгляды редких прохожих насквозь пронзают ее, видят до глубины души, крадут ее сокровенное, ее душу, ее жизнь. Эта фобия обнаженности, общая для всех сиракузян, властвовала над ней, как злокозненное существо, ослабляя ее психический потенциал.

Когда она наконец локализовала жилище Митсу, ей пришлось долго концентрировать свои мысли, чтобы войти в контакт с другом отца. В ответ бывший смелла вызвал защитный звук и закрыл мозг для любого общения. Именно тогда она перехватила мысли юного пруджа, мысли убийц-притивов и поняла, что старик находится под постоянным наблюдением скаита-чтеца.

Огорченная и плохо контролирующая технику защитного звука, она не смогла найти способа вступить в контакт со Шри Митсу. Лишь догадалась, что в послании бывшего смелла Маранасу говорилось о третьем наставнике.

* * *

– Оставайся здесь, дама годаппи, – сказал Кирах. – Здесь ты в безопасности. А я отправляюсь за Панапией, матерью Маранаса.

И исчез, словно тень. Афикит опустилась на подушку. Психическая струна, связывавшая ее с отцом, оборвалась, и она знала, хотя не хотела признаваться в этом, что разрыв был окончательным. Шри Алексу остался на Сиракузе, чтобы отвести подозрения скаитов и дать дочери маленький шанс ускользнуть от них. Он пожертвовал собой ради нее.

Отныне она осталась в мире одна, одна со своей печалью, одна со своими неуместными слезами, которые загоняла в себя невероятными усилиями воли, одна со своим неумелым контролем эмоций, одна с непомерным желанием вновь стать маленькой девочкой-любимицей, которой уже не была. В голове ее пронеслось несколько воспоминаний: Сиракуза, голубоватые отсветы Солнца Сапфир, благородное лицо отца, Двусезонье, дождь, удивленное и волнующее выражение служащего агентства путешествий, руины здания, отвратительные рожи бродяг, ее выставленное напоказ тело, рана Маранаса, детишки, пыль, бегство по Матане, жара, кровь… жара… Все в ее глазах закружилось. Лица, формы, цвета смешались в вихре… Она потеряла сознание.

Ее разбудил пронзительный голос. Она лежала на матрасе в комнате с яркими обоями. Склонившись над ней, старая Инония протягивала ей глиняную тарелку, от которой поднимался пряный дымок. Позади нее, прислонившись к стене, стоял, скрестив руки на груди, Кирах Хитрец. Его круглое лицо было необычайно серьезным.

– Ешь, дама годаппи, – произнес маленький прудж. – У тебя силы на исходе.

Считая, что она сделала все возможное, Инония поставила тарелку рядом с матрасом.

– Маранас умрет, – бесстрастно продолжил Кирах. – Его жизнь уходит с кровью. Диски этих мерзавцев притивов не прощают!

Инония вышла из комнаты, и Афикит почувствовала облегчение, ибо вид ее костлявого, высохшего тела вызывал у нее невольное отвращение.

– Ешь! – приказал Кирах. – Это традиционное блюдо пруджей: внутренности барвана, священного животного, маринованные в острых пряностях и диких травах. Нет ничего лучше, чтобы обрести силы!

Афикит вдруг поняла, что не ела уже двое стандартных суток. Пустой желудок требовал, чтобы его насытили. Поскольку она не видела рядом с тарелкой ни древней вилки, ни ложки, ни приборов, используемых на Сиракузе, она вопросительно поглядела на мальчишку. Тот понял смущение девушки.

– Пруджи едят с помощью пальцев.

Она полностью зависела от своих хозяев и не хотела оскорблять их, попирая местные обычаи. Она села, схватила тарелку и погрузила пальцы в блюдо. Первый контакт с горячей, жирной, густой, как каша, едой заставил ее вздрогнуть от отвращения. Я стала чужачкой, подумала она с горечью, я стала грубой, опустилась до уровня человекозверей. Я одета в лохмотья, я ем руками! Отец, увижу ли я вас когда-нибудь?

Она впервые по-настоящему смирилась со смертью отца, которую до сих пор считала абстрактной поверхностной мыслью и не успела ее усвоить. Она бессознательно отказывалась смотреть реальности в лицо. Теперь приняла истину, и тот факт, что ей больше не надо сопротивляться, принес облегчение и умиротворение, хотя неимоверная печаль не ушла.

Она схватила кусок мяса и сунула его в рот. Жаркий огонь охватил ее глотку. Долго сдерживаемые слезы брызнули из глаз. Она не плакала с десяти лет. И эти два горячих ручейка, стекавших по щекам, пробудили в ней забытые воспоминания и подавленные ощущения.

– Остро, не так ли? – воскликнул Кирах. – Кухня Инонии сурова для нежных ртов! Ты… случаем, не из миров Центра, дама годаппи?

Огонь охватил и пищевод, но, чувствуя неодолимую нужду в восстановлении сил, Афикит заставила себя есть.

Все произошло не так, как они предполагали. Насильственная смерть Шри Митсу, бывшего смелла, единственного человека, способного просветить ее, как действовать дальше, сбила ее с толку. После исчезновения отца индисская цепочка, из которой вырвали два основных звена из трех, была разорвана. Ни Шри Алексу, ни старый ссыльный сиракузянин не успели завершить ее обучение. Оставшись одна, без денег и превратившись в дичь, она не знала, что предпринять, чтобы добраться до Селп Дика, планеты Ордена абсуратов, где жил третий и последний наставник, махди Секорам.

Огонь пряностей, казалось, высосал всю влагу из ее тела. Она покрылась липким потом, усиливавшим вонь гнилых лохмотьев.

– Когда поешь, Инония отведет тебя в общественные бани. И даст чистые одежды, которые… больше соответствуют твоей красоте, – пробормотал Кирах, и его лицо покрылось краской смущения, словно он испугался собственной смелости.

Пронзительный и невыносимый вопль вдруг разорвал спокойную тишину дома, прорвавшись через потолок и стены.

– Пришла мать Маранаса, – озабоченно сказал Кирах. – Не знаю, хорошо ли это для тебя, дама годаппи. У матерей здесь, в Матане, столько власти… Пойду посмотрю.

От пота волосы девушки прилипли к вискам и лбу. Липкие, вязкие змейки ползли по коже, скользили по животу, по спине, меж грудей. Ее новый опыт вызывал в ней двойственное ощущение, и удовольствие, и отрицание одновременно. Еще ни разу с самого раннего детства она не расставалась надолго с облеганом, снимая его только в момент традиционного волнового душа. А ведь отец предупреждал о вреде безрассудного пользования облеганом: привычка ведет к травмам, говорил он, и, окажись ты на других планетах без облегана, не сможешь приспособиться к новым условиям. Теперь она понимала, что он хотел ей внушить. И спрашивала себя, не создавал ли контроль эмоций, способ скрываться за ширмой бесстрастия, более глубокий травматизм, чем облеган. Погрузившись в свои мысли, она не заметила, как Кирах покинул комнату.

Через несколько минут его рыжая шевелюра показалась меж стоек перил.

– Маранас требует тебя! – крикнул прудж. – Иди быстрее: ему осталось недолго. Его мать тебе подарка не преподнесет. Она сошла с ума от страданий.

Афикит поставила тарелку на пол и уставилась на паренька:

– Что вы имеете в виду, говоря «не преподнесет подарка»?