Зеркало наших печалей

– Да знаю я, знаю, – раздраженно отвечал Шабрие. – Похоже, сажа забила фильтры! Блок заполнен как минимум наполовину.

Габриэль не удержался от улыбки. Шельмецы были отвратительными артистами: они устроили представление, чтобы еще сильнее напугать его, но добились прямо противоположного результата.

К несчастью, вечером за партией в шахматы военврач подтвердил, что испытания действительно имели место. Габриэль почувствовал удушье, сердце забилось, как у загнанного зайца.

– Что за испытания?

Доктор отвечал медленно, оценивая позицию на доске, сделал ход слоном и буркнул:

– По правде говоря, легковесные и малодоказательные. Просто испытания. Но огнеметы были настоящие. Начальство будет клясться и божиться, что все прошло отлично и система функционирует «как положено». Но я не удивлюсь, если потом на всякий случай отслужат лишнюю мессу. Видит бог, помощь нам понадобится.

Габриэль двинул вперед даму и выдохнул:

– Мат…

Доктор сложил доску, вполне довольный результатом.

Габриэль вернулся к себе, снедаемый тревогой.

Шли дни, похожие один на другой. Старший капрал Ландрад «бороздил» коридоры, занятый как никогда, и периодически говорил себе на ходу: «Хорошенько подумай, дружок, будь осторожен».

Габриэль тщетно ждал приказа командира, а потом однажды в пять тридцать утра 27 апреля завыли сирены.

Что это – очередные учения или форт атакуют немцы?

Он в мгновение ока вскочил с койки.

В коридорах раздавался топот сотен ног – солдаты бежали к своим огневым точкам, офицеры отдавали команды. Рауль Ландрад, Амбресак и Шабрие выбежали из казармы, на ходу застегивая ремни. Габриэль следовал за ними, пытаясь привести в порядок китель. Мимо него мчались солдаты, проезжал по рельсам поезд, и он с силой вжимался в стену, оглушенный воем сирен, криками, грохотом загружаемых на платформу ящиков с боеприпасами. В голове билась одна-единственная мысль: «Немцы напали…»

Габриэль пытался догнать оторвавшихся от него товарищей. Дыхание сбивалось, ноги дрожали, он так и не справился с непослушными пуговицами. В пятнадцати метрах впереди старший капрал Ландрад повернул налево. Габриэль ускорил шаг, тоже повернул – и оказался лицом к лицу с вопящей толпой. За людьми плыло похожее на волну непрозрачное облако, оттуда выскакивали обезумевшие от страха люди.

Габриэль на мгновение в ужасе застыл, как окаменел.

Немецкий газ считался невидимым. Откуда-то с темных задворок сознания выплыла догадка: «Это белое облако – неизвестный газ, значит…» Додумать мысль до конца он не успел – подавился дымом, закашлялся, закружился на месте… Мимо летели неясные силуэты, все кричали. Сюда! К выходу! Нет, в северный коридор!

Густой дымный туман щипал глаза, Габриэля толкали, кто-то ударил его, дым сгустился в узком отсеке коридора, где едва помещались два человека. На развилке двух галерей, на сквозняке, Габриэль «прозрел», хотя слезы все еще мешали ясно различать лица и предметы.

Он спасен?

Габриэль обернулся: рядом, у стены, стоял старший капрал Ландрад и указывал пальцем на выдолбленную в породе нишу. Точно такие же встречались через каждые тридцать метров, в них пережидали проход поезда, некоторые использовались как хранилища оборудования и вооружений. Стальная дверь была приоткрыта, и Габриэль подумал, что оказался рядом с заводом. «Нет, невозможно, он с другой стороны, так какого черта?..» Ландрад махнул сержанту рукой, тот обернулся и с ужасом увидел вернувшееся белое облако дыма, стремительно распространявшееся по туннелю. Вырывавшиеся из него солдаты заливались слезами, кашляли, сгибаясь пополам, отчаянно кричали, ища выход.

– Сюда! – проорал Ландрад, указывая на дверь, Габриэль сделал два шага и оказался в темноте. Тесный склад инструментов освещала слабая потолочная лампа, он отвлекся, вгляделся получше – и услышал, как у него за спиной хлопнула тяжелая створка.

Рауль запер его.

Габриэль схватился за ручку, забарабанил по железу – и оцепенел. Снизу начал просачиваться дым, быстро заполняя помещение.

Он запаниковал, поднажал плечом, пустил в ход кулаки. Ему уже не хватало воздуха, жестокий приступ кашля сотряс все тело, заставив рухнуть на колени, легкие готовы были взорваться, глаза лезли из орбит, ладони стали липкими.

У него началось кровохарканье…

3

– Так вы говорите, ее фамилия Бельмонт? – спросил судья-следователь Лепуатвен.

Лежащая на больничной койке Луиза напоминала девочку-подростка.

– И она не проститутка…

Он безостановочно протирал стекла очков маленькой замшевой тряпочкой. Его коллеги, сотрудники, судебные исполнители и адвокаты читали его жесты как особый язык. Сейчас рука, «массировавшая» стекла, явственно выражала сомнение.

– Во всяком случае, незарегистрированная, – ответил полицейский.

– Любительница… – пробормотал судья, водружая на нос многострадальные очки.

Войдя в палату, он потребовал стул с прямой спинкой – служитель правосудия был очень требователен по части стульев. Он наклонился к спавшей женщине. Хороша, ничего не скажешь. Волосы коротковаты, но лицо прелестное. Лепуатвен был знатоком и ценителем молодых женщин – насмотрелся на них и в своем кабинете во Дворце правосудия, и в борделе на улице Сент-Виктуар. Санитарка убирала палату, не смущаясь присутствием постороннего человека. Раздраженный шумом, он резко обернулся, всем своим видом выражая возмущение, она в ответ смерила невежу презрительным взглядом и продолжила вытирать пыль. Судья издал нарочито усталый вздох – ох уж эти мне доброхотки! – протянул руку и тронул больную за плечо, провел подушечкой большого пальца по коже. Горячей нежной коже. А она и впрямь недурна, из-за такой можно и пулю в голову пустить… Лепуатвен медленно, отнюдь не по-отечески вновь погладил обнаженное плечо Луизы.

– Вы закончили?

Он отдернул руку, как воришка, пойманный «на кармане». Санитарка нависала над ним, держа тазик с грязной водой, как грудного младенца.

Да, закончил.

Лепуатвен захлопнул папку с делом.

В течение нескольких следующих дней врачи стойко сопротивлялись допросу по всем правилам сыскной науки, так что вторая встреча состоялась только через неделю.

На этот раз Луиза была в сознании, но соображала плохо, и все повторилось. Судья протирал очки и разглядывал Луизу, пока полицейский не принес стул с прямой спинкой. Она сидела в подушках, скрестив руки на груди, смотрела перед собой и выглядела совершенно измученной.

Наконец Лепуатвен открыл папку и, несмотря на раздражающее присутствие церберши в белом халате, углубился в «историю вопроса». Полицейский встал у стены напротив кровати пациентки.

– Вас зовут Сюзанна Адрианна Луиза Бельмонт. Вы родились…

Время от времени он поднимал на нее глаза, она же ни разу не моргнула, словно творившееся действо ее не касалось. Судья замолчал, помахал ладонью перед лицом Луизы и не добился никакой реакции.

– Вы уверены, что она понимает смысл моих слов? – спросил он, обернувшись к медичке.

– До сих пор бедняжка произнесла всего несколько слов, и довольно несвязно. Врач предположил помутнение сознания. Скорее всего, придется показать ее специалисту.

– Если она еще и безумна, мы совсем увязнем. – Лепуатвен вздохнул и снова углубился в чтение документов.

– Он умер?

Лепуатвен изумился. Луиза смотрела на него в упор, и он почти смутился.

– Доктор… Тирьон… э-э-э… прожил всего один день. – Он замялся, добавил: – Мадемуазель… – и тут же, разозлившись на себя за «уступку подобной девице», продолжил раздраженным тоном: – Для него так лучше, уверяю вас! Состояние, в котором находился несчастный…

Луиза обвела взглядом находившихся в палате людей и шепнула изумленным тоном: