Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Самое время. Приходят известия, что Пруссия, Россия и Австрия вонзили свои когти в Польшу и рвут ее на части. Что делать Франции? Обнажить шпагу в защиту давней союзницы? Кое-кто надеется на такой поворот событий, польский король Станислав-Август просто убежден в нем. Но разве Людовик XV может начать войну против Австрии и тем самым заставить плакать свою любимую внучку, которая так мила с госпожой Дюбарри? Франция оплакивает – совсем тихо – несчастья Станислава, но не делает ни одного ружейного выстрела. Банальная фраза, произнесенная семнадцатилетней молодой женщиной, решила судьбу четырех миллионов поляков.

Радость дофины была бы полной, если бы одержанный успех не имел для нее горького привкуса. Посол Франции в Вене, принц де Роган, этот странный прелат, посещающий злачные места чаще, чем церковные службы, посмел написать герцогу д’Эгийону:

«Я действительно видел, как Мария-Терезия оплакивает беды разделенной Польши; но эта государыня опытна в искусстве быть непроницаемой; мне кажется, она умеет плакать по заказу: в одной руке у нее платок, чтобы вытирать слезы, а в другой меч, чтобы оставаться третьей державой – участницей раздела».

Д’Эгийон зачитал это письмо Дюбарри; фаворитка, желая позабавить короля, процитировала его Людовику XV во время интимного ужина с ним. На следующий день весь Версаль знал его содержание наизусть. Ознакомившись с ним, Мария-Антуанетта содрогнулась от негодования и гнева.

– Этот Роган негодяй! – воскликнула она. – Осмелиться так написать о моей матери! О, рано или поздно он мне за это заплатит! Дорого заплатит!

Это было твердое решение. Правда, она уже не ребенок. Все согласны, что она растет и формируется. Она становится более рассудительной, и ее уже не нужно упрашивать носить корсет или чистить зубы; она полюбила наряжаться и теперь требует большего разнообразия в своих туалетах. Скоро, с помощью Розы Бертен, ее гардероб оказывается забит, а кошелек пуст. Когда у нее не остается ни единого экю, чтобы купить хоть локоть тафты, она обращается с просьбой к королю. Госпожа Дюбарри, узнав об этой просьбе и надеясь, что ее жест оценят, высказывается за то, чтобы ее удовлетворить. Отныне дофина будет получать 96 тысяч ливров в свою личную шкатулку.

Однако Мария-Терезия в Вене обеспокоена и взволнована. Пармская инфанта Мария-Амалия беременна, беременна также и Мария-Каролина, королева Неаполитанская. Когда же Мария-Антуанетта последует примеру своих сестер? Неужели она бесплодна? К счастью, императрица знает, в чем дело, знает, что причина в дофине. Она умоляет дочь проявить немного тепла, чтобы разморозить этого принца, чье целомудрие вызывает скандал и ставит под угрозу будущее трона. Ничего не происходит, любовь остается для него книгой на незнакомом языке. Ночь существует, чтобы спать, день – чтобы класть кирпичи, слесарничать и охотиться на оленей… «Дорогая матушка, – пишет Мария-Антуанетта, – уверяю вас, что, со своей стороны, не пренебрегаю своими обязанностями».

Все же разочарованная в душе, Мария-Антуанетта ищет вокруг себя средства забыть об этом оскорбительном пренебрежении. Рядом граф д’Артуа, изобретательный, острый на язык весельчак. Его общество очаровательно, и ради него вполне можно стерпеть со стороны Артуа некоторые излишне вольные ласки, которые порядочной даме стоило бы пресечь. Когда речь заходит о балах, прогулках по суше или воде, ночных вылазках пешком, на лошади или в экипаже, Артуа все организовывает и предусматривает.

Он сдержал обещание и создал в Версале, на чердаке, маленький театр. Он был там поочередно актером, декоратором, рабочим сцены. Граф и графиня де Прованс, Мария-Антуанетта и господин Кампан образовали труппу. Дофин был единственным зрителем: его сажали в кресло и позволяли выражать удовлетворение, хлопая по своей шляпе. Вдруг посреди какой-то сцены актеры останавливались из-за странного шума. Что это: свист или аплодисменты? Ни то ни другое. Монсеньор дофин храпел.

Но господин де Мерси убеждает Марию-Антуанетту отдавать предпочтение более подобающим августейшим особам развлечениям. Дофине пора показаться своему народу; уже завтра она может стать королевой, и подданные должны знать ее, заранее подготовиться к радости иметь ее государыней. Тогда молодая женщина просит у Людовика XV разрешения посетить Париж, и 8 июня 1773 года дофин и дофина въезжают в столицу при ликовании народа. Вечером, на балконе, нависающем над террасой Тюильри, старый маршал де Бриссак говорит Марии-Антуанетте, указывая на площадь, улицы и окна, где теснится выкрикивающая ей здравицы толпа:

– Мадам, там двести тысяч влюбленных в вас…

Так события показывают дофине меру ее власти. Она отправляется в Оперу, в «Комеди Франсез», в Итальянскую комедию; посещает Салон и показывается на ярмарочных празднествах. Повсюду ее встречают крики «виват!». Опьяненная восторгами зевак, она мало-помалу начинает обретать уверенность в себе и высвобождаться из-под влияния тетушек, недовольно смотрящих на то, что она избавляется от их опеки, бывшей полезной для их политики. В это же самое время госпожа де Ноай в отчаянии констатирует, что ее авторитет тает, словно кусок масла на раскаленной сковороде…

И наступает 1774 год… судьба Марии-Антуанетты определяется.

Глава XVII. Первая встреча

Был понедельник, начало января, пять часов. Дофина только что открыла бал, который давала у себя в апартаментах каждую неделю по пятницам. Общество было немногочисленным, но избранным. Дофин, прислонившись к консоли, смотрел большими близорукими глазами на танцующие пары. Заплывшие жиром граф и графиня де Прованс подпирали стенку. Мадам, красная, как огромная редиска, задыхалась в своем корсете; неподалеку от нее ее муж отпускал пересыпанные латинскими фразами остроты, которым вежливо улыбались граф Эстергази и герцог де Куаньи. В углу салона Артуа дразнил старую даму, отвечавшую ему со смехом, вскриками и ударами веером.

– Милая моя, – шепнула Мария-Антуанетта госпоже де Ламбаль, наклонившись к ней, – посмотрите на моего деверя. Он все еще терзает бедную герцогиню де Шон.

– Не волнуйтесь, мадам, – ответила принцесса, – она достаточно остроумна, чтобы защитить себя.

– Надо ее поздравить с предстоящим бракосочетанием, – заметила дофина. – Вот ведь история! Я чуть не плакала… Как вы знаете, старая дура упрямо хочет выйти за господина де Жиака, моего сюринтенданта[21 - Сюринтендант – управляющий.], никак не желает отказываться от этой идеи… ей шестьдесят, ему – тридцать…

– Ну, это-то ее беспокоит меньше всего. Она рассказывает каждому, кто желает ее слушать, что для простолюдина герцогине всегда тридцать лет…

Мария-Антуанетта улыбнулась, но тут же тяжело вздохнула:

– Мне не нужно это осложнение в моем доме в тот самый момент, когда ходят слухи о скором визите моего брата Иосифа.

– Император собирается приехать?

– По последним известиям, его путешествие откладывается. Конечно, я буду счастлива его увидеть, но…

– Вы его боитесь?

– Он очень строг, милочка, настоящий моралист! Будет все критиковать, назовет меня безалаберной, ленивой, необразованной…

– Вы больше не ребенок, мадам, вы сможете ему ответить. Кроме того, слухи расскажут ему, как вас любит народ. Успокойтесь, парижане не забыли, что вы сделали для жертв пожара, разрушившего Отель-Дьё[22 - Отель-Дьё – больница и приют для бедных.]; только и разговоров, что о вашей щедрости к крестьянке, чей муж погиб на охоте и…

Дофина больше не слушала. Вот уже некоторое время внимание ее было приковано к одинокому молодому человеку, стоящему возле двери. Ему не было и двадцати, он держался без аффектации, был высок, строен, с гордо посаженной на широкие плечи головой, с тонкими чертами лица. Густые брови подчеркивали блеск его прозрачных глаз. Рот с тонкими губами был маленький, нос прямой, цвет лица матовый, но при этом с румянцем. Ни один из присутствующих мужчин не мог сравниться с ним красотой и благородством осанки.

– Кто этот молодой господин? – спросила Мария-Антуанетта госпожу де Ламбаль.

– Граф Аксель Ферзен, мадам; мне кажется, господин Крейц, посол Швеции, собирался просить оказать честь представить вам его.

– Он очарователен. Что вы о нем знаете?

– Его отец, фельдмаршал, является в Швеции лидером партии «шляп»[23 - Партия «шляп» – одна из основных шведских партий, объединяла молодых представителей дворянства, промышленников и крупных торговцев. Выступала за реваншистскую войну с Россией с целью возврата утраченных Швецией в предшествующих войнах территорий ивосстановление великодержавного статуса своей страны. «Шляпам» противостояла партия «колпаков», объединявшая как часть аристократии и духовенства, так и среднего и мелкого бюргерства; «колпаки» выступали за осторожную внешнюю политику и дружеские отношения с Россией.], в его лице Франция имеет преданного друга, тем более что он тринадцать лет прослужил в королевской армии…

– Стало быть, он вправе ожидать, что его сыну окажут наилучший прием, – заявила дофина.

Через мгновение молодой швед, в голубом камзоле, подшитом мехом и украшенном позолоченными пуговицами, изящно подошел к дофине.

– Рада с вами познакомиться, господин Ферзен, – сказала Мария-Антуанетта. – Мне рассказывали много хорошего о вашей семье, и я знаю, что вы любите Францию.

– Мадам, – серьезно ответил граф, – эта любовь не должна вас удивлять; в моей матери течет французская кровь; один из ее предков, барон де Ла Гарди[24 - Мать Ферзена происходила из шведского рода де Ла Гарди (Делагарди), основатель которого, французский офицер Понс (Понтус) де Ла Гарди, в середине XVI в. поступил на датскую, а затем на шведскую службу. Он был женат на незаконной дочери короля Швеции Юхана III; от этого брака и пошли шведские Делагарди, давшие стране ряд видных военачальников и политиков.], некогда находился на службе у Дании…

– Следовательно, вы немного наш, месье, с чем я вас и поздравляю. Вы впервые в Париже?

– Да, я здесь всего несколько дней, мадам. Я покинул Швецию четыре года назад; отец отправил меня в заграничное путешествие для получения образования и подготовки к профессии военного. Я уже посетил Пруссию, Швейцарию и Италию… Сюда я приехал из Милана…

– И долго вы намерены у нас пробыть?

– Еще не знаю… возможно, что вскоре уеду в Лондон.

– Какая же вы перелетная птица! – со смехом заявила Мария-Антуанетта.

Она с любопытством рассматривала собеседника. Он не был похож ни на одного из тех мужчин, с кем она общалась, не пытался выставить напоказ свои достоинства, не рассыпался в комплиментах. Он был не по годам серьезен, оставался спокойным, сдержанным, как бы отстраненным от самого себя. Он произносил банальные вещи медленно, словно спотыкаясь на отдельных словах, и голос его звучал жестче из-за северного акцента, однако молодая женщина испытывала тайное удовольствие от того, что слушала его.

– И вам здесь не скучно? – спросила дофина с лукавой ноткой.

– Где бы я нашел для этого время, мадам? – ответил Ферзен. – Граф Крейц очень добр ко мне и изо всех сил старается меня развлекать. Он уже водил меня к испанскому послу и к госпоже де Брионн; так что от нехватки общения я не страдаю.

– И все же, – произнесла Мария-Антуанетта, – я надеюсь, что до вашего отъезда мы снова увидим вас здесь. Приходите на мою игру…

Ферзен понял, что разговор окончен.

– Ваше высочество слишком добры, проявляя ко мне такой интерес, – произнес он, кланяясь.

И с высоко поднятой головой, изящным шагом удалился так же неспешно, как подошел.

Мария-Антуанетта повернулась к госпоже де Ламбаль:

– Что вы скажете об этом молодом шведе, моя милая?

Принцесса покачала головой: