Пермская обитель. Рассказы о любви

Пермская обитель. Рассказы о любви
Петр Алешкин

В произведениях Петра Алешкина всегда острые ситуации, конфликты с неожиданными поворотами, поэтому критики считают, что он привнес в русскую литературу новый прием – поток действия. В книгу «Пермская обитель» включены как широко известные, переведённые на многие языки мира, рассказы о любви, так и новые, ещё неизвестные читателю.

Пермская обитель

Рассказы о любви

Петр Алешкин

© Петр Алешкин, 2016

ISBN 978-5-4483-3431-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга о любви

Три книги Петра Алешкина теща обнаружила у меня в библиотеке, утащила к себе домой и по прочтении поставила на видное место у себя в квартире.

– Я их иногда перечитываю, – заявила она. – А когда ты захочешь почитать, я тебе буду давать. Давай это будет твоим настоящим подарком ко дню моего рождения?

Я пригляделся к обложкам: «Откровение Егора Анохина», «Трясина Ульт-Ягуна» и «Костер в тумане». Последнюю книгу я, признаюсь, в то время еще не прочитал. Достал своего любимого М. Сервантеса – и забыл как-то о том, что стоят, приготовившись для рецензирования, книги моих современников. Тем более, что подзаголовок «Книга о любви» показался мне сентиментальным не по-русски, словно вызов Ивану Бунину – Нобелевскому лауреату, забытому ныне на Западе. Книги Ивана Алексеевича сейчас велено изучать в русских школах, а в мое время почитался он писателем малозначимым – из числа не принявших советскую власть, да и только.

Ну, не люблю я Бунина, ничего тут не поделаешь. Ценю за профессионализм, согласен с высокой оценкой рассказа «Легкое дыхание» психопатологом В. Выготским, написал даже пьесу «Мистерия о преславном чуде» с Буниным в качестве основного персонажа, но душа моя отвергает этого маститого литератора. Может, потому, что обо всех своих современниках он писал только гадости, а в «Деревне», которой так восхищаются его декадентствующие товарищи по литературному цеху, Иван Алексеевич показал, как презирает русский народ, да и вообще, судя по всему, всех, кто работает руками, не умеет пользоваться полным столовым набором, не имеет возможности гулять с тросточкой по тенистым аллеям, рассуждая о высоких чувствах. О чем и сказал своей теще.

– А Петр Федорович пишет о любви лучше Бунина, – ошеломила меня восьмидесятилетняя моя собеседница. – Бунин по внутреннему своему складу пошляк, – продолжила она и вовсе кощунственное. – А Алешкин пишет о том, как настоящий мужчина любит настоящую женщину.

Я перевел взгляд на книжные полки еще раз – и только тут обратил внимание на то, что с них исчезли несколько книг из серии «Шарм» и прочих «дамских романов».

– Да, да, – правильно истолковала она мой молчаливый вопрос. – По прочтении книги «Книги о любви» я поняла, что писатели-женщины тоже не умеют писать о любви, – и тут же объяснилась. – Смешно сказать, но только сейчас, на склоне лет, я вдруг поняла, что большая часть книг, которые прочитала в своей жизни, были написаны вовсе не о том, о чем следует писать. Твои книги, Валерий, я не трогаю, они могут мне нравиться только потому, что ты – муж моей дочери. Но вот читаю я любую вещь Петра Алешкина – и вижу, что время теряю не зря, ибо узнаю много нового для меня о главном. О любви. И в этой книге, и в этой, и в этой… – показала на полку с книгами Петра Федоровича.

Кто-то скажет мне в ответ: «Во – нашел авторитет: старуху, да еще и тещу. Вот кабы подобное заявил авторитетный литературовед или знаменитый литературный критик! А старухи – они все чокнутые, и слушать их ни к чему».

Я болтать подобного вздора не стал, попросил некогда свою, а теперь тещину книгу «Костер в тумане», прочитал. Не по способу скорочтения. Потому что с первых строк книги рассказов о любви меня потрясла интонация авторская. Никто из русских писателей, мне кажется, не выбирал интонацию такого рода, когда писал о том, как в далекой уж юности возлюбленная его не признала в нем того, кто достоин любить ее.

Прочитал я «Книгу о любви» залпом, в одну ночь. Жена утром посмеялась, а в следующую ночь уже спал я, а она читала рассказы Петра Алешкина. А потом сказала мне до обидного просто:

– Вот как надо писать.

Несколько совершенно разных историй о том, как и почему мы вдруг любим тех, кто нас не любит или нас любят те, кого не любим мы. Мужчина и женщина… всегда два человека. И ни одной похожей на другую историю. И все добрые. И это – самое потрясающее в наше время: русская книга добрая и о добре. Единственная, быть может, за последние полтора десятилетия.

Герои Петра Алешкина – люди действия, люди поступков, умельцы принятия кардинальных решений и смелых поступков. Как герой цикла рассказов «Юность моя – любовь да тюрьма» дважды оказавшийся за решеткой только потому, что поступал благородно, заступался за обиженных и угнетенных, скрывал подлости женщин от окружающих и оставался всегда рыцарем без страха и упрека. Даже когда совершил единственную низость в своей жизни, то для того лишь, чтобы спасти брата от безрассудного поступка.

Младший сын мой, прочитав «Книгу о любви», сказал с ноткой зависти в голосе:

– Как красиво вы жили в Советском Союзе! Жрать не было, а любили друг друга по-настоящему. Не то, что сейчас.

Юношеский максимализм бывает порой более объективным, чем прагматизм взрослых. Но я, чтобы не быть зависимым от мнения семьи, передал книгу членам берлинского клуба любителей русского изящного стиля (КЛИРСа). Пусть почитают, мол, и выскажутся.

Результат не заставил себя ждать: книга исчезла с полок всех берлинских русских магазинов, стала бестселлером в Германии таким же, как и в России. С трудом выпросил у КЛИРСовцев книгу назад и вернул возмущенной моим поступком теще. Но перед этим перечитал несколько рассказов: свой любимый «Пермская обитель», милейший «Костер у дороги», добрейший «Мой брат» и так далее. На всякий случай – вдруг теща больше не даст книги.

    Валерий Куклин, Берлин

Пермская обитель

Рассказ

– Нет, нет, – быстро возразил Олегу Вдовину отец Михаил и мягко улыбнулся. – В монастырь меня привела любовь! – И уточнил, вздохнул со светлой грустью. – Обычная земная любовь, земная страсть!

– Не может быть! – не удержался, невольно воскликнул Олег и со стуком поставил на полированный стол рюмку с водкой. Сидели они в небольшом кафе за маленьким столом на двоих. Вдовин поразился, как мог Алешка Каменев (так в миру звали отца Михаила) скрыть от него свою страсть, которая привела выпивоху, бабника, весельчака, преферансиста, одним словом, компанейского рубаху-парня, в монастырь.

– Неужели ты не догадывался? – глядел на Олега Вдовина с прежней тихой, мягкой улыбкой отец Михаил.

– Помню, что ты изменился после поездки в Пермь, крутился, когда я тебе звонил, звал в ЦДЛ посидеть за рюмкой, поболтать. Я уж решил, что ты за роман засел. Ну, думаю, скоро выдаст… Помнишь, ты поговаривать начал, что пора на прозу переходить… Да-а… По правде сказать, я был ошеломлен, когда узнал, что ты в монахи подался… Такой жизнелюб – и в монастырь! С ума сойти можно! Это не только меня поразило, многие друзья наши долго пошучивали в буфете ЦДЛа, что ты грехи свои тяжкие замаливать подался. Уж мы с тобой погрешили много, – засмеялся Олег, глядя на крупное, красивое лицо с широкой густой бородой отца Михаила. Наметившаяся проседь в темных волосах бороды, на висках делала его доброе лицо еще романтичней, притягательней, подумалось, что такому человеку приятно исповедоваться, легко делиться наболевшим. Отец Михаил был высок ростом, плечист, за те три года, что Олег не видел его, пополнел, еще шире раздался в плечах, но остался по-прежнему моложавым, ни единой морщинки не было на его лице. Выглядел он эдаким добродушным богатырем, таким, вероятно, был легендарный монах Пересвет. Вдовин заметил, что после его слов о грехах отец Михаил опустил глаза, смутился, поскучнел. Вероятно, он подумал, что Олег, захмелев, начнет вспоминать какой-нибудь буйный эпизод из шальной молодости, испортит встречу.

– Возьму-ка и я винца, – пробормотал отец Михаил, неторопливо вставая со стула, но Вдовин опередил его, живо вскочил, говоря:

– Сиди-сиди, я принесу! – и приостановился. – А тебе можно?

– В меру не грех…

Олег Вдовин быстро направился к бару меж тесно расставленных столов. Посетителей в кафе было мало, несмотря на обеденное время. Вдовин, в отличии от Каменева был худощав, быстр, до суетливости, в движениях, добродушен, всегда готов был сделать приятное ближнему.

С Алешкой Каменевым они сдружились лет восемнадцать назад: познакомились на Всесоюзном совещании молодых литераторов и как-то сразу потянулись друг к другу. Алешка только что перебрался в Москву из Перми. Был насторожен, молчалив в говорливых компаниях поэтов-москвичей, а Олег к тому времени пообтерся среди них, был поуверенней. С тех пор их жизнь шла рядом. В одних издательствах выпускали книги, вместе вступили в Союз писателей, частенько сиживали в нижнем буфете Центрального дома литераторов, частенько в одной компании бывали в командировках, где очень весело и пьяно проводили время. Скажите, какой поэт не любит женщин? И какая женщина может устоять перед добродушным балагуром, высоким красавцем-брюнетом? Как сам Алешка Каменев шутливо писал о себе: «Как хорошо быть ветреным брюнетом, с особым шиком жить, как уркаган, играть в рулетку, херес пить при этом, и с новой дамой заводить роман!» Веселым, легким, удачливым был Алешка Каменев, потому-то так неожидан был его уход в монастырь. Олегу было обидно, что он ни разу не намекнул ему, своему другу, о таком желании. Внезапно исчез, ни слуху ни духу, и вдруг Вдовин узнает – Алешка Каменев подался в монастырь! Сначала он не поверил, потом убедился – правда. Три года они не виделись. А сегодня в Перми, в День книги, в городском культурном центре на встрече местной интеллигенции с московскими писателями Вдовин со сцены обратил внимание на монаха, сидевшего среди слушателей в зале, и вдруг с восторгом узнал Алешку Каменева.

И вот они сидят в кафе, говорят неспешно. Олег чувствует некоторую неловкость, не знает как себя вести с отцом Михаилом, опасается неуклюжим словом задеть его, обидеть, ведь теперь рядом со ним не поэт Алешка Каменев, а монах. Кажется, что его черное монашеское одеяние невидимой стеной встало между ними.

Олег принес полный бокал красного сухого вина, поставил перед отцом Михаилом.

– Грустно что-то… – вздохнул монах.

– Осень, – наигранно бодро откликнулся Вдовин и пошутил: – Осенью душа поэта всегда в грусти и печали! Слышишь, как тонко, сыро пахнут осенние листья, как уныло ноет троллейбус, трогаясь от остановки, – кивнул он на открытое окно. – Кстати, тебе не дует, а то, может, закроем?

– Пускай, – вяло махнул рукой отец Михаил и взял бокал.

Они выпили.

– Честно говоря, я не совсем ловко чувствую себя рядом с тобой, – признался Олег. – Не знаю, как вести себя, о чем говорить. Ощущение такое, что мы из разных миров. Я остался в прежнем, такой же шальной гуляка, а ты шагнул в иной, чистый, недоступный мне мир…

– Брось ты, – как-то ласково улыбнулся отец Михаил и коснулся руки Вдовина.

– И сам ты стал иным, – продолжил Олег. – Таким я тебя раньше представить не мог. А те, кто знает тебя сейчас, вряд ли могут увидеть тебя таким, каким знал я.

– Человек меняется, но прошлое всегда с ним. От воспоминаний не спрячешься в монастырь. Особенно остры и сладки они бывают, когда встретишься с человеком из прошлого…

– Сладки? – удивленно переспросил Вдовин. Ему почему-то казалось, что монах должен тяготиться своим грешным прошлым.

– Да, сладки печальной сладостью…