Долго ли?

Чуть заметно он подвинулся к своей собеседнице и заглянул ей в лицо. Вокруг лба Анны Каранатовны вились белокурые волосики. На них падал розоватый свет лампы. Мартыныч несколько сбоку оглядел все это, а потом пухлые, красивые руки, ходившие в разных направлениях по машинке.

– Так уж я вам благодарна, что и сказать не могу, – выговорила Анна Каранатовна с новым громким вздохом.

Мартыныч тряхнул кудрями.

– Помилуйте, стоит ли из-за этого разговаривать. Знай я прежде, что вы нуждаетесь в этой самой вещи, – я бы первым долгом.

Анна Каранатовна откинулась на стуле и отняла руки от машинки.

– Да, вот подите, – начала она, поведя рот легкой гримасой, – вы вон говорите: небольшого она стоит, а Лука Иваныч сколько времени мне обещал, и в одних разговорах время ушло. Тоже ведь сочинителем считается, нельзя сказать, чтобы совсем никакой получки не было…

И, понизя голос, она добавила:

– Квартира есть, как видите, и кухарка, и книжки разные, и девочке моей всякое баловство… А все с хлеба на квас перебиваемся.

Мартыныч снисходительно повел плечами и улыбнулся.

– Такое звание, – тихо выговорил он. – Я, Анна Каранатовна, между этих господ довольно походил и знаю, как они иной раз жмутся.

Откашлявшись, он спросил, заглянув опять ей в лицо:

– Лука Иваныч, поди чай, на пятидесяти рубликах состоят?

– Уж не знаю, как там: он мне про это не рассказывает.

– Это верно, на пятидесяти рубликах, т. е. это в журналах.

Мартыныч взял принесенную им книгу, развернул ее и стал про себя считать листики, перекладывая их из одной руки в другую.

– Вот видите, – указал он на листики, придерживая их широким и плоским большим пальцем левой руки, – вот видите, в этой пачке восемь листков. В каждом листке две страницы; выдет дважды восемь – шестнадцать; у них так и говорится: печатный, мол, лист. Значит, в нем таких шестнадцать страниц…

– Это все надо исписать? – наморщив брови, спросила Анна Каранатовна.

– Так точно. На рукописные-то листы выдет побольше. Вот, как я пишу, когда уговор такой есть, чтобы поубористее, так моих выйдет шесть больших листов, знаете – обыкновенных, по четыре страницы – выйдет двадцать четыре, вместо шестнадцати.

Низковатый лоб Анны Каранатовны принял почти болезненное выражение: видно было, что ей не по себе, когда нужно соображать какие-нибудь цифры.

– Ну, а коли разгонистее, – продолжал, одушевляясь, Мартыныч: – вот как у нас, в штабе, пишут, так и все десять листов можно вогнать, а то и больше…

– Однако, – вырвалось у Анны Каранатовны, – пятьдесят рублей – не малые деньги за каких-нибудь десять, что ли, или шестнадцать листиков?

– Известное дело – не наша работа, – выговорил уж совершенно серьезно Мартыныч.

– Еще бы! – повторила она.

– Только оно так спервоначалу кажется, а ведь в их звании разные ступени есть: пятьдесят-то рублей не сразу платят; и на двадцати рубликах посидит, или еще как в газетах…

– Да вот, в газете-то Лука Иваныч писал, – перебила Анна Каранатовна, – а его и разочли.

– Много нынче этого народу. Коли вам угодно знать насчет газеты, так оно прочнее как будто: по месяцам и по годам сидят в одном месте, иные и жалованье получают; а цена, я вам скажу, маленькая, особливо если переводы делают.

Анна Каранатовна взглянула на своего собеседника даже с некоторым удивлением. Должно быть, ее поражали его разнообразные сведения.

– Все это я довольно знаю, – еще серьезнее выговорил Мартыныч и выпрямил грудь. – Я ведь в рассыльных два года выходил; из типографии-то в редакцию раз, бывало, двадцать отмахаешь. Как я вам докладываю, плата в газетах уж не листовая, а со строки.

– А по скольку? – с заметным утомлением спросила Анна Каранатовна.

– Я вам докладываю: кто переводит, так, всякую мелочь – тому копейка либо копейка с четвертью; а вот главная работа, передовые статьи называются или опять фельетон, веселенькое там что – этим дороже: копейки три-четыре… больше пяти копеек никто не получает, хотя бы вот такие, как и Лука Иваныч, которые статьи доставляют.

– Однако, – перебила Анна Каранатовна, схвативши нить мысли, – вы ведь небось говорили: пятьдесят рублей за сколько там страниц? Посидел день-другой – вот и пятьдесят рублей в кармане, а в месяце-то тридцать дней, – сосчитайте сами!

– Это верно, Анна Каранатовна. Ежели теперь положить три дня на один, значит, лист, как я вам докладывал, в шестнадцать страниц – выйдет десять листов.

– Это, значит, десять раз по пятидесяти рублей! – вскричала Анна Каранатовна и даже немного приподнялась на стуле.

– Выходит так-с. Пятьдесят на десять помножить, в произведении получится пятьсот.

Неожиданность цифры заставила их с минуту молча глядеть друг на друга.

– Пятьсот рублей! – повторила почти подавленным голосом Анна Каранатовна.

– Расчет верный, – протянул Мартыныч.

– Сколько же это выйдет в год? – в большом смущении спросила Анна Каранатовна.

– Выходит-с, – Мартыныч сообразил в уме, – выходит сумма круглая: шесть тысяч рублей.

– Шесть тысяч!

– Позвольте кусочек бумажки я вам сейчас, – штука немудреная: двенадцать на пять помножить, к произведению нуль приписать, так как мы, собственно, не пять, а пятьдесят рублей берем и на двенадцать месяцев помножим, изволите соображать?

– Да уж я вам верю, – сказала Анна Каранатовна и махнула обеими руками.

Смущенное выражение еще не сходило с ее лица.

– Можете верить, – весело выговорил Мартыныч и потом тотчас же одумался, встряхнул рукой волосы.

– Где же они, эти шесть тысяч? – как бы про себя спросила Анна Каранатовна, и лицо ее, обращенное к собеседнику, получило почти жалобное выражение.

X

Мартыныч еще сильнее взъерошил волосы и, положа локти на стол, сделал мину человека, собирающегося деликатно возражать.

– Как мы с вами разочли, Анна Каранатовна, – начал он с оттяжкой, – в самом деле, выходят большие деньги. Шутка ли, шесть тысяч целковых!

– То-то я и говорю, Иван Мартыныч,

– Только это мы с вами в проекции клали, а на поверку-то выйдет совсем другой разговор. Первое дело, место надо такое, чтоб постоянная работа была. В газете, что ли, занятие иметь; сам дома ведь не станешь газету сочинять. А второе дело, кто без места и только статьи там либо повести сочиняет, так случается и так, что и есть куда поместить, не спорится самое это писание. Я вот работу имел у одного тоже господина. Веселый такой и простой человек, Черемисов Павел Яковлевич, и в цене: по семидесяти пяти рублей получает, ей-ей; а придешь к нему, выйдет он, да так руками и разведет: нечего мне вам, Иван Мартыныч, вручить, никакого оригиналу не будет; вот, говорит, целую неделю ни единой строки из себя выжать не могу, – так вот и скажет этими самыми словами.