Долго ли?

И он указал глазами на дверь, куда вышла Настенька.

– Знаю, а все тошно бывает смотреть на нее!

Мартыныч ничего не возразил, только расправил усы и немного опустил глаза. Анна Каранатовна отвела голову в сторону.

– Много раз, Анна Каранатовна, – начал первый Мартыныч, – желательно мне было с вами об этом поговорить, но знаете ли… такое дело-с…

– От вас все будет приятно выслушать, Иван Мартыныч, – с ударением откликнулась Анна Каранатовна.

– Я только так, со стороны, Анна Каранатовна, – смелее продолжал Мартыныч, – кто вас узнает как следует, всякому обидно станет видеть этакое ваше собственное угрызение…

Глаза Анны Каранатовны остановились на собеседнике: его тонкой фразы она не поняла.

– То есть, я, собственно, говорю, – пояснил Мартыныч, – хотя бы насчет этой самой девочки; известное дело, были в младости… долго ли поверить человеку… а потом…

– Чего потом, – вырвалось у Анны Каранатовны, – один срам!..

– Именно-с, коли позволите начистоту сказать, для девицы, которая себя как должно понимает… И тут одна дорога-с…

Опять глаза Анны Каранатовны выразили недоумение, и даже больше, чем в первый раз.

– Такая девица, – продолжал Мартыныч, – всякого может осчастливить, а, стало, и законный брак тут все прикроет.

В ленивых глазах Анны Каранатовны опять что-то проскользнуло; она слегка покраснела и тотчас же застучала чашками.

– Как это вы говорите, – очень тихо заметила она, совсем отвернув голову, – я вас не понимаю, Иван Мартыныч; если это насчет Настеньки, то хотя бы я и вышла за кого, разве кто станет ей родным отцом? Опять же, хоть бы и выискался хороший человек, все же она будет сбоку припека, без племени; а пойдут от мужа-то законного дети – один укор себе, и между ребятишками попреки… да и перед людьми зазорно.

– Ну, это вы напрасно-с! – вскричал Мартыныч и весь выпрямился. Кудерьки его запрыгали на лбу и правая рука сделала выразительный жест. – Позвольте вам на это возразить-с, Анна Каранатовна!

– Да как же, Иван Мартыныч? – спросила, подняв высоко брови, Анна Каранатовна. Во взгляде ее было и недоумение, и желание услыхать что-нибудь такое, что ей совершенно еще неизвестно.

– На это, я вам доложу, Анна Каранатовна, немного нужно благородных чувств иметь: раз девушку полюбивши, на ее родное дитя станешь смотреть, как на свое кровное… Не знаю, как другие, а я это очень могу понять-с, хотя в таком именно разе и не приводилось еще быть. Это – первое дело-с. Стало, каков будет отец, так у него и в семье порядок пойдет. Теперича, если я дите моей жены понимаю, как свое, то как же мои собственные дети посмеют его в чем укорять или поносить?..

Мартыныч так горячо проговорил все это, что правая его рука выделала в воздухе что-то вроде вензеля.

– Ну, я с вами спорить не стану, – все еще выжидательно проговорила Анна Каранатовна, – да ведь никому языка не привяжешь, Иван Мартыныч!.. у такой вот девочки законности… как бы это сказать… не будет.

– И это можно исправить, Анна Каранатовна.

– Что это вы!..

– Известное дело. Положим, оно больше между господ делается… но нынче – все господа, я так рассуждаю. Никому не возбраняется попытать счастья, испросить, по форме, милости – насчет законного…

Мартыныч затруднялся выбором слова; но Анна Каранатовна наклонением головы показала, что поняла его.

– Шутка сказать! – со вздохом добавила она.

– Дело бывалое-с, Анна Каранатовна, – с силою выговорил Мартыныч и поглядел на нее так, что она не выдержала этого взгляда. Лицо ее стало сначала задумчивее, а потом получило выражение унылой неподвижности.

– Все от вас, Анна Каранатовна, зависит, – точно про себя пустил Мартыныч и тотчас же начал раскуривать новую папиросу.

XIII

Раздался жидкий надтреснутый звонок.

– Лука Иваныч? – шепотом спросил Мартыныч. Он тотчас же потушил папиросу, обдернул мундир и привстал.

– Да вы сидите, – лениво и хмуро остановила его Анна Каранатовна. – Он сюда не придет, прямо к себе пойдет.

– Все же-с…

– Вы, нешто, опять что принесли, переписку какую?

– Нет, собственно, для Луки Иваныча ничего не принесено мною.

– Ну, так что же вам прыгать?.. Он же небось вам должен, – добавила она, кисло умехнувшись.

Звонок раздался посильнее; но Анна Каранатовна не трогалась.

Татьяна, успевшая снова прикурнуть, только шмыгала носом.

– Не прикажете ли, я отворю? – продолжал Мартыныч.

– И Татьяна отворит, – все тем же небрежно-ленивым голосом отозвалась Анна Каранатовна, перемывая чашки. – А мы с вами так и не почитали, Иван Мартыныч?

– Книжку я с собой захватил, да теперь не очень-то будет вольготно.

– Мы Луке Иванычу ведь не мешаем.

Она остановилась, услыхав шум шагов и разговор Луки Иваныча с Татьяной. Он что-то спрашивал про Настеньку.

Мартыныч тем временем уже совсем высвободился из кресла и, стоя лицом к двери, причесывал свои кудерьки маленьким гребешком, точно будто перед ним висело зеркальце.

– Да вы, право бы, сели, Иван Мартыныч, – начала опять Анна Каранатовна, не совсем дружелюбно поглядывая на дверь в коридор, – куда вам торопиться-то? Вот я велю Татьяне убрать со стола. Лука Иваныч засядет, поди, писать; мы ему не помеха. А мне бы занятно узнать теперь, как она мужа своего изведет?

– Это вы про "Огненную женщину"? – осведомился Мартыныч, слегка осклабившись.

– Да, про нее я говорю.

– Известное дело, каким способом, – вполголоса и с какой-то внезапной хрипотой отозвался Мартыныч, точно он говорил в руку, – она таких пылких чувств особа, а он – человек хилый и в преклонных летах…

Анна Каранатовна показала свои зубы, открыв рот в узкую, невеселую улыбку. Гостем ее овладело заметное беспокойство. Это беспокойство возросло в нем, как только он поглядел в сторону швейной машинки, занимавшей на столе почетное место, под самым ярким светом лампы. Машинка лишала его самообладания.

– Уж позвольте до другого раза.

Мартыныч решительным жестом взялся за фуражку.

Не сумевши удержать гостя, Анна Каранатовна довольно шумно поднялась с места и крикнула в дверь: