Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России

В результате нескольких лет работы в 2015 году появилась моя монография «Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз». Эту книгу я писал, как и предыдущие работы, на первоисточниках. В ней представлена достаточно детальная картина русско-французских отношений от окончания Крымской войны в 1856 году до падения Второй бонапартистской империи в 1870-м.

– Почему же союз так и не состоялся?

– Когда французы водрузили свой триколор (а англичане – «Юнион Джек») на Малаховом кургане в Севастополе, стало ясно, что мы проиграли Крымскую войну. Это стало сильнейшим ударом по нашей национальной гордости. И в этот самый момент один из победителей, Наполеон III, предлагает свою дружбу Александру II, только что вступившему на престол.

Почему он это сделал? Что имел в виду? Как развивалось русско-французское сближение, и почему из этого ничего не получилось? Когда и почему наша дружба закончилась? Все эти вопросы меня и заинтересовали.

А не получилось ничего по той простой причине, что в очередной раз, в 1863 году, восстали поляки, стремившиеся к национальной независимости, а мы их в очередной раз жестоко подавили. Во Франции к этому отнеслись, мягко говоря, неодобрительно. Около российского посольства в Париже устраивались многочисленные протестные акции. Французы единодушно осудили карательную операцию русской армии и требовали наказать Россию, вплоть до объявления ей войны.

Наполеон III сказал тогда нашему послу: «Я не могу пойти против общества». Да и сам французский император разделял общественные настроения. Столь ясно выраженная позиция и сорвала едва начавшееся сближение между Россией и Францией. Разумеется, были и другие причины, которые я исследовал в своей работе.

– А у нас всегда могли пойти, да и сейчас нередко могут,

– В этом, кстати говоря, принципиальное отличие нашей политической культуры и традиции от политической культуры и традиций Франции. У нас часто в истории игнорировали мнение общества, и эта традиция в определенной степени сохраняется до сих пор. Но все же, надо признать, что современное российское общество качественно отлично от советского общества 1960—1970-х годов, не говоря уже о сталинских временах.

Во Франции же всегда было по-другому. Почему? Этим вопросом я постоянно задаюсь в своих исследованиях.

Сейчас вот приступаю к новой книге с рабочим названием: «Россия и становление Третьей республики во Франции в 1870-е годы».

– Это время после отречения Наполеона III?

– Да, в результате поражения Франции во Франко-прусской войне в начале сентября 1870 года пала Вторая империя. Наполеон III вынужден был отречься, отправился в изгнание, где и умер. На обломках Второй империи родилась Третья в истории Франции республика.

Теперь вот изучаю этот исторический период, а параллельно завершаю книгу «Первые лица Франции. От Генриха IV до Эмманюэля Макрона». Она будет адресована широкому читателю, которому может быть интересна история Франции последних четырехсот лет.

Помимо собственно исследовательской работы, много лет занимаюсь публикацией найденных в архивах документов, а также редактирую выходящий с 1995 года тематический сборник «Россия и Франция XVIII–XX века». Вышло в свет уже двенадцать томов. В сборнике представлены статьи и документальные публикации по всему хронологическому и проблемному диапазону истории отношений между Россией и Францией. Среди наших авторов, как российские, так и иностранные, прежде всего французские, авторы.

– Мы сказали о том, что культурные отношения России и Франции всегда были чрезвычайно глубокими. Это проявлялось даже в том, что дворяне говорили по-французски зачастую чаще, чем по-русски, У Пушкина в лицее была кличка «Француз», Почему, как вы думаете? Эта традиция ушла? Не в этом ли причина упадка нашей культуры?

– Общее падение культуры, конечно, имеет место, но дело не только в этом. Действительно, французский язык преобладал вплоть до конца XIX века. Где тогда была Франция и где – Соединенные Штаты? Америку долго всерьез не воспринимали. В XIX и тем более в XVIII веке это была какая-то далекая периферия.

А Париж на протяжении двухсот лет считался «столицей мира», законодателем политической и всякой другой моды. Поэтому именно французский был языком международного общения. На нем велись переговоры, составлялись документы, тексты международных договоров. Дело порой доходило до абсурда. Например, вся дипломатическая переписка МИД России, по крайней мере, с середины XVIII века, велась только на французском языке. Французским влиянием была пронизана вся наша правящая и интеллектуальная элита. Вплоть до захудалых помещиков, которые сидели у себя в деревне, – они тоже старались говорить. Правда, на удивительной смеси «французского с нижегородским», как справедливо заметил один из наших классиков.

И лишь в начале XX века в России началось «возвращение к национальным истокам», когда и русские дипломаты стали, наконец, вести официальную переписку на родном языке, когда Санкт-Петербург был переименован в Петроград.

Но преобладающее французское влияние, безусловно, имело положительную сторону. С XVIII века в Россию потоком шла французская литература. Люди, умевшие читать, желавшие получить знания, читали не только романы, как барышни в «дворянских гнездах», но и французских мыслителей, просветителей, другую серьезную литературу. Так и получилось, что формирование русской интеллектуальной элиты происходило под сильным французским влиянием. Кстати, под этим влиянием вырос и русский либерализм, и революционный радикализм. Наши либералы и революционеры – это последователи французских учителей, «замутивших» у себя на родине четыре революции.

– На основе французской культуры?

– Да, но не только, конечно, французской.

Преобладающее французское влияние пошло на спад после Второй мировой войны, одновременно с общим ослаблением Франции, потерпевшей в 1940 году сокрушительное поражение.

На эту тему есть исторический анекдот. Когда фельдмаршала Кейтеля привели подписывать капитуляцию в Карлсхорсте, он вдруг увидел за столом, рядом с Жуковым, Теддером и Спаатсом, французского генерала де Латра де Тассиньи. Говорят, Кейтель выронил монокль и воскликнул, глядя на француза: «Как, и они тоже нас победили?!» Это, конечно, исторический анекдот, но он о чем-то говорит.

Честь бесславно капитулировавшей в 1940 году Франции спас генерал де Голль и участники французского Сопротивления, не смирившиеся с поражением и продолжившие борьбу за освобождение своей страны. В результате Франция оказалась в числе держав-победительниц.

И все же после войны влияние Франции, в том числе и культурное, стало заметно снижаться. Некоторое время, по инерции французский язык еще оставался языком международного общения, но он неуклонно вытеснялся английским или, скажем так, – «американским». Думаю, мое поколение было последним, кто еще успел испытать сильное французское культурное влияние, прежде всего, через художественную литературу, шансон (не путать с нашим полублатным песенным жанром) и кинематограф.

– Как же без «Фантомаса»-то жить!

– «Фантомас» и «Анжелика», были, пожалуй, последними всплесками интереса массового зрителя к французскому кино. А более взыскательный советский зритель увлекался кинематографом «Новой волны», смотрел фильмы Роже Вадима, Рене Клемана, Марселя Карне…

А потом Европу буквально накрыла волна американизации – с роком, джинсами и кока-колой. Французский язык потерял прежние позиции. В школах и университетах во всех странах упор стал делаться на английский язык, что мы сейчас и имеем. То же самое, кстати, происходит и во Франции.

– Неужели забывают французский?

– Да нет, конечно. У французов развито чувство национального достоинства. Некоторые даже гордятся тем, что не любят изучать языки, как, между прочим, и американцы. Но одновременно, французская элита, да и молодежь, понимают, что без английского сегодня никуда.

– А как вы думаете, что в российско-французских отношениях наиболее ценно?

– Когда я только начинал в середине 1960-х изучать Францию, в нашей печати, т. е. в пропаганде, вдруг заговорили об «особом характере» отношений между СССР и Францией. Действительно, тогда, при де Голле, с середины 1960-х годов, возникли некие особые отношения между СССР и Францией. Но это имело очень простое объяснение. Де Голль дистанцировался от Вашингтона и военной организации НАТО. При этом, надо подчеркнуть, он никогда не был подвержен антиамериканизму, как это у нас тогда представляли. Он был патриотом Франции – великим патриотом. Де Голль хотел, чтобы США, которые стали доминировать в западном сообществе, уважали его страну, ее место в мире, не пытались ее унизить или подчинить своему влиянию, как Южную Корею. Не добившись понимания со стороны Вашингтона, де Голль решил опереться на СССР в борьбе за место Франции в мире. Но при этом он никогда не играл в нашу игру. СССР ему был нужен исключительно для обеспечения интересов его внешней политики, что ему и удалось. Он вывел Францию из военной организации НАТО, штаб которой вынужден был переместиться из Парижа в Брюссель.

– Он уважать себя заставил,

– Да, заставил. Мы с готовностью предоставили ему такую возможность, преследуя собственные цели – раскачать западный блок, стимулировать в нем внутренние противоречия. Но в чем-то мы переоценили наши возможности оказывать влияние на де Голля. С ним это было невозможно, как, впрочем, и с его преемниками – Помпиду, Жискар д’Эстеном или Миттераном. Но и после ухода де Голля в 1969 году наша пропаганда продолжала твердить об «особых отношениях» между Москвой и Парижем, хотя оснований для этого становилось все меньше и меньше.

Я постепенно приходил к выводу, что в наших отношениях с Францией было все гораздо сложнее и не столь уж безоблачно. Между Францией и Россией дипломатические отношения существуют уже триста лет, но из них не более 50–60 лет можно отнести к сравнительно благополучным. Поистине «золотым веком» в наших отношениях были 1890—1900-е годы – время Франко-русского союза, конец которому положили большевики в 1917 году

Сближение и тесное взаимодействие России и Франции имело место в основном в периоды отдельных войн, когда мы на время оказывались союзниками. Все остальные двести пятьдесят лет – либо равнодушие, либо откровенная неприязнь.

– А почему так?

– Дело в том, что у нас с Францией никогда не было прямых противоречий, как, скажем, с Турцией, Германией, Англией или Соединенными Штатами. Но очень часто обе страны оказывались в противоположных союзах. Долгое время (XVII–XVIII века) друзья Франции – Швеция, Польша и Турция – для России были заклятыми врагами, которые блокировали ее попытки «выйти» к морям и «войти» в Европу. С другой стороны, «исторические противники» Франции – Габсбургская империя и Англия – были тогда партнерами России. Это обстоятельство и делало невозможным наше взаимодействие с Францией. Именно по этой причине весь XVIII век мы не могли найти с ней общий язык.

Но была и вторая, не менее важная причина – несовместимость политических культур и традиций двух стран, о чем я уже говорил. В России общество всегда было придавлено, находилось в подчиненном положении по отношению к государству. Во Франции же общество практически всегда было независимо от государства. Более того, по крайней мере, с XVIII века оно оказывало возраставшее влияние на внутреннюю и внешнюю политику Франции.

Когда мы говорим о философах – Вольтере, Дидро, д’Аламбере, то они в общем и целом симпатизировали России, видели, как Петр, а потом Екатерина вытаскивают страну из «варварства» и пытаются вовлечь ее в европейское культурное и политическое пространство. Так думали философы, но не все. Скажем, Жан-Жак Руссо откровенно не любил Россию, он считал, что русские как были «варварами», так ими остались. Он был убежден, что Петр I слишком рано цивилизовал свой народ, который к этому не был готов. Вторая его претензия к Петру, не лишенная, надо сказать, оснований, состояла в том, что Петр, как писал Руссо, пытался зачем-то сделать из русских то ли немцев, то ли англичан, вместо того, чтобы делать своих подданных просвещенными русскими. В самом деле, насильственное бритье бород и столь же насильственное переодевание дворян в европейские панталоны само по себе не делало русских европейцами в западном понимании. Все это было не более чем фасадом, за которым скрывалось нечто совсем не европейское. А во Франции общество с давних пор было не только автономно, но и критично по отношению к государству.

Если мы сравним две, казалось бы, родственные модели – французский абсолютизм и русское самодержавие, то увидим, что это далеко не одно и то же. Французский абсолютизм не контролировал в своей стране всё и вся, как это было в России вплоть до 1905 года. Со времен раннего Средневековья города во Франции имели вольности и сохраняли свои свободы. И крепостное право исчезло во Франции за четыреста лет до того, как это произошло в России.

Поэтому во французском обществе всегда существовало настороженно-недоверчивое, а временами и враждебное отношение к «деспотической» России, «стране рабов». Проблема в том, что нам последние двести лет приходилось иметь дело не только с правительством, но и с французским обществом, а это усложняло и до сих пор усложняет задачу.

– И всё же, при всей нашей разнице, в чем вот нам с Францией стоит развивать отношения, в какой области?

– Сейчас всё очень сложно. В условиях евро-атлантической солидарности, которой Франция вынуждена следовать, ее правительство ограничено в своих действиях. Взять хотя бы экономику. Вы же понимаете – санкции. Франция обязана их придерживаться.

И все же с государством всегда можно договориться, потому что государство по определению руководствуется рационально-прагматическими соображениями, думает о том, что соответствует национально-государственным интересам. Поэтому общий язык с правительством во Франции можно найти даже в условиях санкций.

С обществом договориться куда труднее, потому что для него, для общества, прагматические интересы не имеют первостепенного значения. Здесь действуют другие принципы, относящиеся к области политической культуры и морали.

В истории франко-российских отношений, пожалуй, только однажды позиция французского правительства полностью совпадала с общественными настроениями. Это было на рубеже XIX–XX столетий, когда Россия оказалась единственной европейской державой, которая протянула руку помощи Франции, разбитой и униженной Германией в 1871 году. Тогда даже непримиримые либералы и социалисты во Франции поддержали франко-русский военный союз, несмотря на неприятие ими русского самодержавия. Это, кстати, повторилось на исходе Второй мировой войны, когда де Голль заключил со Сталиным договор о союзе и взаимной помощи.

Но в целом для французского общества принципиально важной остается приверженность демократическим, либеральным ценностям, уважение к которым оно хотело бы видеть и в России. В силу разных причин, в том числе из-за наблюдающейся русофобской кампании на Западе, прогноз пока неблагоприятный. К сожалению, чуть ли не по пальцам можно пересчитать, видных представителей французского интеллектуального сообщества, которые сегодня относят себя к числу наших друзей. Намного больше тех, кто выступает с антироссийских позиций, причем, зачастую теряют чувство меры. Приведу только один пример.

Когда в позапрошлом году я был в Париже в очередной научной командировке, в книжном магазине «FNAC» мне попалась книга, которую я приобрел. Знакомство с ней повергло меня в уныние.

– Почему?