Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России

Имя Паоли встречается и в письмах Екатерины II к Вольтеру. Говоря о войне с Турцией, навязанной ей стараниями дипломатии Шуазеля, императрица писала 17 декабря 1768 г. своему «учителю»: «Сделаю все возможное, чтобы привести турок на то же зрелище, на котором труппа Паоли играет так хорошо. Не знаю, говорит ли последний по-французски, но он умеет защищать свои жилища и свою независимость»[102 - Сборник Русского Исторического общества (далее – Сборник РИО). СПб., 1872. T. 10. С. 309.].

Впрочем, Екатерина II не ограничилась выражением своей симпатии к вождю корсиканских повстанцев. Она решила установить с ним прямой контакт с намерением оказать Паоли какую-то реальную помощь, тем более что планировала летом 1769 г. отправить в Средиземное море русскую эскадру для боевых действий в морском тылу Оттоманской Порты. Восстание Паоли против французской оккупации было как нельзя на руку русской императрице. «Екатерина, – отмечал русский историк С.М. Соловьев, – хотела воспользоваться этой борьбой, поддержать ее, поддержать Паоли, приобрести в нем полезного союзника при открывшихся видах на Средиземное море и вместе заплатить герцогу Шуазелю за услугу, оказанную им России поднятием против нее Турции»[103 - Соловьев С.М. Соч. В 18 кн. Кн. XIV. М., 1994. Т. 28. С. 302.].

Идея установления прямой связи («открытии канала») с Паоли, как свидетельствуют бумаги императрицы, обсуждалась Екатериной II с графом Н.И. Паниным в первых числах мая 1769 г.[104 - Сборник РИО. T. 10. С. 342–343.] Наладить этот канал связи поручено было русскому поверенному в делах в Венецианской республике маркизу Маруцци, который отправил соответствующее письмо вождю повстанцев.

В ответном письме Паоли попросил маркиза Маруцци подробнее объяснить связь между русскими и корсиканскими интересами. В беседе с посланным от Маруцци курьером Паоли высказал пожелание получить от России помощь военными кораблями. «С 12 кораблями и с моим сухопутным войском, – говорил он, – я берусь прогнать французов с Корсики»[105 - Цит. по: Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. XIV. T. 28. С. 302.].

Перспектива сотрудничества с Паоли, по-видимому, всерьез заинтересовала Екатерину II. Иначе трудно объяснить тот факт, что могущественная императрица всея Руси решила почтить корсиканского инсургента личным посланием, французский текст которого сохранился среди ее бумаг. Вот его русский перевод, сделанный публикаторами этого документа в 1872 г.[106 - Сборник РИО. T. 10. С. 342–343.]:

Храбрым корсиканцам, защитникам их отечества и свободы, и в особенности генералу Паскалю Паоли

Государь мой. Восставать против угнетения, защищать и спасать отечество от несправедливого захвата, сражаться за свободу – вот что постоянно у вас видит Европа уже много лет. На обязанности человеческого рода лежит помогать и содействовать тем, кто высказывает чувства, столь благородные, высокие и естественные. Одно уважение к вашим неустрашимым действиям было бы пошлым и бесплодным, когда бы оставалось неосуществленным. Счастливы те, кто в состоянии, помогая вам, помогать добродетели истинных граждан, великих душ. Примите плоды вашей твердости, они заключаются в прилагаемом при сем реестре. Располагайте этим, как своим добром. Пусть ваши удачи равняются правоте вашего дела, признанного таковым от одного полюса до другого. Доказательством тому настоящее письмо, которое в то же время заставит почувствовать ваших неприятелей, что у храбрых корсиканцев есть бескорыстные друзья. Они, руководимые только началами человеколюбия, доставляют им облегчения – признаемся, несоответственные их нуждам, но желанию, которое у нас есть быть вам полезным.

Ваши искренние друзья, обитатели северного полюса.

1769 года, июнь.

В бумагах Екатерины II не сохранился упоминаемый в письме к Паоли реестр, но С.М. Соловьев высказал предположение, что «при письме посылались и деньги»[107 - Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. XIV. Т 28. С. 302.] для корсиканских повстанцев.

Людовик XV, недовольный недостаточно энергичным, на его взгляд, маркизом де Шовеленом, отозвал его во Францию и назначил на его место графа де Во с твердым указанием в предельно короткие сроки покончить с восстанием на Корсике. Французские войска на острове получили свежие подкрепления.

Новый главнокомандующий, перегруппировав силы, начал теснить повстанцев со всех сторон, вынуждая их к генеральному сражению. Паоли ничего не оставалось, как принять вызов.

Сражение состоялось 9 мая 1769 г. на равнине Понто-Ново, у реки Голо, где 22-тысячная армия генерала де Во сумела разгромить отряды Паоли. Сам Паоли едва сумел спастись. 13 июня 1769 г. вместе с братом и несколькими верными соратниками он поднялся на борт поджидавшего его в Порто-Веккио английского военного корабля, который доставил его в Ливорно.

Паоли был встречен на континенте как герой. Его лично приветствовал император Иосиф II. Фридрих Великий прислал ему в подарок шпагу, на лезвии которой было выгравировано: «PUGNA PRO PATRIA» (Битва за Родину). А великий герцог тосканский Леопольд счел за благо ввести в своем государстве конституцию, написанную Паоли. Вольтер и Руссо, к вящему неудовольствию версальского двора, сравнивали Паоли с героями Плутарха. Как видим, не одна Екатерина II, явно опоздавшая с признанием Паоли, испытывала чувства восхищения корсиканским героем. Кстати сказать, два месяца спустя после того, как Паоли навсегда покинул берега Корсики, в городе Аяччо появился на свет другой корсиканец, которому суждена будет еще более громкая слава – Наполеон Бонапарт.

Пробыв недолго на континенте, Паоли отправился в Англию, ставшую для него последним прибежищем. Здесь он умер в 1807 г., и был похоронен на кладбище Вестминстерского аббатства.

Поражение повстанцев при Понто-Ново имело следствием постепенное усмирение острова новыми его хозяевами – французами, которым, правда, еще долго придется гасить отдельные очаги пожара освободительного движения. «Корсику считают здесь вовсе покоренной, что и весьма вероятно, – сообщал Хотинский 9 июня 1769 г. Екатерине II, – но сколь ни радует этот успех дюка Шуазеля, не приносит он славы ни войскам, ни полководцам их, ибо ни те не имели случая показать свою храбрость, ни другие – искусства своего. Так все здесь рассуждают… Господин де Во, взявшись предводительствовать в Корсике, просил двадцать тысяч человек войска, двадцать миллионов денег, да двадцать палачей. По всей видимости, с основанием заключают, что деньги более всего послужили»[108 - АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. 1769 г. Д. 249. Л. 63–63 об.].

Провозгласив французский суверенитет над Корсикой, версальский двор ревниво следил за тем, чтобы никакие иностранные корабли, особенно военные, не заходили в корсиканские порты и даже в бухты. На этот запрет пришлось натолкнуться и русской эскадре, направленной летом 1769 г. из Кронштадта в Средиземное море. Русский поверенный в делах при версальском дворе заблаговременно запросил у Шуазеля согласия Людовика XV на возможность захода русских кораблей во французские гавани в случае крайней необходимости (шторм, неотложный ремонт и т. д.). Министр долго не давал ответа на этот запрос. Как оказалось, он пытался убедить Королевский совет принять меры к уничтожению русской эскадры, дабы не допустить ее в морской тыл союзника Франции – Турции. Однако предложение Шуазеля не было поддержано королем, который через своего министра передал Хотинскому, что отдельные русские корабли в самом крайнем случае могут войти во французские гавани, но вся эскадра в полном составе (20 кораблей) не сможет воспользоваться такой возможностью. Любопытна и другая оговорка, сделанная французской стороной: русские суда могут укрываться от штормов во всех французских гаванях, кроме корсиканских[109 - См. подробнее об этом: Черкасов П.П. Указ. соч. С. 361–364.].

«Когда ж исключил он вход наших кораблей в Корсику, – докладывал графу Н.И. Панину в шифрованном донесении от 15 октября 1769 г. Н.К. Хотинский о своей беседе с герцогом Шуазелем, – спросил я его, неужели он опасается какого-то их предприятия на тот остров, на что он мне сказал, что они там могут быть в тягость, потому что в Корсике мало работников и прочее»[110 - АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. 1769 г. Д. 249. Л. 89 об.].

В конечном счете русская эскадра обошлась без захода в гавани Корсики, и в июле 1770 г. нанесла сокрушительное поражение турецкому флоту в бухте Чесма, уничтожив 15 линейных кораблей, 6 фрегатов и свыше 40 малых судов, что существенно подорвало мощь Блистательной Порты.

Что же касается интереса России к Корсике, то он после поражения Паоли и бегства его с острова практически сошел на нет, хотя в переписке русского посольства в Париже с Петербургом и в 1770-е годы время от времени возникала корсиканская тема. Так было, в частности, в 1774 г., когда на Корсике вспыхнуло антифранцузское восстание, а в Версале ожили прежние страхи относительно иностранного (английского и русского) участия в восстании.

О распространении подобных настроений докладывал в Петербург новый русский посланник при версальском дворе князь Иван Сергеевич Барятинский. В шифрованной депеше от 30 июня 1774 г., адресованной графу Никите Ивановичу Панину, князь Барятинский писал.: «…а некоторые скрытно распускают слух, якобы Россия подослала к Корсике два корабля, нагруженные военными орудиями и снабженные знатной суммой денег. Я стараться буду о сем проведать и, если что узнаю, не премину о том вашему сиятельству донести»[111 - Там же. 1774 г. Д. 292. Л. 21–21 об.].

Среди прочего И.С. Барятинский передал в Петербург информацию о планах версальского двора депортировать с мятежного острова коренное население Корсики, не желавшее примириться с французским господством. «Из Корсики не получено никаких точных известий, – писал русский посланник 10 июля 1774 г. графу Панину. – Здесь говорят теперь, что французское министерство обратило свое внимание на усмирение сих мятежей и на изобретение средства для предотвращения впредь подобных беспорядков, и будто намерены они подать королю просьбу о том, чтоб всех природных жителей сего острова перевести по частям в другие разные поселения, а на их место поселить других каких-либо французских подданных. Указывают, что сей народ, будучи особенно склонен к возмущениям, никаким другим способом в порядке и послушании содержан быть не может»[112 - Там же. Л. 38–39.].

А спустя четыре дня князь Барятинский сообщил о подавлении восстания корсиканцев: «Из Корсики получено известие, что генерал де Марбеф совершенно разбил мятежников, очистил от них Ниоло и взял в плен тридцать человек, из коих половину перевешали, а других содержат под крепким караулом. Из начальников же их ни один не пойман. Здесь считают сей бунт почти уже конченным. Помянутый генерал де Марбеф возвратился своей командой в Бастию, оставив часть войска для преследования остатка сих изменников, кои по разным местам рассеялись»[113 - АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. 1769 г. Д. 249. Л. 43 об. – 44 об.].

Впрочем, императрице всея Руси в это время было уже не до корсиканских мятежников. В самой России пылал пожар пугачевского бунта, потребовавший от Екатерины II мобилизации всех сил для его ликвидации.

Европейский альманах. 1997.

История. Традиции. Культура.

М.: Наука. 1998. С. 80–91.

Франция и восстание Пугачева

По документам дипломатических архивов Франции и России

Крестьянское восстание под предводительством Емельяна Пугачева (1773–1775) – важнейшее событие внутренней жизни России XVIII столетия[114 - В мою задачу не входит освещение самого пугачевского бунта, детально изученного в отечественной историографии. Назову лишь основные работы обобщающего характера: Пугачевщина. М.; Л.: Центрархив, 1926–1931. T. 1–3; Восстание Емельяна Пугачева: Сб. документов. Л., 1935; Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773–1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. М., 1969; Буганов В.И. Крестьянские войны и России XVII–XVIII вв. М., 1976; он же. Пугачев. М., 1984; Крестьянская война в России в 1773–1775 годах: Восстание Пугачева. Л., 1961–1970. T. 1–3; Мавродин В.В. Классовая борьба и общественно-политическая мысль в России в XVIII в. (1773— 1790-е годы). Л., 1975; Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. М., 1980; Семевский В.И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1901–1903. T. I–II; Смирнов И.И., Манъков А.Г. и др. Крестьянские войны в России в XVII–XVIII вв. М.; Л., 1966.]. Этот грандиозных масштабов бунт стал серьезным испытанием для всей правительственной системы Екатерины II, пережившей глубокое потрясение. В течение почти двух лет Европа внимательно следила за развитием событий в России, гадая, кто же возьмет верх – Екатерина II, узурпировавшая в 1762 г. престол своего незадачливого супруга, или самозваный «мужицкий царь»? Порой казалось, что Лжепетр III имеет больше шансов на успех.

Интерес к России европейских дворов, обеспокоенных экспансионистскими тенденциями во внешней политике Екатерины II, был не праздным, как был он не праздным для Оттоманской Порты, с конца 1768 г. находившейся с ней в состоянии войны. От того, кто утвердится па петербургском троне, во многом зависел не только исход русско-турецкой войны, но и положение дел в европейской политике. В тот период шансы на успех Лжепетра III вовсе не представлялись европейским дипломатам безнадежными (что стало очевидным для последующих поколений историков). Именно это обстоятельство – международный, как бы мы сейчас сказали, аспект пугачевского бунта – более всего ранило сердце самолюбивой императрицы всея Руси, приказавшей срочно составить и распространить в Европе пропагандистское сочинение, разоблачающее Пугачева. Книга под названием «Лжепетр III, или Жизнь и похождения мятежника Емельяна Пугачева» была опубликована на французском языке (в то время международном) в Лондоне в 1775 г.[115 - Le Faux Pierre III ou la vie et les aventures du rebelle lemelian Pugatschew. D’apres I’original russe de Mr. F.S.G.W.D.B.L., 1775.]

Интерес Франции к событиям в России в 1773–1775 гг. был особенно пристальным. В течение почти всего периода своего длительного правления Людовик XV не скрывал враждебного отношения к России, что объяснялось как противоположностью стратегических интересов двух стран в Европе, так и устойчивой русофобией Христианнейшего короля, который активно противодействовал России в Польше и Швеции, а также постоянно разыгрывал против Петербурга турецкую карту. Именно французская дипломатия в конце 1768 г. разожгла пожар русско-турецкой войны с целью воспрепятствовать вмешательству России в польские дела. Именно французская дипломатия сыграла важную роль в подготовке государственного переворота в Швеции (август 1772 г.), имевшего откровенно антирусскую направленность[116 - Об эволюции отношений двух стран в XVIII в. см.: Черкасов П.П. Двуглавый орел и Королевские лилии: Становление русско-французских отношений в XVIII веке, 1700–1775. М., 1995.].

В расчетах версальской дипломатии всегда присутствовало убеждение, что смута в России может служить лучшей гарантией против возрастания русского влияния в Европе. Еще в 1762 г. в секретной инструкции своему посланнику в Петербурге барону де Бретейлю Людовик XV подчеркивал: «Вы, конечно, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, ибо я не заинтересован в развитии отношений с Россией»[117 - Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France depuis les Traites de Westphalie jusqu’a la Revolution frangaise / Avec une Introduction et des notes par A. Rambaud. P., 1890. T. 9: Russie (1748–1789). P. 213–215. (Далее: Recueil des instructions…)].

Один из руководителей тайной дипломатии Людовика XV, граф де Брольи (вскоре после воцарения Екатерины II), в специальной записке, посвященной отношениям с Россией, писал по сути о том же: «Нужно попытаться погрузить ее (Россию. – П.Ч.) в глубокий летаргический сон, если же иной раз придется выводить ее из этого состояния, то лишь посредством конвульсий, например внутренних волнений, заблаговременно подготовленных. Лишь таким путем можно помешать московскому правительству даже помыслить о внешней политике»[118 - Broglie A. Due de. Le secret du Roi: Correspondance secrete de Louis XV avec ses agents diploma-tiques, 1752–1774. P, 1878. Vol. 2. P. 13.]. На этой записке есть резолюция короля: «Я полностью разделяю подход графа де Брольи к России…»[119 - Цит. no: Perrault G. Le secret du Roi. P, 1992. T. I. P. 550.].

Считая «ученицу Вольтера» «заклятым врагом» Франции[120 - Именно так – «наш заклятый враг» – характеризовал Екатерину II министр иностранных дел Франции герцог де Шуазель в одном из писем австрийскому канцлеру князю Кауницу (см.: Rain Р. La diplomatic frangaise d’Henri IV a Vergennes. P, 1945. P. 265).], в Версале в течение полутора десятилетий (начиная со дня ее воцарения) надеялись, что она будет свергнута. Вначале эти надежды связывали с несчастным Иоанном Антоновичем, томившимся в Шлиссельбургской крепости, а после его убийства там в ночь на 5 июня 1764 г. почему-то уверовали в оппозиционность русского дворянства по отношению к царице-немке. Немудрено, что появление в сентябре 1773 г. в заволжских степях самозванца, объявившего себя Петром III, было встречено в Версале с огромным интересом, о чем свидетельствует переписка французского посланника в Петербурге Дюрана[121 - Дюран де Дистроф был назначен посланником в Петербург в июле 1772 г. Он принадлежал к числу дипломатов-ветеранов, последовательно занимая должности секретаря полномочного представителя Франции на мирном конгрессе в Экс-Ла-Шапель (1749), поверенного в делах в Лондоне, резидента в Гааге, посланника в Варшаве, а затем в Вене. Одно время он был личным секретарем дофина (отца Людовика XVI) и входил в узкий круг особо доверенных лиц короля. Именно ему в 1770 г. овдовевший Людовик XV поручил вести конфиденциальные переговоры в Вене относительно намечавшейся им женитьбы на австрийской эрцгерцогине Елизавете, старшей дочери императрицы Марии-Терезии. Брак этот не состоялся из-за энергичного противодействия фаворитки короля мадам дю Барри. А Дюрану было доверено новое важное дело: он руководил организацией помощи барским конфедератам, выступившим против России и их ставленника в Польше Станислава Понятовского. Назначая Дюрана посланником в Петербург, Людовик XV прежде всего учитывал его польский опыт. В полученных Дюраном инструкциях прямо говорится, что он должен препятствовать реализации русских планов в отношении Польши (тексты инструкций см.: Recueil des instructions… Т. 9. Р. 286–300, 302–305). Дюран пробыл в России до середины 1775 г., затем его сменил маркиз де Жюинье.] со своим ведомством, которое в течение этих двух лет поочередно возглавляли герцоги д’Эгильон, Бертен и граф де Вержен. С этой перепиской я имел возможность познакомиться в Архиве МИД Франции в Париже. Сопоставление донесений Дюрана с донесениями в Петербург русского поверенного в делах при версальском дворе Н.К. Хотинского и сменившего его посланника, князя И.С. Барятинского за 1773–1775 гг. (хранящимися в Архиве внешней политики Российской империи МИД России) дает достаточно ясное, хотя и не во всем полное представление об отношении Версаля к восстанию Пугачева.

* * *

К началу пугачевского бунта (сентябрь 1773 г.) Дюран уже почти год находился на своем посту в Петербурге. За это время он успел освоиться в новой обстановке. Однако его знания о стране, почерпнутые из историко-географической литературы, записок путешественников и сообщений коллег-предшественников, были весьма поверхностными (в то время иностранные дипломаты перемещались главным образом из Петербурга в Москву и обратно, сопровождая императорский двор).

Первое упоминание о волнениях донских казаков содержит шифрованная депеша Дюрана министру иностранных дел герцогу д’Эгильону от 7 сентября 1773 г. Дюран сообщает, что казаки требовали освободить своего вожака Ефремова, приговоренного к смерти еще прошлой зимой за организацию восстания на Дону в 1772 г.[122 - Archives des Affaires Etrangeres. Correspondance politique. Russie. 1773. Vol. 93. F. 30 recto verso. (Далее: AAE).] Это было одно из многочисленных выступлений, предшествовавших собственно пугачевщине. Начало мятежа принято датировать 17 сентября 1773 г., когда Пугачев выступил с манифестом и провозгласил себя «императором Петром III». 19 сентября повстанцы подошли к Яицкому городку, но, не имея артиллерии, отказались от штурма крепости. Затем Пугачев отправился к Оренбургу и в начале октября его осадил.

6 ноября Дюран в шифрованной депеше сообщал, что против повстанцев двинут корпус генерал-майора Кара, готовившийся до этого к отправке на турецкий фронт. Правда, он ошибочно полагал, что корпус Кара направляется на Дон, а не к Оренбургу – свидетельство его неосведомленности о начале восстания на Яике. Лишь 12 ноября в новой шифровке Дюран исправляет свою ошибку, хотя еще и не упоминает имя Пугачева: «Один дворянин, вернувшийся из провинции, расположенной между Оренбургом и Астраханью, и один чиновник сказали мне, что главарь повстанцев выдает себя за Петра III, что войско его составляет примерно 14 тысяч человек и что опасаются, как бы взбунтовавшиеся (на Дону. – П. Ч.) казаки к нему не присоединились»[123 - ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1773. Vol. 93. F. 217 recto; F. 233 recto verso.].

К тому времени, когда Дюран составлял это донесение, корпус Кара (9 ноября) был наголову разбит Пугачевым у деревни Юзеевой. В ноябре же повстанцы разгромили еще два отряда правительственных войск во главе с полковником Чернышевым и секунд-майором Заевым. В конце ноября они осадили Уфу, после чего восстание распространилось на обширные территории Южного Урала, Казанской губернии и юго-западной части Сибири.

16 ноября Дюран, еще не зная о разгроме Кара повстанцами, снова сообщал о восстании, причем его информация становится все более достоверной. Он добывал ее не только из бесед с графом Н.И. Паниным и его помощниками, проявлявшими понятную сдержанность, но и из других источников, в частности из разговоров с приезжавшими в столицу провинциальными дворянами и чиновниками. «Независимо от взбунтовавшихся на Дону казаков, – писал Дюран 16 ноября 1773 г., – казаки, населяющие устье Яика, подняли открытый мятеж. Их предводитель выдает себя за Петра III, именно против него направлен корпус генерала Кара, дабы подавить мятеж». Характеризуя генерала, Дюран отмечает его «весьма скромные военные способности», но одновременно подчеркивает, что по части карательных операций, в частности в Польше, где «он чинил всевозможные притеснения», он имеет опыт[124 - Ibid. F. 235 verso, F. 236 recto.].

Дюран указал на такую реальную опасность, как вовлечение в восстание народов Приуралья и Поволжья, при этом он решил, что все они татары. «Казанский и астраханский губернаторы… – писал он, – подозревают своих татар в том, что они могут найти общий язык с казаками»[125 - Ibid. F. 236 verso.]. Он еще не знал, что к пугачевцам уже присоединились башкиры, татары, калмыки, казахи и представители других национальных меньшинств империи.

Опасность смуты в России, по мнению Дюрана, усиливала тягости войны с Турцией, в том числе нехваткой военной силы для подавления мятежа. В депеше от 16 ноября он писал, что губернаторы территорий, охваченных восстанием, не имеют достаточных средств для борьбы с ним и направляют в Петербург «курьера за курьером с просьбами о присылке войсковых подкреплений». Не решаясь пока отвлекать войска с театра военных действий, правительство ограничилось направлением в район Оренбурга и Астрахани трех полков из дивизии, дислоцированной в Финляндии[126 - Ibid.]. Кроме того, Дюран констатировал, что положение с набором рекрутов в армию критическое: «Число деревень, где рекруты разбегаются, растет день ото дня. Одни укрываются в лесах, другие пополняют ряды разбойников, которые бесчинствуют в провинциях, расположенных за Новгородом. Предполагают, что они могут объединиться с мнимым Петром III, который, похоже, не лишен ума, поскольку, заявив о себе как о претенденте, несправедливо лишенном трона, он отстаивает права своего сына, великого князя (Павла Петровича). Говорят, что внутренние неурядицы в империи волнуют Екатерину II в большей степени, чем война с турками»[127 - Ibid. F. 236 verso – 237 recto.].

Последнюю мысль посланник все настойчивее будет внушать своему двору, озабоченному поиском средств давления на Екатерину II, ради спасения терпевшей поражения Турции. Емельян Пугачев, сам того не подозревая, становился объективным союзником султана и… Людовика XV.

20 ноября 1773 г. Дюран информировал Версаль о расширении восстания, о его наступательном характере: «Киргизы – независимый народ, совершающий набеги то на границы Китая, то на границы России, – присоединились к яицкам казакам. Говорят, что главарь этих разбойников идет на Казань, желая ее захватить. Поскольку этот город – настоящая крепость, его, по всей видимости, здесь ждет неудача. Судя по всему, – подчеркивал Дюран, – мятеж не выльется в революцию и в итоге сойдет на нет, но его размах и связанные с ним людские потери нанесут империи такие раны, которые станут причиной внутреннего брожения в дальнейшем. Екатерина II уже весьма обеспокоена последствиями авантюры этого нового Али-бея»[128 - Ibid. F. 257 verso – 258 recto.].

Сам Лжепетр III какое-то время оставался для Дюрана фигурой совершенно таинственной. Лишь 10 декабря 1773 г. он сообщил в Версаль первые о нем сведения: неисправимый преступник, уже приговоренный ранее к битью кнутом, но помилованный властями, а «возглавленные им мятежники – это те самые казаки, которые занимаются ловлей осетра и белуги и поставляют в Европу икру»[129 - Ibid. F. 306 verso.].

Впервые подлинное имя Лжепетра III Дюран упоминает в донесении от 17 декабря 1773 г., отмечая, что самозванец выступает не столько в свою пользу, сколько в интересах «своего сына», великого князя Павла Петровича[130 - Ibid. F. 334 verso.]. Тремя днями ранее он сообщил о сокрушительном поражении генерала Кара на подступах к Оренбургу: «Мнимый Петр III достиг невиданного доселе успеха… Генерал Кар повел себя столь неподобающим образом, что был отправлен в отставку. На смену ему направляется генерал Бибиков»[131 - Ibid. F. 316 verso.].

Новый командующий правительственными войсками оказался удачливее предшественника. В декабре 1773 г. ему удалось нанести первые поражения отрядам пугачевцев под Самарой, Кунгуром и Бузулуком. Зато под Оренбургом повстанцы разгромили отряд генерала Валленштерна, а главные силы Пугачева овладели Яицким городком и начали осаду крепости. Наступивший 1774 год явно не обещал императрице легкой победы над самозванцем, тем более что война с Турцией затягивалась на неопределенный срок.

Французская дипломатия, стремившаяся предотвратить полный разгром Оттоманской Порты, а посему буквально навязывавшая Петербургу идею своего посредничества в мирном окончании русско-турецкой войны[132 - Подробнее см.: Черкасов П.П. Указ. соч. С. 371–382.], надеялась, что пугачевский мятеж вынудит Екатерину II быть сговорчивее на переговорах с Мустафой III и сменившим его на султанском троне в феврале 1774 г. Абдул-Гамидом I. Именно поэтому в Версале очень внимательно изучали донесения Дюрана из России.

Русский поверенный в делах при версальском дворе Н.К. Хотинский писал 30 декабря 1773 г. графу Н.И. Панину: «В начале прошлой недели получил дюк д’Эгильон от Дюрана известие, что у нас в Казани сделалось возмущение по поводу, что появился там некий злодей, называющий себя Петром Третьим, который рассылает под тем именем указы и собрал уже тысяч с пятнадцать вооруженных людей, что тамошний губернатор атаковал уже его с небольшим числом войск, но был побит, после чего оный злодей пошел к Екатеринбургским заводам, что вследствие того посланы туда из Великий России на санях войска по той причине, что находящихся там недостаточно для усмирения возмутившихся. В дополнение того вновь оный Дюран писал, что число бунтовщиков простирается до тридцати тысяч, что они хорошо вооружены и заводится между ними дисциплина и послушание, так что они побили четыре тысячи человек, с коими казанский губернатор их атаковал, что теперь злодей разглашает, что он не для себя восприял оружие, но для сына своего, и что он, овладев казенной суммой в 150 тысяч рублей, а также всякого рода военными припасами и пушками, пошел к вышепомянутым заводам»[133 - Архив внешней политики Российской империи. Ф. Сношения России с Францией. 1773. Оп. 93/6. Д. 276. Л. 144–145. (Далее: АВПРИ.)].