Так это было

Я и говорю: – "Ну, что Вы, какой политикой?".

– "Да вот, видите, была жалоба такая. Правда, Совет национальности решил, что слово «полномочный» не нужно, потому что это действительно не заграничное представительство, а наше, советское, и это постановление было нами принято. Но это же наше дело, а не Ваше. Надо быть дипломатичнее" и так далее.

Я ему сказал, что избегаю говорить неправду. А он говорит:

– “ Это, что такое, почему? ”

– “Да, говорю, что такое дипломатия? Дипломатия – это сплошное вранье”… Ну, вот, на этом все и закончилось.

После того, как Совет национальностей при Наркомнаце был ликвидирован, на его базе была создана вторая палата – Совет Национальностей Верховного Совета СССР.

В народном комиссариате по делам национальностей я начал работать после окончания гражданской войны. Это было в 1921 году и, будучи военным, распоряжением народного комиссара по делам национальностей был оставлен на гражданской службе.

Расскажу подробнее о народном комиссариате по делам национальностей (Наркомнаце). О нем можно многое рассказать. Вот, например, интересна организация институтов и учебных заведений, которыми ведал Наркомнац совместно с Наркомпросом. Мы имели такие институты как Институт имени Нариманова, Институт востоковедения, затем КУТВ – Коммунистический универсистет трудящихся востока, затем Среднеазиатский институт, потом, значит, был рабфак северных народностей, на базе которого вырос Институт северных народностей. Это были очень интересные учебные заведения.

Между прочим, когда меня командировали в Ленинград для помощи в работе Института живых восточных языков, он был имени Енукидзе, этот институт. Ну, потом, имя Енукидзе было снято. Там создали мы рабфак северных народностей. Мне пришлось организовывать, некоторую часть его, главным образом, конечно, хозяйство. Ну, этот рабфак был в Детском селе – бывшее Царское село. Туда приехала масса, интересных национальностей, сейчас я не могу их всех перечислить: ну и чукчи, и якуты, и нагайцы, ну, в общем, много.

Нужно бы взять мою статью, опубликованную. Мне приходилось контролировать, между прочим, работу этого рабфака. У меня сохранился один "Акт проверки" работы этого рабфака северных народностей.

Ну что же, это был такой народ, который не знал, конечно, европейских городов и не бывал в них. Все они были неграмотными. Были случаи, когда слушатели, приехавшие на учебу, не зная назначения унитазов в мужских туалетах, использовали их для умывания. Это теперь Якутия колоссальная, интересная очень республика, в которой много очень бывших нацменов, получивших высшее образование у нас в Институте востоковедения, в Институте северных народностей. Сейчас, оказывается, один из председателей исполкома Якутии – это воспитанник одного из наших институтов.

Ну, трудно так сейчас мне, знаете, говорить, ведь эта запись ведется экспромтом, надо же все-таки подготовиться: взять свой материал, взять мои статьи, которые были в свое время опубликованы. Скажу в каких газетах они были опубликованы: – в "Учительской газете", в журнале «Москва», в "Ленинградской газете", потом были, значит, в книжках разных. Вот, надо же все это держать возле себя, чтобы можно было рассказывать. Да, а так, все на память, мне трудно, поэтому я, конечно, начинаю уставать. Потому что мне вчера, нет, не вчера, а в день Парижской Коммуны, исполнилось 86 лет, а это было позавчера.

Граф А. А. Игнатьев

А, вот, знаете ли, попалась мне книжка. Это книжка "Пятьдесят лет в строю". Автор Алексей Алексеевич Игнатьев. Это бывший граф, который был сыном министра.

Очень неприятный министр был, Игнатьев, при царе. Это его сын. Он был военным атташе царской России во Франции в свое время. И вот он написал книжку. Между прочим, он долго собирался писать, не верил в свои способности. И надо сказать, что помог ему в этом деле Виктор Григорьевич Финк.

Виктор Григорьевич уверял его, что он может писать, что он должен писать, и он написал хорошую книгу. Сначала она была в нескольких частях, а затем перешла в настоящую, большую книгу. Он мне подарил две книги с такими надписями: "Старому другу, Николаю Николаевичу Селихову на добрую память от автора. А. А. Игнатьев".

И здесь его девиз: "Для того, чтобы ценить настоящее, надо знать прошлое. Для того, чтобы верить в будущее, необходимо познать настоящее. 10 октября 1949 года".

А вторая книга вот с такой надписью (мне очки надо бы взять). Вот: – "Старому, верному другу Николаю Николаевичу Селихову от всегда высокопочитающего автора. Ваш Игнатьев".

Ну вот, эти две книжки. Они, конечно, напоминают мне встречи с Алексеем Алексеевичем. Познакомился я с ним, кстати, совсем недавно. Почему он называет меня старым другом? Не знаю. Ну, правда, мы с ним были, всё-таки, лет двадцать знакомы, конечно, после того, как он вернулся к нам, в Советскую Россию.

Он – очень интересный человек. Жена у него была известная артистка-балерина, Наташа Труханова. Она выступала почти голая, на определенном месте у нее был бант. И вот, ее забрасывали богачи деньгами и, в особенности купцы, фабриканты, когда она танцевала в Санкт-Петербурге. Звали её – Наталия Владимировна.

Наталия Владимировна была очень хороша собой в свое время, когда была молодой. А в наше уже время, когда я с ней познакомился в конце сороковых годах, она, вдруг, ставила меня в такое неудобное положение.

Помню как однажды на вечере у Потемкиных, он жил в свое время на… (вот забыл, вдруг, как эта улица называется). У них была великолепная квартира, не квартира – музей. Так же, как и квартира у Игнатьевых – тоже музей. Ведь, когда он переехал к нам в Советскую Россию, то ему разрешили перевезти все его личное имущество из Франции. Я у него бывал два или три раза, квартира была очень богато обставлена.

Был я у него, помню очень хорошо, с Людмилой Ильиничной Толстой – женой Алексея Николаевича Толстого.

Вот один вечер можно вспомнить, для того, чтобы показать, как он относился ко мне. Он, ведь, бывший военный, с великолепной выправкой. Вот эта книжка, которую он выпустил, называется "Пятьдесят лет в строю", и мы над ним подтрунивали, говоря, что пятьдесят лет в строю, но ни одного дня в бою. Потому, что он был в свое время, главным образом, гостиный кавалер – кавалерист или гусар, в общем, в этом духе. Ведь в детстве был он паж царицы Марии Федоровны.

Вот у меня есть его фотография. Великолепный костюм с этими жирными эполетами, держит свою каску, совершенно невероятная лента через плечо и надпись здесь такая: "А. А. Игнатьев, корнет кавалергардского полка, 1896 год. Н. Н. Селихову". Потом на второй фотографии, уже в наше время он в костюме нашего генерал-лейтенанта Советской Армии с надписью такой: "А. А. Игнатьев на память дорогому Н. Н. Селихову. 1941 год, гор. Куйбышев".

А вот он с женой Натальей Владимировной. Она уже, конечно, пожилая дама, но очень мила собой. Хотя я уже начал говорить, что она меня в гостиной ставила в ужасное положение. Я ей говорю, Наталья Владимировна, как Вы сегодня выглядите хорошо! А она мне, вдруг, говорит: "Какая хороша – накрашенная старая дура!". Она говорила с таким французским акцентом. "Ну, что же, Наталья Владимировна! Ну, как Вы такое можете говорить?!".

А вот еще ее портрет. На ней нарядное жабо с бриллиантами – очаровательная женщина. Мне рассказывали, не помню уже кто, что она была королевой бриллиантов России. И мы, как-то, задали ей вопрос с Алексеем Захаровичем Морозским – это муж Елены Петровны Потемкиной:

– "Наталья Владимировна! Скажите, пожалуйста, вот говорят, что Вы королевой бриллиантов были. Что же это, верно?".

– "Да, говорит, не знаю, конечно, как насчет королевы бриллиантов, но бриллиантов у меня была вот такая шкатулочка", – и показала на руках.

– "Я не хотела увозить из России эти бриллианты и, когда уезжала во Францию, сдала их на хранение в Государственный банк. Но, когда произошла Октябрьская революция, то все банки национализировали, и все мои бриллианты там и остались”.

Вот так легко она отвечала на этот вопрос. Но вот на фотографии у нее эти бриллианты еще видны. А вот интересно, как познакомились Алексей Алексеевич с Натальей Владимировной. Как я говорил, Алексей Алексеевич был военным атташе царской России. Это был период войны 1914 года, когда они там были, и военный атташе должен был интересоваться всякими вопросами.

И вот он узнал, что в Булонском лесу есть особняк, в котором собираются вот эти самые богачи, Ротшильды и прочие. И что оттуда идут какие-то указания насчет боевых операций с Россией. Он узнал, что хозяйка дома, а она была в то время, очевидно, любовницей Ротшильда – это бывшая балерина императорских театров Наташа Труханова. И он решил познакомиться с ней. И так как Алексей Алексеевич был очень красив собой, ему удалось влюбить ее в себя. И, в конце концов, она стала его женой и работала в посольстве, нашем посольстве – уже советском, переводчицей и помощницей во всех его делах.

Интересно подчеркнуть, как относились белогвардейские эмигранты к Игнатьеву. Его всячески хотели заполучить в свои ряды белогвардейцы, так как он, как военный атташе, был хранителем всех богатств царской России во Франции. Он же отклонял всякие знакомства и, в конце концов, с ним перестали здороваться. Но он не хотел, чтобы эти богатства использовались против России, так как он любил свою Родину.

Когда же он переехал к нам, он спас и передал нашему государству 200 миллионов рублей золотом. Но сохранить эти деньги ему было очень трудно. Однако, он это сделал. Его, конечно, проверяли, но он стал советским человеком, генерал-лейтенантом Советской армии, а это говорит о многом. В книгах, которые он мне подарил, рассказано, как он передал все эти богатства Советскому Правительству, и как его встретили здесь, в частности, В. П. Потемкин, который был тогда послом СССР во Франции, и В. М. Молотов. И когда он попал на Октябрьский парад в форме советского генерала, он сказал, что это лучшая для него награда.

Нужно сказать, что также плохо, как белогвардейцы, к нему относились и в его семье. У христиан, в свое время, было принято, что если человек умирает (у него в это время умер брат), то старший брат должен читать молитву у гроба. Но семья его не допустила к гробу. Когда Алексей Алексеевич был уже, в Советской России мать передала ему через кого-то, что она должна скоро умереть и хочет, чтобы он похоронил ее в русской земле их имения (у них несколько имений было в подмосковье).

Алексей Алексеевич отнесся к этому желанию очень внимательно, добился разрешения Правительства, чтобы похоронить мать в ее имении. Но когда он сообщил матери, что получил необходимое разрешение, она сказала:

– "Да ты что, с ума сошел? Чтобы я согласилась на похороны в Советской России?! Ты пришли мне землю с нашего имения. Я хочу быть похороненной в русской земле, но ехать туда не хочу. Что ты!". Вот такой разговор был у них с матерью, то ли по телефону, то ли в письмах, я уже сказать не могу. И Алексей Алексеевич послал матери вагон земли в Париж, где его мать и была похоронена.

Был еще такой случай, когда Алексей Алексеевич обращался к нашему Правительству с просьбой перезахоронить его отца. Он был похоронен в Ленинграде в Алексадро-Невской лавре. Это бывший министр внутренних дел при царе, неприятный был человек. Он его перезахоронил и сделал на памятнике такую надпись:

"Его Высокопревосходительству генералу Алексею Михайловичу Игнатьеву от сына генерал-лейтенанта Советской Армии А. А. Игнатьева".

Т. Л. Щепкина-Куперник

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник была известной писательницей, которую, конечно, хорошо помнит российская интеллигенция. Я был с ней в очень большой дружбе. Она обычно писала мне такие небольшие записочки, но в стихах. И вот попался мне на глаза последний ее стих перед смертью. Мы были у нее на дне рождения. Ну и она в нашем присутствии написала это стихотворение. Вот оно:

Когда подходим мы к концу своей дороги,Когда к последнему все ближе рубежу,Невольно прошлому подводим мы итоги,Вот так сейчас и я их подвожу. Мне довелось дожить до старости преклонной.Пришлось увидеть то, о чем мечтал поэт.Увидеть, как в стране народ освобожденныйСтарается забыть о рабстве прежних лет.Я в жизни видела все то, что только можетДать смысл и радости: – любовь, искусство, труд.И редкий день был без труда мной прожит,И до сих пор в труде все дни мои текут. Я с благодарностью ушедших вспоминаю,Оставшихся ценю теперь вдвойне.И первый тост мой за тебя родная,За все, что ты дала и что даешь ты мне. Второй за тех, кто дарит мне хоть каплю чувства,За тех, кем щедро жизнь украшена моя,Тех, кто меня ведет в волшебные края,Неся мне светлые сокровища искусства. За жизнь, за мир, за труд, еще один бокалЗа то, что в будущем, надеюсь я далеком,Жизнь каждый проводил бы не с упреком,И так, как я, за все спасибо ей сказал.

Вот это стихотворение было написано за праздничным столом вечером 25 января 1952 года в день рождения Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник.

Вот о Татьяне Львовне следует говорить много. Когда ей было сто лет (выделено ред.), я написал статью, которая была опубликована в газете "Советская культура". В этой статье я привожу некоторые данные о ее жизни, и письмо Колонтай Александры Михайловны, которое было в свое время написано. Когда Колонтай уже приехала из эмиграции, она остановилась на квартире у Татьяны Львовны в Ленинграде на Кирочной улице, дом я сейчас не помню. Ну, вот, она заканчивает это письмо таким образом:

– "Танечка! А ведь твоя квартира историческая, потому что в Октябрьские дни в ней проходило совещание, где было принято решение о начале вооруженного восстания!". На нем присутствовали Ленин, Свердлов, Колонтай и др.

Однажды я прочел вступительную статью к книге одного из работников литературного архива Ираклия Андронникова, где он пишет об очень интересных вещах, хранящихся в этом архиве, которые все еще не опубликованы. При этом он сделал ударение на одном из писем Колонтай к Щепкиной-Куперник. Вот в этой статье он и пишет о квартире Щепкиной-Куперник, где присутствовал Владимир Ильич Ленин.

7.4. Из воспоминаний И. П. Цивлина

Судьба семьи Землянских

В 1937 (или 1938) году И. И. Землянский был арестован, как "враг народа". Его жене, имевшей французское подданство, предложили покинуть страну, а квартиру отобрали. Она с дочками уехала во Францию, где вскоре умерла от разрыва сердца. В 1939 году Ивана Ивановича, который не признал за собой никакой вины, выпустили из тюрьмы, но он не нашел ни семьи, ни квартиры. В то время Петр Григорьевич уже работал в Москве на строительстве авиационного завода и как-то вечером к нам на квартиру пришел Иван Иванович. Человек большой силы воли, он плакал и спрашивал, за что ему такая судьба. Петр Григорьевич успокаивал его, как мог.

Иван Иванович написал В. М. Молотову письмо с просьбой помочь вернуть его дочерей в СССР. Нашему послу во Франции было дано указание разыскать его дочерей и отправить в Советский Союз. И, хотя в это время немцы вторглись уже во Францию, дочерям Ивана Ивановича удалось вернуться с нашим посольством через Турцию.

Но вскоре началась Отечественная война и немцы заняли Харьков. Землянский стал заниматься плотничьим промыслом в украинских селах, укрывая дочерей от немцев.

Как-то он с Надей ушел на промысел, а Юля осталась в селе, в которое нагрянули каратели. Ее выдали, и она погибла. После войны И. И. Землянский жил в Харькове с Надей, у которой развился костный туберкулез, и она многие годы лечилась в Крыму. Дальнейшая судьба семьи Землянских мне неизвестна.

Нижняя Ореанда

В своих «Воспоминаниях» Петр Григорьевич уделил строительству санатория в Нижней Ореанде в Крыму буквально, два слова. Между тем, эта стройка сыграла в его жизни роковую роль.

В то время (1945–50 г.г.) отец был начальником Особого Строительно-Монтажного Управления (ОСМУ-8) в г. Ялте. Этому Управлению было поручено восстановление объектов народного хозяйства на Южном берегу Крыма, разрушенных во время Отечественной войны, а также возведение новых сооружений.

В частности, было принято решение о строительстве в Нижней Ореанде санатория Совета Министров РСФСР. По заданию министра промышленности стройматериалов СССР П. А. Юдина отец принимал непосредственное участие в разработке проекта этого санатория и выборе места его расположения в парке Нижней Ореанды.

Раньше здесь располагался дворец царя или какого-то царедворца, но впоследствии он был разрушен, а парковое хозяйство сохранилось. Парк был разбит на определенной высоте над уровнем моря, поэтому с его территории открывалась прекрасная перспектива с плывущими по морю кораблями.

Воздух в парке был насыщен удивительно приятными запахами южных кустарников и растений, с которыми хорошо знаком каждый, кому довелось побывать в Крыму.

Вот в этом парке и нужно было развернуть строительство главного корпуса «Люкс» и многочисленных хозяйственных, подсобных и жилых помещений для обслуживающего персонала, но так, чтобы ни в коей мере не нарушить парковое хозяйство.

Впервые мне довелось попасть в Нижнюю Ореанду, кажется, в 1945 г. В то время я учился в Московском авиаприборостроительном техникуме им. С. Орджоникидзе на 4 курсе и, то ли по причине недолеченного бронхита, то ли из-за хронического недоедания, весьма распространенного в то время, я сильно кашлял.

И отец, в один из приездов в Москву, настоял на том, чтобы я приехал на летние каникулы к нему подышать целебным крымским воздухом (и действительно после этого все болезненные явления, как рукой сняло).

Когда я попал в Нижнюю Ореанду, санаторный комплекс строили в основном военнопленные: – немцы и венгры, размещенные в окрестных лагерях. Было их, насколько помню, около трех-четырех сотен человек и их ежедневно строем конвоиры доставляли на работу. Машин и механизмов из-за послевоенной разрухи практически не было, поэтому строительные работы, в основном, велись вручную.

Трудились военнопленные с немецкой педантичностью, объявляя каждый час перерыв на 10 минут, после чего работа возобновлялась. Обедали они в тени гигантского платана в центре парка. Обхватить ствол этого платана могли, сцепившись руками, пять или шесть человек, а в его тени могли укрыться до тысячи человек.

Никаким унижениям со стороны администрации стройки военнопленные не подвергались и старались работать добросовестно. Но, несмотря на курортные условия, были случаи побега из плена. Бежавшие пытались добраться на родину, скрываясь в горах Крыма, но их, ловили, и, говорят, избивали, “чтоб неповадно было”.

Для доставки стройматериалов использовалась самоходная десантная баржа, которую обслуживал отряд черноморских моряков, еще совсем недавно, участвовавших в боевых десантных операциях. Как-то, отец предложил мне отправиться с ними в Гурзуф за очередной партией строительных материалов, и у меня до сих пор сохранилась память об этом рейсе, о доброжелательности экипажа и об удивительном вкусе матросских щей.

В проекте разбивки парка предусматривался пруд с водоплавающей птицей и, когда он был построен, встал вопрос, где эту птицу приобрести. Выяснив, что приобрести ее можно в заповеднике Осканья Нова, отец отправился туда на своей машине БМВ, которую он виртуозно водил по крымским дорогам. Во время поездки ему пришлось заночевать в степи, и по возвращении он тяжело заболел.

Высокая температура не снижалась в течение двух недель, все тело покрылось красной бугристой сыпью. Ни один из приглашенных врачей, а из санаториев Ялты были приглашены лучшие силы, не мог поставить диагноз, и только один старый практикующий врач, сказал, что это марсельский тиф, явившийся результатом укуса клеща во время ночевки в степи. При этом он сказал, что сыпь покрывает не только поверхность тела, но и внутренние органы, что и приводит к столь высокой температуре.

Через некоторое время отец выздоровел, но в дальнейшем высыпания сыпи с повышением температуры стали периодически повторяться. Спустя 10 лет, уже после переезда в Москву, болезнь приобрела неукротимый характер и для того, чтобы ее блокировать, отцу предписали регулярно принимать гормональный препарат (преднизолон). К этому времени у него развилась тяжелая стенокардия наряду с сердечной недостаточностью (врачи не раз говорили, что его сердце, как дырявый мешок).

Однажды он прочел в газете, что стенокардию в клинике Бакулева лечат голодом, и попросил меня помочь ему лечь в эту клинику. Однако, лечение голодом при приеме преднизолона оказалось пагубным, и вскоре отец скончался от прободения язвы желудка.

П. Г. Цивлин с сыном в парке Нижней Ореанды (1945 г.).

7.5. И. Толмачев. “Из когорты новаторов”

К 70-летию Великого Октября (статья из газеты "Ленинское знамя" от 13 октября 1987 г., г. Гусь-Хрустальный).

В 1948 году по решению Совета Министров СССР было намечено строительство на Гусевском стекольном заводе им. Дзержинского первого в стране конвейера по производству технического стекла. Выбор строительства, по существу, нового завода в Гусь-Хрустальном не был случайным. Высококвалифицированные кадры стеклоделов и залежи торфа рядом с городом (основного топлива) предопределили решение этой задачи большой государственной важности. Уже летом 1949 года на болотистом пустыре, прилегающем к заводу, появились геодезисты. Потом прибыли землекопы, подвозились стройматериалы, техника: два экскаватора, с десяток автомобилей, копер для забивания свай.

Стройка считалась важным государственным объектом, находилась под контролем Министерства промстройматериалов СССР. Поэтому в Гусь-Хрустальном создается трест «Техстеклострой». По приказу министра П. А. Юдина управляющим трестом был назначен опытный руководитель П. Г. Цивлин. Петр Григорьевич принял хозяйство в августе 1950 г.

В первую очередь он собрал коммунистов парторганизации, которую возглавлял А. Я. Российский. Что сейчас мешает ускорению работ? – обратился новый управляющий к членам партии. Перечислили уйму недостатков. Каждого выслушал Цивлин. А потом встал и сказал:

– "Товарищи! Я согласен, что мало техники, слабая организация труда, плохое материальное обеспечение. Но это не главное. Вы забыли, что жить Вам негде, часами простаиваете в столовой, где не всегда можно хорошо пообедать".

Да, Петр Григорьевич прекрасно понимал каждого из сидящих. Сам он начинал трудовую деятельность на Днепрострое землекопом, работал на возведении Харьковского станкостроительного завода. Затем была промакадемия. Партия посылала его на самые трудные участки. Строил заводы до войны, а потом восстанавливал их после разгрома фашистской Германии. Под его началом готовился Дворец в Крыму для встречи глав Великих держав в феврале 1945 года на Ялтинской конференции. Затем Цивлина направили восстанавливать Севастополь. Петр Григорьевич с гордостью носил орден Отечественной войны, которым был награжден именно за восстановление разрушенных фашистами крупных промышленных объектов Украины.

Управляющий трестом обладал особым талантом уважать людей, выслушивать и понимать их. Он в редких случаях применял власть руководителя. Выдержка, такт – вот черты характера Петра Григорьевича. Сразу же, как только ознакомился с делами на стройке, поехал в Москву, добился выделения средств на возведение жилья.

Параллельно со строительством корпусов росли дома. На пустыре (ныне жилучасток) в считанные месяцы заложили новый микрорайон, а на Красном Октябре (Сороковка) выросла улица из сборноразборных домиков, появились продовольственный ларек, детясли.

“Бытовые условия человека определяют производительность труда”, говорил Цивлин. У него был свой стиль работы. Не любил просиживать в кабинете. По существу его и не было у Цивлина. Ютился управляющий в маленьком прорабском вагончике. Только к концу строительства трест построил себе контору. В этом здании сейчас находится детсад.

Все дела решал на месте, то есть на строительной площадке. Уважал новаторов, строго спрашивал с тех, кто руководствовался психологией боязни.

Приведу такой пример. В проектной документации, в рекомендациях ученых кладка стен здания конвейера предусматривалась только весной, летом и осенью. В зимний период категорически запрещалось вести кирпичную кладку. Цивлин преодолел этот запрет, выиграл время. Вблизи объекта построили растворный узел с подогревом, и раствор не успевал смерзаться.

Петру Григорьевичу грозили суровыми карами, а он улыбался и спокойно говорил: "Стены простоят сотню лет". После зимней кладки стены дали осадку вместо предполагаемых 30 сантиметров всего в два-три сантиметра.

Подошел срок монтажа оборудования. Пришелся он вновь на зимний период, что категорически запрещалось. На совместной планерке строителей и стеклоделов управляющий заявил: "Еду в министерство. Буду добиваться, чтобы в наше распоряжение выделили два паровоза". Присутствующие переглянулись, мол, зачем они? Цивлин уточнил: "Используем их вместо котельной". Было выиграно три месяца.