Так это было

Так это было
Петр Григорьевич Цивлин

Петр Григорьевич Цивлин родился в 1901г. в многодетной семье столяра. С раннего детства познал нужду и тяжелый физический труд. В 17 лет вступил добровольцем в Красную армию, боролся за установление советской власти. После окончания гражданской войны был направлен на строительство крупнейших промышленных и оборонных объектов – первенцев пятилеток, крупных станкостроительных и авиационных заводов страны. Во время войны под его руководством построен один из участков нефтепровода Астрахань-Саратов для обеспечения разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом; восстановлены плотины в Донбассе, доки Севастополя и др; Петр Григорьевич – один из многих, поверивших в возможность построения нового справедливого общественного строя. В наши дни, когда многое из этого прошлого фальсифицируется и забалтывается, воспоминания очевидца о героическом подвиге нашего народа представляют исторический интерес.

От редактора

Петр Григорьевич Цивлин родился в 1901 г. в многодетной семье столяра. С раннего детства познал нужду и тяжелый физический труд. В 17 лет вступил добровольцем в Красную армию, боролся за установление советской власти. После окончания гражданской войны был направлен на хозяйственную работу, а потом за успешную деятельность – на учебу в харьковскую промышленную академию имени Сталина. С начальным образованием в рамках 2-х классов церковно-приходской школы (талмудторы) освоил такие дисциплины, как высшая математика, физика, химия, сопротивление материалов и т. п., и был направлен на строительство крупнейших промышленных и оборонных объектов страны – первенцев пятилеток.

Непосредственно перед войной руководил строительством крупных станкостроительных и авиационных заводов страны. Во время войны под его руководством построен один из участков нефтепровода Астрахань-Саратов для обеспечения разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом; восстановлены плотины, разрушенные противником в Донбассе; воссозданы доки для подводных лодок на Северной стороне Севастополя и др;

Петр Григорьевич – один из многих, поверивших в возможность построения нового справедливого общественного строя. Это был добрый, талантливый и смелый человек, не жалевший сил и здоровья для достижения этой цели. Умер он в 1964 г., написав незадолго до смерти, интереснейшие воспоминания о том грозном, сложном и противоречивом времени.

В наши дни, когда многое из этого прошлого фальсифицируется и забалтывается, воспоминания, очевидца о героическом подвиге народов России, представляют исторический интерес.

Глава 1. Детство

Наша семья

Мой отец был плотником-отходником и получаемой им зарплаты (35–40 рублей в месяц) едва хватало на то, чтобы прокормить семью, состоящую восьми человек (родители, пятеро братьев и сестра). А, так как сезонный заработок не обеспечивал и эту зарплату, то приходилось думать о более стабильном заработке. Это и привело в 1902 году нашу семью в г. Александровск Екатеринославской губернии (ныне Запорожье), где отец после долгих хождений поступил, наконец, работать на веялочную фабрику. Заработок 40 рублей в месяц здесь обеспечивался постоянно и, при отсутствии заболеваний, можно было содержать семью при условии, что на покупку одежды и найм жилья тратилась самая малость. Других расходов, кроме налога, я не помню. На такие развлечения, как театр и кино, расходов не было, не только из-за отсутствия денег, но и потому, что в отличие от нынешней детворы, мы – дети рабочей бедноты, до 10–12 лет их просто не знали.

За все детские годы я не помню, чтобы из окон нашей квартиры мы могли бы видеть проходившего мимо человека в полный рост. Для этого надо было опуститься в приемок, который по глубине сам был в рост человека. Это объяснялось тем, что жилье наше было в подвале и поэтому стоило дешевле обычного. Но зато оно полностью избавляло нас от солнца, света и других вещей, необходимых людям и, конечно, ребятишкам.

Но зато недостатка в сырости не было. Все стены, до потолка, подтекали. Всегда в любое время года по ним текли ручьи влаги, и никакие жаровни из древесного угля собственного производства не могли их высушить, хотя горели они по углам помещения круглые сутки.

Влага проникала также со снегом и дождем, засыпавшими и заливавшими оконные приемки, с той разницей, что снег можно было выбросить лопатами, а с дождем это сделать было нельзя.

Одежда наша стоила сравнительно недорого. Она состояла из китайки или чертовой кожи для брюк и ситца стоимостью 6–7 копеек за аршин для рубашки. Приобреталась одежда раз в году к пасхе. В отдельных случаях эти расходы принимало на себя благотворительное общество, но эти случаи относились лишь к годам учения в школе, которая также содержалась на средства этого общества и влачила жалкое существование.

Все детские годы мы – четверо мальчиков – спали на полу. Это объяснялось не тем, что родители к нам плохо относились, а тем, что спальных мест у нас не было. Две имевшиеся жесткие кушетки были нужны: одна для сестры, которая была старше нас, и поэтому неудобно было нам, мальчишкам спать вместе с ней, другая – сдавалась квартиранту, что улучшало материальное состояние семьи.

Отец затрачивал очень много сил для того, чтобы содержать семью. Кроме основной работы он вынужден был искать дополнительные заработки в виде ремонта мебели или жилья у соседей. Это обусловливалось также правилами, принятыми в нашей семье. Мы никогда ни у кого не занимали деньги и ни перед кем не унижались.

Порой, это вызывало зависть соседей. Говорили:

– "Видно у рыжего столяра есть сбережения в банке, иначе как они справляются без долгов?". А секрет был прост. Чтобы накормить семью из восьми человек мать готовила на завтрак всем, включая детей, чай с хлебом. Обед состоял из двух блюд: борщ и картофель или каша, иногда с мясом. Зимний ужин мне запомнился в виде большого горшка отварной картошки, одной селедки – «залом» на восемь человек и чая. Летом, когда появлялась зелень, отощавшее за зиму семейство подкармливалось.

Герш Ехелевич Цивлин – отец автора воспоминаний.

Наша мать была очень добрая женщина. Не зная покоя ни днем, ни ночью, она изыскивала ей одной известные способы, чтобы прокормить семью, особенно кормильца. Чтобы сэкономить на питании она сама пекла хлеб на неделю. При этом выпечка стоила дешевле, да и черствый хлеб ели меньше. Но как ни тяжелы были материальные условия, родители, будучи сами безграмотными людьми, решили, во что бы то ни стало, дать образование детям. Тем более, что старшего брата, благодаря его способностям, принимали в Городское училище за казенный счет, несмотря на процентную норму, установленную для евреев.

Все было бы замечательно, если бы не чрезмерная святость нашего деда по отцовской линии. Вообще-то дед проживал на родине отца, и мы его никогда не видели и не знали. Но когда ему стало известно, что его внук ходит по субботам в школу и, тем самым, грешит против бога, он прислал отцу грозное письмо, предлагая немедленно забрать брата из училища, т. к. в противном случае он его проклянёт.

Для отца с матерью, которые по уровню своего понимания не совсем разбирались в религиозных вопросах, но безусловно верили, что бог есть, это было суровое предостережение. Отец по характеру не был «бунтовщиком». Скорее всего, он забрал бы старшего брата из школы, но не успел. Плохая одежонка, некачественное питание, отсутствие медицинской помощи, а главное средств на покупку лекарств, привели к тому, что всех наших ребят вповалку уложил дифтерит.

Первым слег в самом тяжелом состоянии старший брат и, не выдержав, скончался. Смерть брата объяснили, проклятием деда. В это верили многие из наших соседей и далеко не все готовы были осудить его за жестокость.

Нужно заметить, что тогда врачей и других медработников было немного, да и те, что были, оказывали медицинскую помощь за плату – рубль за визит.

Семья рабочего не могла платить такие деньги врачу, да еще за лекарства, так как весь дневной заработок составлял около одного рубля и двадцати копеек. Поэтому лечиться были вынуждены народными средствами. Так было и в данном случае при лечении нашего дифтерита.

Квартиру мы снимали у частного владельца, рабочего – литейщика Соснина по улице Жуковского. Его жена – прекрасной души человек была в большой дружбе со своими квартиросъемщиками, в основном бедными людьми: рабочими, кустарями – ремесленниками. Она всегда приходила на помощь всем, кто в ней нуждался.

И на этот раз, не опасаясь перенести инфекцию на своих детей, которых у нее самой было четверо, она принялась лечить нас собственным методом, который может вызвать ужас у современных врачей.

Известно, что при заболевании дифтеритом в горле образуются гнойные мешки, которые давят на дыхательные пути и, если их вовремя не устранить, то они могут задушить ребенка. Поэтому в тяжелых случаях врачи надрезают горло и ставят трубку на время кризиса болезни. Это, видимо, знала наша домохозяйка. Каждый вечер она являлась к нам в подвал, усаживала каждого из нас к себе на колени, крепко обнимала, открывала рот и сильным нажимом указательного пальца разрывала гнойные образования и выпускала гной, после чего давала запивать чаем. Так продолжалось несколько дней, после чего мы все выздоровели без каких-либо осложнений.

Еврейский погром

В 1905 году в Запорожье, как и во многих других городах России, были революционные выступления рабочих. Для их подавления царским правительством наряду с армией и жандармерией использовалась, так называемая "черная сотня", цель которой состояла в том, чтобы породить национальную рознь и отвлечь внимание рабочих от революционных выступлений. По указанию старшего начальства руководители черной сотни Щекотихин и Примаков при содействии местных властей организовали еврейский погром. Переодевшиеся полицейские, пьяницы и пропойцы ходили по домам, расположенным по рабочим окраинам, и грабили семьи бедняков еврейского происхождения.

Наш хозяин работал на заводе «Работник» литейщиком, а его сын Иван – слесарем. Отец хозяина был старовер. Он занимался на рынке розничной торговлей. В день погрома хозяева на работу не пошли. На окнах всех квартир своего дома, в том числе тех, где проживали евреи, были нарисованы кресты. Сами хозяева заперли ворота и стали у калитки дожидаться гостей.

Несколько раз группы пьяных черносотенцев пытались проникнуть в квартиры еврейских семей, но каждый раз встречали решительный отпор Соснина и его семьи. Так мы были спасены от разгула погромщиков.

А ведь наш двор, сам по себе небольшой, был населен 10–12 семьями ремесленников и рабочих-евреев с многочисленными стариками и детьми. Между прочим, это лишний раз свидетельствует о том, что антисемитизм не приходит сам по себе, а сознательно насаждается сверху, чтобы отвлечь внимание от истинных виновников зла.

“Квартиранты”

Как я уже упоминал, мать, чтобы как-то облегчить положение семьи, сдавала койку с «харчами» одинокому квартиранту. Был он, как мне смутно помнится, молодым человеком, по специальности столяром, работавшим на стройке вместе с моим отцом. Время было неспокойное, так как после восстания и демонстраций 1905 года в городе шли повальные обыски и аресты. Однажды наш квартирант не пришел ночевать, и это обеспокоило родителей, так как человек он был очень аккуратный.

На утро к нам пожаловала полиция. Обыск продолжался более часа, что не мало для занимаемой нами небольшой площади. Полицейские всё поставили вверх дном, но обыск ничего не дал, если не считать страха, который они нагнали на родителей и детвору. После ухода полиции за единственной картиной, висевшей на стене в большой комнате и изображавшей рай с ангелами и божествами, отец вдруг обнаружил нелегальные брошюры, которые туда припрятал наш молодой симпатичный квартирант. Если бы их обнаружила полиция, то наш отец, вряд ли бы, отделался только тревогой.

Мать и отец были неграмотные, но очень честные, трудолюбивые и отзывчивые люди. В нашем доме я часто видел гостя, которого ни отец, ни мать не знали и не состояли с ним ни в каком родстве.

Дело в том, что в то время многие лица преследовались за свои взгляды, получали «волчьи» паспорта, запрещавшие нанимать их на работу. Вот они и скитались из города в город, не имея права оставаться где-либо на постоянное жительство более суток, ведя бродячий образ жизни. Поэтому на рабочих окраинах существовала традиция представления приюта такому страннику.

При его появлении какая-либо из рабочих семей брала этого человека к себе на иждивение и содержала день-два, пока не соберут средства и харчей для его дальнейшего путешествия. И хотя в каждом доме было "шаром покати", выражать недовольство было не принято. Наоборот, отец и мать, а по их примеру мы – дети, относились к такому человеку с максимальным уважением, чтобы он, не дай бог, не почувствовал благотворительности, а принимал всё, как должное. Мать стирала для него одежду и приводила ее в порядок, его усаживали в удобном месте за столом, выделяли лучший кусок, укладывали спать поудобнее. И это принималось, как должное, естественное.

Сегодня это может показаться странным, неправдоподобным, но тогда, это было действительно так, и в этом проявлялась большая солидарность трудового люда.

Ведь все мы жили в страшной бедности, едва сводили концы с концами. Люди понимали, что не сегодня – завтра каждого может постигнуть та же участь, и поэтому отказать такому страннику в гостеприимстве считалось большим грехом. Меня и сейчас жена, порой, упрекает за то, что я готов товарищу или знакомому отдать последнюю рубашку. Но это не является результатом особой щедрости натуры, а воспитано обстановкой, царившей в нашем доме с тех пор, как я себя помню.

Нужно сказать, что эта благотворительность была не стихийной, а организованной. Для содержания таких странников между рабочими устанавливалась очередь, и никто не вправе был уклониться от участия, иначе ему грозило общее осуждение. Но бывало и так, что среди странников оказывался опустившийся человек, готовый на злоупотребления. Так, однажды, у нас появился странник, утверждавший, что направлен к нам на постой.

Не помню, сколько он у нас прожил – сутки или двое. За это время мы собрали ему средства на дорогу, мать отремонтировала и почистила ему одежду. Получив всё, что было ему собрано, он ушел, но не дальше трактира, где пропил все собранное ему родителями. Об этом узнали мой отец и другие рабочие семьи, участвовавшие в сборе средств. Отец был очень разгневан. Человек он был спокойный, доброжелательный и я никогда не предполагал, что он способен на такую суровость. Он надавал пьянице по щекам, и его с презрением изгнали из нашего района. Это было понятно, ведь оказывая помощь, любая семья отрывала у себя последнее, урезала и без того скудный, голодный паек. Притворство, обман в этом случае были святотатством. Но такие случаи были редки.

Мои дети и внуки, знакомые часто удивляются, что я даже будучи нездоров, не могу находиться без дела, проводить время без определенной цели, в прогулках и т. п. Но удивительного в этом ничего нет, так сложилась жизнь.

Когда мне было шесть лет от роду, мой отец, как я уже рассказывал, работал на веялочной фабрике, выпускавшей веялки для сельского хозяйства. Фабрика находилась в центре города, а мы жили на окраине и, чтобы успеть на работу отец уходил в пять утра и работал там до шести вечера. Обычно к концу недели, чтобы заработать побольше, он работал круглые сутки, не заходя домой.

Понятно, что при такой работе отца нужно было кормить. Поэтому мать вставала еще раньше и принималась разделывать поставленное с вечера тесто, из которого она готовила пирожки с картофельной начинкой. И вот здесь начинались мои заботы. К восьми утра я должен был отнести завтрак отцу. Делал я это с большой охотой и гордился, что мне доверяют.

Чтобы поспеть к завтраку, особенно зимой, вставать мне приходилось в полседьмого утра, а на обратном пути я должен был захватить древесные отходы – стружку для отопления нашего жилища. Следует сказать, что топливо мы не покупали, а заготавливали из отходов, которых на фабрике было много. Хозяин разрешал рабочим брать эти отходы безвозмездно, так как это избавляло его от необходимости вывозить их из города. Я собирал мешок с древесной стружкой и щепой, а так как мой рост был не на много выше мешка, то я укладывал его на голове и придерживая руками отправлялся домой. При этом я старался нигде не останавливаться, так как снова водрузить мешок на голову мне стоило большого труда. Придя домой, я долго не мог расправить шею (проходило не меньше часа пока мышцы переставали болеть). Но сознание того, что я помогаю семье, искупало всё.

Я видел, как тяжело трудятся мои родители, не позволяя себе никаких излишеств (мой отец никогда не пил и не курил), поэтому я считал своим долгом выполнять эти обязанности, а когда стал старше – отправлялся за топливом и по два раза на день по собственной инициативе, не ожидая напоминаний. Зато зимой у нас всегда было тепло, а что такое тепло для нашей квартиры – это я хорошо знал.

За всю свою жизнь, сколько себя помню, я не слышал ни со стороны отца, ни со стороны матери ни одного грубого слова, как между собой, так и в адрес детей. Это наложило отпечаток и на наши характеры и на манеру поведения. Дети росли немногословными, скромными, трудолюбивыми и упорными. Но при этом в наших отношениях проявлялась большая теплота друг к другу. Это было привито нам с детства личным примером отца и матери, а не нотациями и привлекая к работе, родители обращались к нам не иначе, как с просьбой, а уж мы готовы были в огонь и в воду, лишь бы выполнить их просьбу возможно лучше.

Работы, которые отец брал на дом, выполнялись после семи часов вечера. После сравнительно короткого ужина из картошки, селедки и чая, отец приступал к изготовлению табуреток, кухонной утвари или ремонту мебели для получения дополнительного заработка. Вечерами он работал по 3–4 часа, и не было для меня в это время лучшего места, чем находиться рядом с отцом. По моей просьбе отец учил меня поперечной распиловке, долбежке, а потом и продольной распиловке, строжке и т. п. Таким образом, еще в раннем детстве я узнал и полюбил труд. И с тех пор не помню, чтобы когда-либо и где-либо я находился без дела.