Император Николай II. Екатеринбургская Голгофа

Известия из Петрограда произвели тяжелое впечатление на Николая II, который 27 февраля был «заметно более сумрачен и очень мало разговорчив»[109]. Государь назначил Главнокомандующим войсками Петроградского военного округа генерал-адъютанта Н.И. Иванова и приказал ему немедленно двигаться на Петроград во главе батальона Георгиевских кавалеров. В своем дневнике Государь 28 февраля записал: «Лёг спать в 3 ?, так как долго говорил с Н.И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок»[110]. Николай II приказал генералу М.В. Алексееву «сообщить Председателю Совета министров о том, чтобы все министры исполняли требования Главнокомандующего войсками Петроградского военного округа беспрекословно»[111].

Главная задача генерала Н.И. Иванова заключалась в том, чтобы в Петрограде появился представитель Царя с исключительными полномочиями. Батальон должен был взять под охрану Царское Село и охранять Государя, когда он туда вернется[112].

Вечером 27 февраля Император Николай II отдал приказ направить с фронта на подавление мятежа в столице следующие воинские подразделения: 67-й Тарутинский пехотный полк, 68-й Лейб-пехотный Бородинский Императора Александра III полк под командованием генерал-майора А.Э. Листовского, 34-й Севский пехотный полк, 36-й пехотный Орловский генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского полк под командованием генерал-лейтенанта И.С. Лошунова, 15-й уланский Татарский полк, 3-й Уральский казачий полк под командованием войскового старшины М.Ф. Мартынова, 2-й Павлоградский Лейб-гусарский полк, 2-й Донской казачий Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк. Кроме того, в поддержку этих сил были выдвинуты две пулемётные команды «Кольта». Таким образом, с фронтов было послано 7 пехотных полков с артиллерией и четыре кавалерийских полка[113]. Общая численность войск, которых Государь направил на подавление петроградского мятежа, равнялась примерно 35 тысячам человек. Одновременно для подавления мятежа выдвинулся 2-й батальон Лейб-Гвардии Преображенского полка под командованием командира батальона капитана Ю.В. Зубова-1-го, который свидетельствует, что при гробовом молчании батальона он объявил, что «на полк Государем Императором возложена почётная задача идти на г. Петроград и его усмирить, что полк вошел в Отряд Особого назначения генерал-адъютанта Иванова, и что вместе с нами идут стрелки 3-го Его Величества и Императорской Фамилии полков»[114]. В ответ грянуло дружно «ура в честь Государя. Таким образом, если эти силы прибавить к вышеназванным, то получается, что общая численность воинских частей, направленных Государем на Петроград, приближается к 50 тыс. человек. Государь требовал направить «прочных генералов, смелых помощников»[115].

Благодаря измене генералов, в первую очередь М.В. Алексеева и А.С. Лукомского, из семи полков было послано только два – Тарутинский и Бородинский. Первый оказался на станции Александровская, находящейся в 21 км от Петрограда, 1 марта. Бородинский полк прибыл на станцию Луга, в 128 км от Петрограда, в ночь на 2 марта. Там они получили сначала приказ из Ставки ничего не предпринимать, а затем и вовсе вернуться в места дисклокации. Остальные пять полков с артиллерией и вовсе никуда не были посланы. Генерал А.С. Лукомский приказал им с «отправкой не торопиться».

Вечером генерал М.В. Алексеев был вызван по прямому проводу Великим Князем Михаилом Александровичем[116]. Тот, по инициативе М.В. Родзянко, просил доложить Государю о необходимости распустить Совет министров и назначить во главе правительства лицо, пользующееся уважением общества, поручив ему составить кабинет по его усмотрению. По мнению Великого Князя, таким лицом мог бы стать князь Г.Е. Львов[117]. Николай II ответил через Алексеева: «Все мероприятия касающиеся перемен в личном составе Его Императорское Величество отлагает до времени своего приезда в Царское Село»[118]. При передаче этого повеления Алексеев поспешил от себя добавить, что он полностью поддерживает необходимость назначения нового правительства[119]. Эти слова были предназначены, конечно, не Михаилу Александровичу, а Родзянко. Говоря их, Алексеев демонстрировал заговорщикам свою готовность к сотрудничеству.

В 22 ч. 45 м. Государь получил телеграмму от князя Н.Д. Голицына, в которой извещалось, что уличные беспорядки «сегодня приняли характер военного мятежа»[120]. Князь сообщал о введении в Петрограде осадного положения и умолял Государя немедленно отправить в отставку правительство, назначив его главой лицо, «пользующееся доверием в стране». Из этой телеграммы видно, что Голицын находился под сильным влиянием Родзянко. Ответ Государя был жёстким: «Председателю Совета Министров. О Главном военном начальнике Петрограда мною дано повеление Начальнику Моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. Тоже и относительно войск. Лично вам предоставлены все необходимые права по гражданскому правлению. Относительно перемен в личном составе при данных обстоятельствах считаю недопустимым. НИКОЛАЙ»[121].

Генералы Алексеев и Лукомский пытались воздействовать на Государя и убеждали его согласиться с предложениями Голицына. Однако Николай II сказал, что он своё решение не изменит, «а поэтому бесполезно мне докладывать ещё что-либо по этому вопросу»[122].

Около полуночи 27 февраля Император Николай II внезапно принял решение об отъезде в Царское Село. Принято считать, что этот отъезд был вызван волнением Государя за Семью, поводом для которого стал звонок по телефону гофмаршала графа П.К. Бенкендорфа, который сообщил, что М.В. Родзянко предупредил министров, что Государыня находится в опасности и «должна немедленно уехать»[123]. П.К. Бенкендорф просил Государя отдать распоряжение об отъезде Семьи. «В ответ Император распорядился, чтобы поезд был готов, и просил передать Императрице, чтобы до утра она никому ничего об этом не говорила. Сам он уедет ночью в Царское Село и прибудет утром 1 марта»[124]. П.К. Бенкендорф передал повеление Государя генералу М.С. Беляеву, и «всё было готово к отъезду на следующий день». Однако, когда утром Императрица Александра Феодоровна узнала, что Государь «ожидается в Царском следующим утром в 6 часов», то она сказала, что не уедет, его не дождавшись[125]. Очевидно, что главной целью возвращения Николая II в Царское Село была не безопасность Семьи. Эмигрантский писатель В. Криворотов писал, что «было ошибкой думать, что Царь спешил в Царское Село исключительно из боязни за свою семью, жену и детей. Государь должен был сознавать, что его появление там, в центре пылающих страстей, не могло никоим образом защитить семью от распоясывавшейся толпы. Своим решением отправиться туда, Царь хотел разрубить узел всеобщего трусливого бездействия»[126].

Поздно вечером 27 февраля Император Николай II осознал существование против него заговора в Ставке. По словам генерала А.С. Лукомского, Царь, «находясь в Могилёве, не чувствовал твёрдой опоры в своём начальнике штаба генерале Алексееве»[127]. Государь решил любой ценой прорваться в Царское Село, куда должны были подоспеть отправляемые им верные части с фронта. Император Николай II понял, что каждый лишний час его нахождения в Могилёве приближает победу революции в Петрограде. Как только о решении Царя узнал генералитет, он начал оказывать на него мощное давление, но Государь твёрдо решил ехать[128].

В.Н. Воейков вспоминал, что генерал М.В. Алексеев, узнав о предстоящем отъезде Царя, с «хитрым выражением лица» и «ехидной улыбкой» спросил: «А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь»[129]. Воейков немедленно отправился к Государю и передал ему «загадочный разговор с Алексеевым», стараясь «разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах», но «встретил со стороны Государя непоколебимое решение, во что бы то ни стало, вернуться в Царское Село»[130].

Перед отъездом Николай II счёл нужным дезинформировать генерала М.В. Алексеева, сообщив ему, что он решил остаться в Могилёве. Но затем Государь ночью выехал к своему поезду[131].

Дежурный генерал при Верховном Главнокомандующем генерал-лейтенант П.К. Кондзеровский вспоминал, что ночью 27 февраля он «ещё не спал, когда услышал сильный гул от быстрого движения нескольких автомобилей. Бросившись к окну, я увидел, что мимо, полным ходом, промчались по направлению к вокзалу царский автомобиль и за ним все машины со Свитой. Ясно, что Государь уезжал из Ставки. Какое-то жуткое впечатление произвел этот отъезд в глухую ночь»[132].

Государь прибыл в Собственный поезд около 1 ч. 15 м. ночи 28 февраля и сразу же принял генерал-адъютанта Н.И. Иванова, которого долго инструктировал по поводу его предстоящей миссии в Петрограде[133]. Штаб-офицер для особых поручений подполковник Г.А. Таль сообщает, что целью отряда Иванова была также «очистка в случае надобности пути для Императорских поездов, направлявшихся также в Царское Село, по другому маршруту, от могущих встретиться мятежных войск, направлявшихся из столицы, и их вразумления»[134].

Эшелон Н.И. Иванова должен был следовать в Царское Село напрямую по Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороге, а Императорские поезда – в объезд. Это делалось для того, что, если «генералу Иванову пришлось бы задержаться и вступить в бой, он собою не задержал бы следование Императорских поездов»[135]. Так как на близлежащей к Петрограду территории обе железные дороги близко соприкасаются, то отряд Иванова, в случае нападения или попытки задержки Императорских поездов, мог всегда прийти им на помощь. Однако эшелон Иванова вышел из Могилёва «лишь в час дня 28 февраля, через семнадцать часов после того, как Государь отдал своё распоряжение»[136]. Длительная задержка отправки отряда генерала Иванова привела к тому, что Император Николай II оказался в пути без всякой воинской поддержки.

Около 4 часов утра от Могилёва отошёл свитский поезд. Через час в темноту двинулся Собственный Его Императорского Величества. В 5 ч. 35 м. утра в Департамент полиции ушла телеграмма от полковника В.И. Еленского: «Государь Император благополучно отбыл пять утра вместо двух с половиною дня»[137].

Собственный Его Императорского Величества поезд именовался литерным поездом «А». Перед ним или вслед за ним всегда следовал литерный поезд «Б», или, как его называли, «свитский поезд». Оба состава внешне совершенно не отличались друг от друга и часто менялись местами с целью конспирации следования.

В последнюю поездку Государя всё, по свидетельствам лиц свиты, было как обычно: на станциях присутствовало железнодорожное начальство, жандармы, охрана. Сам Государь «был более бледный, чем обыкновенно, но спокойный»[138]. На одной из станций стоял следовавший на фронт встречный эшелон. Император Николай II встал из-за стола и подошёл к окну. При его виде раздались звуки гимна и громовое «ура».

Уже 28 февраля Император Николай II находился в информационной блокаде: ему не подавались агентские телеграммы, и Он не знал, что делается в Петрограде. Эта блокада осуществлялась, с одной стороны, Ставкой, и с другой – революционным правительством.

Весь день 28 февраля в охваченном мятежом Петрограде М.В. Родзянко вёл активные переговоры с генералом М.В. Алексеевым, с представителями Исполкома и членами Прогрессивного блока. По приказу М.В. Родзянко в главном зале Думы из великолепной золоченой рамы, под отпускаемые шутки присутствующих, был извлечён портрет Императора Николая II. Во время заседания 28 февраля проколотый штыками портрет Государя валялся на полу за креслом Родзянко[139]. В 16 ч. мятежники арестовали всех министров Императорского правительства и генералов С.С. Хабалова, А.П. Балка, О.И. Вендорфа, М.И. Казакова. Революционеры арестовали также митрополита Петроградского и Ладожского Питирима (Окнова), председателя Государственного совета И.Г. Щегловитова, всех офицеров Губернского жандармского управления, начальник которого генерал-лейтенант И.Д. Волков был схвачен и убит.

После проследования Орши Государю вручили телеграмму от выборных членов Государственного совета, которые требовали «решительного изменения Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики», введения народного представительства, а также «поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия» сформировать думский кабинет[140].

В 15 ч. из Вязьмы Государь послал Императрице Александре Феодоровне телеграмму, в которой сообщил, что «много войск послано с фронта»[141]. Эту телеграмму Государыня не получила. Между тем В.Н. Воейков доложил Государю очередное послание военного министра М.А. Беляева: «Мятежники овладели во всех частях города важнейшими учреждениями. Войска из-за утомления, а также под влиянием пропаганды, бросают оружие и переходят на сторону мятежников»[142].

Вечером Императорский поезд прибыл на станцию Лихославль. Начальник жандармского полицейского управления генерал П.И. Фурса сообщил, что, согласно слухам, революционеры заняли Тосно. Государь направил Императрице телеграмму, в которой выразил надежду «завтра утром быть дома»[143]. В 23 ч. Императорский поезд прибыл в Вышний Волочёк, где В.Н. Воейков получил донесение Г.А. Таля с предложением остановиться в Тосно, но Государь повелел «настоять на движении в Царское Село».

В 2 ч. ночи Императорский поезд подошёл к Малой Вишере, где его ждал свитский поезд, который по расписанию должен был уже давно проследовать эту станцию. Д.Н. Дубенский объяснил А.А. Мордвинову причины задержки тем, что «по слухам, Любань и Тосно заняты революционерами»[144]. В.Н. Воейков доложил об этом Государю, который приказал повернуть обратно на Бологое, а оттуда идти на Псков. Остаётся непонятным, почему Государь, который ещё четыре часа назад в Вышнем Волочке проигнорировал слухи о занятии Тосно и твёрдо приказал следовать в Царское Село, а в Малой Вишере вдруг поверил аналогичным слухам. Тем более что начальник Императорских поездов М.С. Ежов заверил, что «путь не испорчен и до Любани свободен, Тосно и Гатчина, через которые нам приходилось разворачивать на Царское, лишь по слухам заняты бунтующими и теперь идёт проверка этих слухов»[145].

В своих воспоминаниях лица Свиты пытаются нас убедить, что Псков был якобы выбран Государем, так как он хотел переговорить с Петроградом по аппарату Юза, а тот якобы был только в Пскове. Все это не соответствует истине. По воспоминаниям телефонистки А.В. Кочетковой, на станции Дно был аппарат Бодо, более совершенный, чем аппарат Юза. Этот аппарат находился в специальной комнате, допуск в которую был запрещён для посторонних и охранялся вооруженным караулом[146]. Аппарат Юза был и на станции Бологое: в 1865 г. физик-изобретатель Д. Юз был приглашен в Россию для руководства вводом в эксплуатацию аппаратов на телеграфной линии Петербург – Москва[147]. Так что Государю совершенно не обязательно было ехать в Псков для переговоров, туда он был направлен заговорщиками. Великий Князь Александр Михайлович вспоминал, что 1 марта 1917 г., во время переговоров по прямому проводу со своим братом Великим Князем Сергеем Михайловичем, тот сообщил: «Ники выехал вчера в Петроград, но железнодорожные служащие, следуя приказу Особого комитета Государственной Думы, задержали императорский поезд на станции Дно и повернули его в направлении к Пскову. Он в поезде совершенно один. Его хочет видеть делегация членов Государственной Думы, чтобы предъявить ультимативные требования»[148].

В Малой Вишере Императорские поезда оказались под полным контролем железнодорожников, перешедших на сторону революционеров. Днём 28 марта в штаб заговорщиков в Петрограде пришла телеграмма: «По сведениям в 6 часов утра прибывает Николай II в Царское Село. Поезд идёт через Тосно, Гатчино и Царское Село. Нельзя ли задержать поезд? Нужно спешить»[149]. Последовавшие из Петрограда от А.А. Бубликова и А.Ф. Керенского «инструкции» были немедленно воплощены в жизнь подконтрольными им железнодорожниками, которые отключили все станции от телеграфной связи и электричества, вынудив Императорские поезда следовать в Бологое. Там утром 1 марта Императорский поезд «едва не попал в руки революционного правительства»[150]. М.В. Родзянко приказал поезд «задержать, и передать Государю телеграмму с просьбой принять его». Однако пока телеграмма дошла до Бологого, литерные поезда вдруг отправились через Дно на Псков. А.А. Бубликов и Ю.В. Ломоносов потребовали от железнодорожников немедленно задержать литерные поезда любой ценой. Однако те свободно проследовали через Старую Руссу, на вокзале которой собралась огромная толпа, которая при виде Царского поезда снимала шапки и кланялась[151]. В Старой Руссе стало известно, что генерал Н.И. Иванов только утром проследовал станцию Дно. Это известие произвело на Государя неприятное впечатление, и он спросил Воейкова: «Отчего он так тихо едет?» [152]

По воспоминаниям лиц Свиты, станцию Дно поезда «прошли совершенно спокойно». Однако в книге псковского железнодорожника В.И. Миронова утверждается, что 1 марта 1917 г. в Дно Императорский поезд был захвачен, а Император Николай II арестован. Миронов приводит показания 20-х гг., сделанные неким чекистом Симоновым: «1-го марта 1917 года на станцию Дно прибыли представители ревкомов из Пскова и Великих Лук и наложили арест на царя Николая II и его свиту. Поздно вечером военному коменданту полковнику Фрейману с большим трудом удалось отправить арестованных в Псков, где последний царь из династии Романовых отрёкся от престола»[153].

События, происшедшие с Императорскими поездами на пути Бологое – Псков, отражали борьбу, развернувшуюся между группой М.В. Родзянко и Ставкой, с одной стороны, и представителями Совета – с другой. Родзянко, собираясь в Бологое, хотел потребовать от Государя отречения, а в случае отказа – арестовать его. Заранее был приготовлен текст манифеста, который, по словам члена Прогрессивного блока С.И. Шидловского, написал П.Н. Милюков. Английский посол Дж. Бьюкенен сообщал 1 марта лорду А. Бальфуру, что «Дума посылает в Бологое делегатов, которые должны предъявить Императору требование отречения от престола в пользу сына»[154].

Вместе с М.В. Родзянко ехать в Бологое в качестве представителя Исполкома решил и Н.С. Чхеидзе. Его должен был сопровождать вооружённый отряд («красная гвардия»), на который была возложена задача арестовать Государя. Но Чхеидзе от имени Совета заявил, что они соглашаются только на отречение Императора Николая II и категорически против передачи престола Цесаревичу Алексею. На это в свою очередь Родзянко и Шидловский заявили, что такого отречения они Государю не повезут, «так как считают невозможным предложить ему бросить престол на произвол судьбы, не указывая преемника»[155].

Выслушав отказ, Чхеидзе заявил, что в таком случае они Родзянко никуда не пустят. Именно в этот момент на имя М.В. Родзянко из Ставки поступила телеграмма генерала М.В. Алексеева, в которой тот требовал немедленно пропустить литерные поезда. Получив эту телеграмму, Родзянко, по всей видимости, показал её Чхеидзе, с намёком или даже прямой угрозой, что армия поддерживает его линию. Когда член Исполкома Н.Н. Суханов (Гиммер) заявил, что «Родзянко пускать к Царю нельзя», то из правого крыла Таврического дворца «для урегулирования вопроса был прислан некий полковник»[156].

А.Ф. Керенский понимал, что начинать противостояние с армией на подконтрольной ей территории – невозможно. Поэтому вопрос с арестом Государя надо было решить до попадания литерных поездов на территорию Северного фронта. Керенский отдал распоряжение члену Исполкома и ВВНР А.А. Бубликову начать энергичные действия по захвату Императорского поезда. Керенский предполагал захватить поезд в Дно и там же ждать Родзянко. Когда тот бы приехал, то был бы вынужден вести переговоры с Государем в окружении «красной гвардии». Родзянко узнал о задержании поезда в Дно и сумел призвать на помощь штаб Северного фронта. Ю.В. Ломоносов вспоминал, что весь день 1 марта Родзянко вёл «переговоры по военному проводу с генералом Рузским. До этого Комитет Думы никоим образом не мог найти понимание с Советом относительно того, что должно было быть сделано с Царём»[157]. Это объясняет, почему после переговоров с генералом Н.В. Рузским Родзянко направил Государю телеграмму, в которой сообщал, что экстренно выезжает на станцию Дно «для доклада о положении дела и необходимых мерах для спасения России»[158].

В это же время на станцию Дно на имя Государя поступила телеграмма генерал-адъютанта М.В. Алексеева, в которой он предупреждал, что беспорядки, охватившие Петроград, вскоре перекинутся на всю Россию, произойдёт революция, которая знаменует позорное окончание войны, а «власть завтра же перейдёт в руки крайних элементов». Алексеев умолял Государя «поставить во главе России лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет»[159]. Очевидно, что Алексеев, как и Рузский, действовал по сценарию Родзянко. После согласия генералов Алексеева и Рузского гарантировать задержку Государя в Пскове у Родзянко отпала необходимость ехать в Дно, а у Исполкома отбивать Царский поезд. Во второй половине дня 1 марта А.А. Бубликов сообщил Ю.В. Ломоносову, что «Родзянко не может сейчас уехать. Мы получили ответ от генерала Рузского из Пскова. Армия с нами»[160].

Сведения, что Император Николай II был лишён свободы на станции Дно, находят подтверждения в высказываниях и воспоминаниях участников тех событий. С.П. Белецкий в телефонном разговоре с генералом А.И. Спиридовичем 1 марта «тоном убитого, совершенно расстроенного человека», сообщил: «Бедный Государь. Отречение уже только дело времени. Поезд Государя уже задержан»[161]. Княгиня О.В. Палей писала 1 марта: «Государь не приехал! На полпути из Могилёва в Царское революционеры во главе с Бубликовым остановили царский поезд и направили его в Псков»[162]. В.В. Шульгин уже после событий рассказывал, что «опасался, что Государь может быть убит. И ехал на станцию Дно с целью “создать щит”, чтобы убийства не произошло»[163].

Но самым выразительным доказательством является распоряжение М.В. Родзянко, данное им Ю.В. Ломоносову после своего отказа ехать на станцию Дно: «Императорский поезд назначьте, и пусть он идёт со всеми формальностями, присвоенными Императорским поездам»[164]. Если Родзянко давал разрешение на отправление литерного поезда, да ещё указывал на соблюдение необходимых формальностей, значит, именно от него зависело, двинется царский поезд дальше или нет.

Между тем на сторону мятежников стали переходить представители Династии. 1 марта в Таврический дворец прибыл Великий Князь Кирилл Владимирович в сопровождении роты Гвардейского Экипажа и заявил М.В. Родзянко, что предоставляет себя и вверенный ему Экипаж в распоряжение Государственной думы. Генерал В.А. Половцов отмечал, что «появление Великого Князя под красным флагом в Государственной Думе было понято как отказ Императорской Фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции»[165].

Императорский поезд прибыл в Псков гораздо позже, чем его там ожидали: 19 ч. 30 м. вместо 16–17 ч. Единственным объяснением столь долгой задержки могли быть события на станциях Бологое и Дно. Сохранилась запись странных переговоров, которые вели неустановленные лица Ставки со штабом Северного фронта. Один из офицеров запросил штаб Северного фронта, когда там собираются отправить литерные поезда на Псков. Ответ: «Распоряжение с поезда последовало задержать его. До какого времени, неизвестно». Этот разговор является очередным подтверждением того, что движение Императорскими поездами осуществлялось уже не Государем, а некими посторонними лицами.

По воспоминаниям А.А. Мордвинова, платформа псковского вокзала «была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства, всегда задолго и в большом числе собиравшегося для встречи Государя, на ней не было»[166]. Начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов отмечал, что «ко времени подхода Царского поезда вокзал был оцеплен, и в его помещения никого не пускали. На платформе было поэтому безлюдно. Почётный караул выставлен не был»[167]. Представитель Всероссийского земского союза князь С.Е. Трубецкой, который поздно вечером 1 марта прибыл на псковский вокзал для встречи с Государем, отмечал, что «вокзал был как-то особенно мрачен. Полиция и часовые фильтровали публику. Полиции было очень мало… “Где поезд Государя Императора?” – решительно спросил я какого-то дежурного офицера, который указал мне путь, но предупредил, что для того чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных путях производила гнетущее впечатление. Не знаю почему – этот охраняемый часовыми поезд казался не царской резиденцией с выставленным караулом, а наводил неясную мысль об аресте»[168]. Об этом же свидетельствует поведение губернатора Пскова Б.Д. Кошкарова, отказавшегося вечером 1 марта идти встречать Государя[169].

После того как поезд Государя поставили на запасной путь, к нему неспешно направился главнокомандующий армиями Северного фронта (главкосев) генерал Н.В. Рузский в сопровождении начальника штаба фронта генерала Ю.Н. Данилова[170]. Согласно общепринятому мнению, Император Николай II в период с вечера 1 марта до ночи 3 марта трижды соглашался на подписание трёх разных манифестов: даровании Ответственного министерства, отречении в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и отречении в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Говоря об этом, следует помнить, что Государь был твёрдым противником каких-либо политических преобразований до окончания войны. Это твёрдое убеждение он высказывал и накануне отъезда из Могилёва в Царское Село. Тем более никто никогда не слышал от Государя даже гипотетических рассуждений о возможности оставления престола. Поэтому та лёгкость и быстрота, с которыми Царь вдруг «согласился» на столь судьбоносные решения, не могут не вызывать недоумение. Нельзя не отметить, что все документы, связанные с так называемым «отречением», не носят никаких признаков ознакомления с ними Императора Николая II. Телеграммы и ленты переговоров по прямому проводу имеют комментарии, резолюции, пометы генералов М.В. Алексеева, Н.В. Рузского, A.C. Лукомского, Ю.Н. Данилова, даже офицеров и служащих Ставки и фронтов, но нет ни одной пометы, ни одного автографа Государя! Исключение составляет только так называемый «манифест» об отречении, который якобы был Им подписан.

К вечеру 1 марта в результате закулисных переговоров М.В. Алексеева с М.В. Родзянко в текст телеграммы «об Ответственном министерстве» было внесено требование о создании думского кабинета во главе с последним. Около 18 ч. генерал Алексеев и находившийся в Ставке Великий Князь Сергей Михайлович передали генералу Н.В. Рузскому распоряжение «доложить Его Величеству о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева Его Величеству». Полная поддержка инициативы М.В. Алексеева поступила из Тифлиса и от Великого Князя Николая Николаевича. Встретившись с Государем в вагоне поезда, Рузский сразу начал настаивать на немедленном даровании Ответственного министерства[171]. Но Николай II согласился лишь поручить М.В. Родзянко «ради спасения Родины и счастья народа» составить новое министерство, но «министр иностранных дел, военный и морской будут назначаться Мной»[172]. По существу, речь шла о новом составе Совета министров с М.В. Родзянко во главе, полностью зависящего от Высочайшей воли.

Однако Н.В. Рузский не дал В.Н. Воейкову отправить эту телеграмму, а в жёсткой форме потребовал её себе якобы для того, чтобы лично передать по телеграфу М.В. Родзянко. Но вместо телеграммы Рузский передал ему проект манифеста, изложенный в телеграмме М.В. Алексеева. То есть никакой другой телеграммы, кроме той, в которой Родзянко поручалось возглавить правительство, ответственное перед Монархом, Император Николай II не передавал.

В 1918 г., незадолго до своей мучительной смерти, Н.В. Рузский подробно рассказывал, как Император Николай II «возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения». Государь заявил, «что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не в праве передать всё дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред Родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”. “Я ответственен перед Богом и Россией за всё, что случится и случилось”, – сказал Государь. – “Будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность”». Н.В. Рузский «возражал, спорил, доказывал» и, по его словам, «после полутора часов получил от Государя» его соизволение поручить Родзянко сформировать Ответственный кабинет[173].

Остаётся непонятным, почему Царь вдруг изменил своим убеждениям и согласился на Ответственное министерство? Ни телеграмма Алексеева, ни доводы Рузского не могут быть признаны убедительными в качестве объяснения. Анализ источников приводит нас к выводу, что это решение принималось от имени Государя, но не самим Государем. Около 4 ч. утра 2 марта 1917 г. Н.В. Рузский по телеграфу сообщил М.В. Родзянко о «согласии» Государя. При этом главкосев заметил: «Если желание Его Величества найдёт в вас отклик, то спроектирован манифест, который я сейчас же передам вам. Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня 2 марта с пометкой “Псков”»[174]. Таким образом, будет ли манифест «распубликован» или нет, зависело исключительно от воли Родзянко, а воля Государя при этом совершенно не учитывалась. В связи с этим странной представляется телеграмма, посланная в Ставку генералу Алексееву от имени Государя: «Из ПТК лит. 2 марта 1917. Наштаверху. Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. 1223/Б. Николай»[175]. Телеграмма эта была послана в 5 ч. 25 м. Нетрудно догадаться, что последняя фраза почти дословно заимствована из переговоров Рузского с Родзянко: «Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня 2 марта с пометкой “Псков”». Только эта фраза была сказана за 2 часа до «телеграммы Николая II»!

Во время разговора Н.В. Рузского с М.В. Родзянко от имени Николая II были отправлены телеграммы с приказами о возвращении войск, посланных на усмирение Петрограда. Рузский сообщал Родзянко о том, что «Государь Император изволил выразить согласие, и уже послана телеграмма, два часа назад, вернуть на фронт всё, что было в пути»[176]. Но это сообщение не соответствовало действительности: в 1 ч. 20 м. ночи от имени Царя поступило согласие только на возвращение войск, якобы застрявших в Луге. Телеграммы о полном возвращении войск поступят только в 12 ч. дня 2 марта. Но получается, что в 3 часа ночи генерал Рузский об этом уже знал.

Когда Рузский сообщил Родзянко, что Государь согласился даровать манифест об Ответственном министерстве, то в ответ услышал: «Его Величество и вы не отдаёте себе отчёта в том, что здесь происходит; настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко»[177]. После обычной для него высокопарной демагогии Родзянко перешёл к главному: «Грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится определённым требованием»[178].

Судя по всему, Рузский был несколько удивлён таким резким изменением ситуации. Он попытался выяснить у Родзянко причину этого изменения, но в ответ получил лишь новые разглагольствования. Рузский посетовал, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно. Родзянко его заверил, что переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех. Рузский спросил: «Нужно ли выпускать манифест?» Родзянко дал, как всегда, уклончивый ответ: «Я, право, не знаю, как вам ответить. Всё зависит от событий, которые летят с головокружительной быстротой»[179]. Несмотря на эту двусмысленность, Рузский понял ответ однозначно: манифест посылать не надо. С этого момента начинается усиленная подготовка к составлению нового манифеста об отречении. Заканчивая переговоры с Родзянко, главкосев спросил, может ли он доложить Государю об этом разговоре, на что получил от Родзянко ответ, что тот ничего против этого не имеет. Таким образом, для Рузского теперь Родзянко решал: сообщать что-либо Государю или нет. Мнение Царя, его поручения и распоряжения в расчёт не принимались.

Свои переговоры с Родзянко Рузский сразу же перенаправлял в Могилев Алексееву. По окончании их Наштаверх потребовал «разбудить Государя и сейчас же доложить ему о разговоре с Родзянко»[180]. Алексеев просил передать Рузскому, что, по его глубокому убеждению, «выбора нет и отречение должно состояться. Надо помнить, что вся Царская Семья находится в руках мятежных войск, ибо, по полученным сведениям, дворец в Царском Селе занят войсками. Если не согласятся, то, вероятно, произойдут дальнейшие эксцессы, которые будут угрожать Царским детям, а затем начнётся междоусобная война, и Россия погибнет под ударами Германии, и погибнет Династия»[181]. Наштаверх, «отбросив всякий этикет», властно требовал отречения Царя, шантажируя жизнью государевой семьи и военным поражением России. Генерал Данилов ответил, что Рузский только что уснул после бессонной ночи и он не считает нужным его будить (в отношении Рузского этикет соблюдался). Затем Данилов высказал мнение, что убедить Государя согласиться на отречение будет нелегко. Решено было дождаться результатов разговора Рузского с Государем. В ожидании этого разговора Алексеев начал готовить циркулярную телеграмму для главнокомандующих фронтами А.Е. Эверту, А.А. Брусилову и В.В. Сахарову, в которой просил их выразить свое отношение к возможному отречению Государя. Не успел Алексеев поинтересоваться мнением главнокомандующих, как они сразу же, не задумываясь, ответили: отречение необходимо, причём как можно скорее. А.А. Брусилов писал: «Колебаться нельзя. Время не терпит. Совершенно с вами согласен. Немедленно телеграфирую через главкосева всеподданнейшую просьбу Государю Императору. Совершенно разделяю все ваши воззрения. Тут двух мнений быть не может»[182]. Примерно такими же по смыслу были ответы всех командующих. Такая единая реакция со стороны командующих фронтами могла быть только в случае – если они заранее знали как о предстоящем опросе Алексеева об отречении, так и ответах на него. Генерал-лейтенант барон К.К. Штакельберг был убеждён: «Готовили всё это давно. Воспользовались только волнениями в Петрограде. Ставка по отъезде Государя в один день снеслась с командующими фронтов от Севера России, до Румынии и Малой Азии. Установилась полная связь между Алексеевым, Родзянкой и высшими генералами»[183].

Весьма осведомленный последний министр финансов Российской империи П.Л. Барк утверждал в декабре 1922 г.: «Я ни минуты не сомневаюсь, что план убедить Государя Императора отречься был заранее разработан этими господами, и что командующие армиями, подготовленные низкой пропагандой, были готовы ко всем случайностям. Ответы этих генералов на телеграфный запрос в роковое число 2 марта были результатом долгой и тщательной подготовки»[184].

Особенно тяжело на Государя подействовала телеграмма дяди – Великого Князя Николая Николаевича, который «по духу и долгу присяги» «коленопреклонённо умолял» отречься от престола. Генерал Н.А. Епанчин писал: «Что же должен был сделать верноподданный генерал-адъютант и дядя Государя, получив депешу Алексеева? Он должен был ответить, что он не только не осмелится просить Государя об отречении, но воспротивится всеми мерами, даже силою оружия, против тех, кто это сделает»[185]. То же самое можно сказать и о других главнокомандующих фронтами. Из них единственный, кто покаялся, был генерал А.Е. Эверт. Его супруга вспоминала: «20 июля пришло известие об убийстве Государя. Оно совсем подкосило мужа. Он впал в свою прежнюю задумчивость, однажды у него вырвалось восклицание: “А все-таки, чем ни оправдывайся, мы, главнокомандующие, все изменники присяге и предатели своего Государя! О, если бы я только мог предвидеть несостоятельность Временного правительства и Брест-Литовский договор, я никогда бы не обратился к Государю с просьбой об отречении! Нас всех ожидает та же участь и поделом!”»[186] 12 ноября 1918 г. слова генерала Эверта пророчески сбудутся: он будет убит чекистским конвоиром при «попытке к бегству».

Н.В. Рузский уверял позднее, что телеграммы главнокомандующих произвели тягостное впечатление на Государя и сыграли главную роль в его решении отречься от престола[187]. Ближайший помощник Рузского генерал Ю.Н. Данилов пишет, что Государь, после долгого душевного борения, наконец, сказал: «Я решился… Я решил отказаться от престола в пользу моего сына Алексея… При этом он перекрестился широким крестом»[188]. Так, заговорщики создали картину спонтанного решения Императора Николая II об отречении.

Между тем в переписке Ставки с Северным фронтом вплоть до приезда в Псков А.И. Гучкова и В.В. Шульгина нет ни одного упоминания о согласии Государя отречься от престола. При этом известно, что проект манифеста об отречении в пользу Цесаревича Алексея существовал по крайней мере к утру 2 марта. В 10 ч. 15 м. генерал М.В. Алексеев объявил главнокомандующим, что М.В. Родзянко требует отречения Императора в пользу Сына, отдал затем распоряжение о подготовке проекта «манифеста». Но Государь ничего об этих действиях не знал. Д.Н. Дубенский писал, что этот манифест «вырабатывался в Ставке и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего Двора, директор политической канцелярии при Верховном главнокомандующем Базили, а редактировал этот акт генерал-адъютант Алексеев»[189]. То же самое подтверждал и генерал Ю.Н. Данилов[190].

Однако Основные законы Российской империи не знали понятия «отречения от престола», когда речь шла о царствующем Монархе. Крупнейший русский правовед М.В. Зызыкин отмечал, что о возможности отречения царствующего Монарха «ничего не говорят Основные законы и не могут говорить, ибо раз они сами исходят из понимания Императорской власти как священного сана, то государственный закон и не может говорить об оставлении сана, даваемого Церковью»[191].