Дарунино поле, или Сказ о том, как саратовский калач испекли

Дарунино поле, или Сказ о том, как саратовский калач испекли
Пётр Петрович Африкантов

Этот сказ об одном из символов города Саратова и Саратовской губернии – саратовском хлебном калаче. О саратовском калаче написано много, а вот о том, как он появился на свет нет ни строчки. Автор восполняет этот пробел. Книга предназначена для широкого круга читателей.

Пётр Африкантов

Дарунино поле, или Сказ о том, как саратовский калач испекли

Над Саратовом обеденный покой. Ни ветерка, ни голоса, ни полёта птицы. Старая развесистая ива укрыла от посторонних глаз группу мальчишек с прилегающих улиц. Тихо. Мальчишки, в разных позах, разместились под ивой; кто-то сидит на трухлявых пнях, кто-то шепчется с соседом. Один прислонился к стволу и улыбается с закрытыми глазами. Чему улыбается, бог весть. Что их ждёт сегодня? Возможно, кто-то удачно стянет кошелёк у приезжего купца, кто-то – крендель у зазевавшейся торговки, а кто-то сбегает посыльным в затон и за это получит честно заработанные копейки. Будут и те, кому не повезёт, кого поймают на воровстве и изрядно поколотят. У каждого из этих уличных бродяжек судьба сегодня сложится по-разному.

– Эй! Дружаны! Хорош нежится. Слухай сюда. – Проговорил высокий рябой мальчишка. Все повернули головы в его сторону. – Сегодня мы сделаем скачок, то есть совершим ограбление филипповской булочной. – Мальчишки сразу загалдели. – Ша! галдёж, босота… – остановил возникший шум Шмоня. – Слухать и не перебивать. Вопросы задавать по существу.

Шмоня – предводитель мелкой саратовской детской воровской шайки. Воришки – в основном, малолетки, из неблагополучных семей. Шмоня заметно старше других и является непререкаемым авторитетом. Заросли ивняка и сирени, в которых проходит собрание – есть штаб команды.

«А нас там не сцапают?»– спросил кто-то.

– Не сцапают, если всё хорошо продумать, – ответил Шмоня.

– Я видел, как рано утром к Филипповке подкатила красноколёсая Шмидтовская пролётка с крупчатником. К нему сел, по дорожному одетый, кондитер из хлебопечки и они укатили в сторону Соколовой горы. – Проговорил всезнающий Петька Шмыга.

– Эта информация не к месту, – заметил Шмоня. – Укатили и укатили. Гусиное перо им в зад. Нам какое дело до того, куда крупчатник с кондитером поехали. Мы у них что, разрешение на ограбление должны взять, а они раз и уехали, не подписав с нами бумаги…

Кто-то прыснул со смеха, а потом смех овладел всем собранием, разом прогнав царствующий здесь недавно покой и обеденную негу.

– И так, – продолжал Шмоня, – Ты, Санёк, делаешь отвлекающий маневр. Маневр должен быть таким, чтоб все рты раскрыли, понял? – обратился он к мальчишке лет одиннадцати с гармошкой на коленях.

– Сделаем! – ухмыльнулся Санёк и звякнул колокольчиком гармошки.

– Можно без этих твоих шуток, – осклабился предводитель.

– Можно. Только гармошка тоже подтверждает.

– Ты, Капрал, – обратился Шмоня к рыжему, веснушчатому мальчишке, – как мы с тобой обговаривали, сделаешь выпад. И чтоб руки, как в прошлый раз не дрожали… Понял?

– Так они дрожали тогда не от страха, а от того, что мы перед этим какой-то дряни с Кренделем накурились. Правда, Крендель!?

– Было дело, – выкрикнул сиплым голосом мальчишка с прозвищем «Крендель».

– Всё! Ша! Растявкались.– Приструнил мальчишек Шмоня. Остальные подыгрывают толпе известными способами. И чтоб всё было натурально… А теперь разбежались.

* * *

А жаль, что мальчишки из команды Шмони не обратили внимания на отъезд красноколёсой пролётки. Это был, так сказать, исторический момент в жизни Саратова, который не был зафиксирован и описан ни одним историком губернии. А надо было зафиксировать. Теперь же, когда команда Шмони готова что-то украсть из булочной, красноколёсая пролётка уже пылит по просёлочной дороге на севере Саратовской губернии. Две пегие лошади легко тянут четырёхколёсный экипаж с откинутым назад кожаным верхом. В пролётке покачиваются на рессорах двое средних лет мужчин. Один из них, что поплотнее и пониже, в кепке, сшитой на немецкий фасон – крупчатник с мельницы Шмидтов, Христофор Петрович Бушман, а рядом с ним сидит саратовский кондитер, заместитель управляющего хлебопекарным производством Дмитрия Ивановича Филиппова в Саратове и по совместительству главный кондитер пекарни – Вертягин Афанасий Матвеич. Мужчины знают друг друга не первый год и относятся друг к другу доверительно.

– Всё вдовствуешь? – спросил Христофор Петрович Афанасия Матвеича.

– Куда ж деваться… Отошла моя Клавдюшка в сыру землю не вовремя.

– Н-да… Господни пути неисповедимы. – Ответил крупчатник. – Женится-то, не надумал?

– Других, на месте моей Клавдюши, представить не могу.

Помолчали.

– А, что? – спрашивает Христофор Петрович. – Поделился бы, Афанасий Матвеич, своими задумками. Знаем мы друг друга не первый год, а ты всё молчишь и молчишь. Не будет же хозяин мельницы, снимать меня просто так с работы и посылать показывать тебе пшеничные поля, которые для него святее святых. Об этих полях только и знают два человека – я, да он. И тут на тебе – «Поезжай, Христофор Петрович, и покажи хлебопёку и кондитеру самое лучшее, что у нас есть». Я весь в недоумении… Андрей Иванович рассказал бы мне о вашем с ним разговоре, только ему некогда было. Наш же с ним разговор закончился словами «потом, потом, потом… Поезжайте, не медлите. У Филипповцев хорошая задумка…» – и даже пролётку свою выделил. Такого никогда не было. Так вот уж раз мы едем вдвоём средь полей, вы мне, любезный, Афанасий Матвеич, и разъясните, что к чему? Почему такая спешка?

– Секрета, Христофор Петрович, от вас никакого нет.– Начал говорить Афанасий Матвеич. – Какие могут быть от крупчатника секреты. Крупчатник – это такая на мельнице должность, которая обязывает про зерновые в округе знать всё и вся.

– Это правда. Только вот чем вы купили хозяина мельницы? Что вы ему за предложение сделали, не терпится узнать.

– Ну не я лично делал это предложение, а управляющий хлебопекарни. Хотя, не скрою, инициатива исходила от меня.

– Ну, а именно?

– Всё, Христофор Петрович, очень просто… Как я понимаю, мы остановились у того самого поля, которое вы хотели мне показать?

– И вокруг два-три поля тоже, – улыбнулся крупчатник.

– Очень хорошо. Вот эти два-три поля дают вам прекрасное зерно, которое вы перемалываете в отличную муку. А дальше вы муку продаёте, например, нам для выпечки хлебных изделий.

– Всё верно, Афанасий Матвеич. Так оно и есть. Так в чём же секрет?

– А секрет в том, что на этих полях, пшеничка разная растёт. Тут много причин. Какой света больше достаётся, у какой земелька получше, какая в низинке растёт, какая на бугорочке… Каждому из растений тепла, света, влаги по-разному достаётся. Так что по одному склону поля одна пшеница вырастет, а по другому – обязательно, немного, но другая. Вы, мукомолы, эту разницу не учитываете. Для вас важно общее качество. А для меня сейчас важно найти на этих полях те места, где пшеничка вырастает самая лучшая. Мне важно выявить потолок возможностей твёрдого сорта пшеницы «Белотурка». И вот с этим потолком возможностей мы в хлебопекарне и будем работать.

– А откуда такая мысль появилась?

– Всё просто, Христофор Петрович. Мне ведь иногда такая особенная мучка в помоле попадает, ведро или два, случайно. Вот отсюда и мысль родилась, что не используем мы нашу белотурку во всей красе и силе. Связались с Дмитрием Ивановичем Филипповым. Рассказали ему о своей задумке. А он на это говорит: «Обязательно этим надо заниматься. Хлеб, созданный из местных сортов, тем и велик, что он к собственной ниве привязан. Лучше всего о зерне знают крупчатники. Возьмите с мельниц знающего человека и, главное, найдите хлебопёка, с творческой изюминкой, чтоб этим делом занимался, чтоб душой горел. Не будет такого человека, то хоть самую лучшую муку в мире себе на производство привези – толку не будет».

– А нашей мельнице от этого, какая польза? – недоумённо спросил Христофор Петрович.

– А самая прямая… Если учесть то, что из отобранной пшенички нам с вами удастся создать новый продукт, которого нет ни в одном городе страны и не может быть, потому что зерно такое только есть у нас и больше ни у кого нет. Вот и польза…

– Неужели на Муромский калач желаете замахнуться!? – воскликнул удивлённо крупчатник.

– А это зависит от того какие сливки мы снимем с этих полей? Мука покажет, на что стоит замахиваться. Ясно только одно, что от этого нового продукта цены и на изделия и на муку обязательно поднимутся. В прибыли будут и мукомолы, и кондитеры. Вот так вот, Христофор Петрович. И вы мне в этом деле поможете. Походим по полям, сделаем выкосы, отметим точки, и обмолоченные пробы с бирками увезём в Саратов. В Саратове медлить не будем, тут же зерно перемелем, и булки в печь. Затем будем смотреть, и пробовать получившиеся экземпляры. Ту пшеницу, из которой получатся лучшие булки, скосим и обмолотим отдельно. В выборе ценных экземпляров пшенички я только на вас полагаюсь. В муке я разбираюсь, а вот в растениях, когда они в поле растут – тут я совсем не специалист.

– Вот оно что-о-о?! Интересно-о-о-о… – протянул крупчатник. – Новое изделие, значит, решили сотворить… Это другое дело… Это совсем другой оборот. Я с вами, Афанасий Матвеич! Мне это дело нравится. Поехали. Начнём не с поля, а с деревни. Так вернее будет. Эй! Федот, трогай! – сказал он кучеру.

– Куда трогать то, батюшка? – спросил кучер, обернувшись.

– Как всегда, к Дарье Филимоновне держи.

– Но-о-о! Милые-е, – не сказал, а пропел кучер, дёрнул вожжи и пролётка тронулась.

– Почему с деревни начнём, Христофор Петрович? – спросил Афанасий Матвеич.

– А потому что, в ней люди живут, эти поля обрабатывают. И твои эти отрезки, и квадраты они лучше всех знают, потому, как и сеют, и пашут, и убирают веками… Я знаю, поля в целом, а они – в частности.

– А кто такая, Дарья Филимоновна?