Крепость Рущук. Репетиция разгрома Наполеона

Присутствующие опять склонились над столом, стали сосредоточенно следить за указкой генерала.

Закончив излагать план действий, Кутузов отпустил присутствующих, приказал всем отдыхать до особого распоряжения. Задержал только секунд-майора.

– Я должен вас предупредить, – командующий достал носовой платок, промокнул выступившую из больного глаза слезу, – при существующем командовании Молдавской армией не все довольны моим назначением. Им было комфортно находиться в отдалении от Петербурга. После смерти генерала Каменского стали вести довольно вольготную жизнь, им удавалось неплохо зарабатывать на этой войне. Получая неплохие деньги на содержание армии, практически не беспокоили турок. Военные действия, небольшие стычки совершались, как мне кажется, по договорённости, не считая некоторых недоразумений, которые иногда случались. Это было удобно Ахмету-паше и Ланжерону.

Кутузов встал, подошёл к майору, посеревшему лицом, продолжил:

– Мы ещё разберёмся, от чего болел и почему умер ваш дядюшка. Будьте бдительным. Возможно, вам встретится человек, скорее всего, европеец, может, француз, скорей всего, не один. Их надо приветить, обласкать, но глаз с них не спускать. По возможности привести сюда. Им нужен я, поэтому будут вести себя мирно, доброжелательно. Помните, они хитры, обучены искусству перевоплощения, подлым приёмам фехтования как шпагой, так и кинжалом, владением тайными приёмами борьбы, освобождением от пут, нанесением смертельных ударов, отменно стреляют, поэтому очень опасны.

Командующий по-отечески положил руки на плечи майора, слегка сжал их. Выдержав многозначительную короткую паузу, тихо проговорил:

– Я верю в тебя, мой друг. Прошу, будь осторожен сам и береги своих людей.

Каменский отдал честь командующему, ловко развернулся, лихо звякнув шпорами, вышел. Слегка взволнованный услышанным, надел треуголку, укутавшись в плащ, отправился в расположение своего отряда. Увидев приближающегося командира, сидевшие вокруг костра казаки почтительно встали. Он, махнув им рукой, попросил не беспокоиться, пригласил всех сесть. Пожилой казак заботливо придвинул офицеру деревянную чурку, укрытую сложенной вчетверо попоной. Подал кружку с горячим, настоянным на травах чаем. Майор попытался отказаться, но казак упрямо протягивал напиток командиру.

– Выпейте, господин майор. Успокаивает, силу даёт, хворь отгоняет. Не обижайте. Варево, может, и грубое, но вам поможет. Уснёте крепко. Нам с вами сила нужна. Вижу, генерал шибко вас озадачил.

Казак достал трубку, пошурудил в костре хворостиной. Выкатив из огня уголёк, взял его пальцами, положил осторожно в трубку, раскурил её. В заключение всей процедуры отряхнул руки от сажи. На пальцах не было никаких следов ожога.

Каменский слышал о разных казацких чудесах, о которых рассказывали с восхищением молодые офицеры, но в натуре такой фокус видел впервые. Это его сильно позабавило, отвлекло от дум о предстоящих опасных делах. Но от восторгов и расспросов воздержался. Хотя самообладание и сила воли бывалого казака его поразили.

Зато молодые казаки эмоций не сдерживали – восторженно забалагурили. Один из казачков с напускным хладнокровием тоже взял хворостину, выкатил уголёк и попытался взять его пальцами. Его пальцы предательски стали подрагивать, но он, проявляя недюжинное мужество, поднял его. В пальцах уголёк зашкворчал. Громко ойкнув, он перебросил уголёк в ладонь, потом, словно горячую печёную картошку, перебросил в другую руку. Уголёк зашкворчал и в ней, но казачок уголёк не бросил, пытался перебороть боль.

Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813)

Тут старый казак, шлёпнув снизу по тыльной стороне ладони молодого, выбил уголёк из опалённой руки и ловко поймал его на лету Спокойно бросил его обратно в костёр.

– Не балуй мне, – прикрикнул он, – тебе шашкой работать этой рукой завтра, а ты и повода удержать не сможешь.

Казак взял руку молодца, развернул к себе, осмотрел при свете костра.

– Отойди в сторонку, помочись на ладони, замотай чистой тряпицей. Поможет. До утра затянет.

Увидев недоверчивый взгляд казачка, недовольно, но уже миролюбиво проговорил:

– Иди, иди. Это первое дело при ожогах. Сам не раз так лекарился… Ну! Чего ждёшь? Бего-ом ма-арш! – скомандовал старшой.

Молодой быстро вскочил, побежал в кусты.

Каменского славно позабавили и в то же время удивили его казаки: «Какая сила в них живёт, какое мужество, величие. Да! С ними нестрашно даже в чёртовом пекле оказаться». Он встал, улыбнулся, поблагодарил за тепло и чудесный чай. Тут же строго приказал всем ложиться спать. Запахнув офицерский плащ, отправился спать сам. Впереди ждали серьёзные дела.

– Ну что, казаки, давай ложиться, – обратился к товарищам Григорий Кожа, – командир у нас строгий и правильный, надо слушать его. Просто так он ничего не говорит. С ранней зарёй нас опять поднимут на дело.

– А то! Чай, России служим, а не басурманам. Сам Кутузов с нами. Он с виду старичок, а так дело знает, хитёр вояка, – молвил рябой казак Силантий Лиходед.

Укладываясь на ночлег, продолжил:

– Сам Александр Васильевич Суворов его уважал, опирался на него в трудный час.

– Недаром царь-батюшка его назначил сюда. Видимо, непорядок здесь завёлся, – сказал Тимофей Кручёный, казак кряжистый, в бою свирепый, с отметиной на щеке от сабли шляхтича.

– Ничего, Кутузов разберётся. Каждому место своё укажет. Мудрый! Да и мы не в седле деланные, поможем, – ответил Силантий.

Так, переговариваясь меж собой, они укладывались на ночлег, подкладывая под себя колкую солому, покрывая её попоной или рогожей. Укрывались шинелями. Под голову клали сёдла. Так потихоньку утихомирились. Через мгновенье ночную тишину нарушил стойкий храп уснувших казаков. Не спал только караул, чутко прислушиваясь к каждому шороху.

С первыми отсветами утренней зари лагерь зашевелился. Умывшись, поев хлеба с салом, попив согретого ночным караулом чаю, стали готовить сытых, отдохнувших за ночь коней.

Накинули сёдла, затянули подпруги, подвязали нехитрый походный личный скарб и оружие. Кроме того, каждый нёс ответственность за общественное имущество: кто за порох, кто за пули, кто за точило, кто за казну, кто за инструмент для подковывания копыт… и прочее, без чего не могли обойтись казаки в дальнем походе. Построившись в походный порядок, стали ждать прихода командира.

Тот не заставил себя долго ждать. Вышел из хаты – чисто выбритый, подтянутый, выспавшийся, с начищенными до блеска сапогами, весь какой-то щеголеватый, будто не в голой южной степи, а на смотре в Петербурге на Сенатской площади. Вот только заплаты в офицерском плаще от вражеских пуль да рваных следов от ударов турецких кривых сабель немного портили фактуру. А так ничего, вид геройский.

Майор подошёл к коню. Погладил холку. Достал кусочек колотого сахара, покрытый налипшим карманным мусором, протянул на раскрытой ладони. Конь осторожно взял тёплыми губами лакомство, несколько раз кивнул головой – благодарил хозяина.

Командир согнул левую ногу в колене. Денщик привычным движением подхватил её, подсадил офицера вверх. Тот мигом оказался в седле. Вдев ступни в стремя, благодарно глянул на молодого денщика. Приподнявшись над седлом, дал сигнал сотникам приблизиться к нему.

Разъяснил каждому задачу, указал направление движения отряда. Отправил вперёд разъезд во главе с Григорием. Другому сотнику приказал прикрывать тыл во время движения колонны. Дал команду трогаться. Сам, отъехав в сторону, дабы не показаться сентиментальным, тайком перекрестился, взял под козырёк, гордо подняв подбородок. Он вглядывался в каждого, пытаясь запомнить их лица.

Трижды перекрестившись широким знаменьем, казаки тронулись в дальний поход. Невольно выпрямлялись в седле, закручивали усы, выпускали чубы, принимали степенный вид. Чувствовали глубокий взгляд офицера. Держа строй, придерживали ретивых отдохнувших коней, желали выглядеть в глазах майора достойно. С другой стороны, хотели поддержать командира. Весь вид их, геройский, говорил: «Не сумлевайся, отец родной, выдержим любое лихо, не сдадим».

Каменский дождался замыкающих. Поправил треуголку, потянул повод, развернулся в сторону движения колонны. Пришпоренный конь резво понёс седока в начало отряда. Заняв своё место во главе кавалькады, они влились в размеренный общий ритм движения.

Глава 4

С уходом отряда Каменского, с первыми лучами весеннего восходящего утреннего солнца зашевелился основной гарнизон кавалькады главнокомандующего. Мылись егеря, сербские и русские гусары, приводили себя в порядок пехотные полки, гренадёры, артиллеристы. Чистила коней прославленная в боях конница. Кашевары, установив над жаркими углями ёмкие медные казаны, лили в них колодезную воду для каши и чая. Вскипев, она выплёскивала пенистые брызги на красные угли. Кашевары, работая большими деревянными черпаками, убирали из казанов пену и налетевшую мошкару с пеплом. Когда в сосудах осталась только чистая кипящая вода, засыпали крупу, не переставая при этом интенсивно помешивать, чтобы крупа не закомковалась. Всыпали соли. Помешав, стали пробовать. Добавили по черпачку смальца’ со шкварками.

Застывший топлёный жир из свиного сала и мелких кусочков мяса.

Старшие казаки, попробовав, одобрили. Добавили из кадки ещё пару половников топлёного свиного жира, сушёной приправы и духовитых трав. Потом всыпали нашинкованного репчатого лука и мелко накрошенного местного овечьего сыра. Через мгновение каша захлопала ленивыми пузырями.

Кашевары, работая до седьмого пота, усердно мешали деревянными лопатами варево. Не дай бог пригорит! Достанется всем тогда на орехи. А если уследят, то и похвал будет немало, глядишь, кто и чаркой благодарно угостит. Хотя это редко случается. Всё больше с матюгами чёртову мать кашеваров поминают. Сегодня с утра на чарку им рассчитывать не приходится. Каша нынче с утра без мяса будет. А кто за такую чарку поднесёт? Мясо, дай боже, в обеденное время и в вечерю будет. И то – если время на готовку дадут.

Залив водой угли под казанами, в которых чай будет, остановили кипение. Хотя какой там чай? Так, травы сушёные полевые добавят, липовый цвет всыплют или сухой смородиновый лист, накроют холстом, чтобы запарилось как следует, в округе духовито становится. Вот офицерам чай положен. Но им денщики готовят отдельно. Ещё кофею мудрёно варят. Дух от него по всей округе разносится, но солдатики этот дух плохо переносят. Носы воротят. Табачком спасаются. Закурят трубки – и довольны. Все благородные запахи дымом из трубок перебивают. Хорошо.

Сегодня утренняя каша удалась, хоть и без мяса. Ничего, салом припасённым подкормились. Теперь сытно.

Зачерпнув кружками духовитого травяного чая, добавили мёду, оставили малость остудиться. Достали трубки, набили табачком, раскурили от угольков. Сделав по пару затяжек, отхлебнули чая из кружки и так прихлёбывали, пока трубка не загаснет. Быстро допив остатки чая, ополоснув посуду и убрав в солдатскую котомку, бежали до ветру.

В нужники ходили редко, всё делали в кустах. Хотя офицеры крепко ругались за это безобразие, могли и по скуле крепко дать, но на воздухе лучше, душевней как-то, чем в походных вонючих отхожих местах.

Прерывисто запел рожок. Созывали унтер-офицеров. Видимо, передышка закончилась, пора в дорогу, командующего сопровождать в город Бухарест.

Наиболее опытные достали оружие, взялись чистить, протирать замки, щёлкать курками. Вчера прежде, чем лечь спать, они проделали с личным оружием всё в точности так, как и сейчас. Но что делать, очень много зависит от него, а самое главное – жизнь. Сколько голов полегло зазря от лености. Проверяли пороховые бумажные патроны в сумках – не отсырели ли от утренней росы, на месте ли пули?

Протерев для порядка шомполами стволы, заглянули внутрь, ловили узким отверстием отблески от света костра. Убедившись, что всё чисто, скусили зубами конец патрона, опустили в ствол. Отправили следом пулю, потом пыж. Всё вогнали глубоко внутрь, к курковому замку, шомполом. Как следует уплотнили. Вернули шомпол на место. Осталось взвести курок, вставить в запальник капсюль – и можно стрелять. Но это по команде. А так, в походном положении, для безопасности лучше без капсюля.

За ними тянулась молодёжь. Не совсем умело проделывали всё точь-в-точь, как старшие. Во всяком случае старались, следуя их примеру.

То же проделывали гренадёры, драгуны, уланы. Никому не доверяли своё оружие сербские гусары, сами точили сабли, перезаряжали дорогие, подаренные отцами пистолеты.