Путешествие князя А. Д. Салтыкова по Персии и Индии

Путешествие князя А. Д. Салтыкова по Персии и Индии
Петр Андреевич Вяземский

«Нам сообщили отзыв одной из лучших Французских газет о сочинении князя А. Д. Салтыкова. Читателям Москвитянина и вообще каждому Русскому, без сомнения, любопытно и приятно будет прочесть этот отзыв о нашем соотечественнике и о путевых письмах его, изданных на Французском языке и частью уже известных у нас по вашим журналам. Здесь было бы неуместно упрекать путешественника в том, что он писал письма свои не на Русском языке. Князь Салтыков не имел никогда притязания на авторство. Письма его вылились из головы, впечатлений, пера его, как случилось…»

Петр Вяземский

Путешествие князя А. Д. Салтыкова по Персии и Индии

Нам сообщили отзыв одной из лучших Французских газет о сочинении князя А. Д. Салтыкова. Читателям Москвитянина и вообще каждому Русскому, без сомнения, любопытно и приятно будет прочесть этот отзыв о нашем соотечественнике и о путевых письмах его, изданных на Французском языке и частью уже известных у нас по вашим журналам. Здесь было бы неуместно упрекать путешественника в том, что он писал письма свои не на Русском языке. Князь Салтыков не имел никогда притязания на авторство. Письма его вылились из головы, впечатлений, пера его, как случилось. И в этом-то особенная прелесть их и главное достоинство. Письма эти все-таки наши, и мы можем радоваться ими за себя и за того, кто их писал. Это все-таки вклад в Русскую умственную сокровищницу. Русскими ли золотыми рублями, Французскими ли золотыми двадцати-франковыми внесен этот вклад: это дело постороннее. Все-таки даяние благо. И наша обязанность не придираться в щедрому вкладчику за отчеканение золота, которым он поделился с нами, а благодарить его за золото, которое он рассыпал пред нами. Но во всяком случае речь идет теперь не о том. Мы хотим поговорить о статье Французского критика.

Иноземная журналистика, а в особенности Французская, так вообще невежественна, нелепа и недоброжелательна, когда дело коснется до России, что исключения из общего правила достойны возбудить внимательность вашу. Благодаря Бога, мы можем не сердиться на вранье и клевету. На нашей стороне много в тому успокоительных и утешительных заключений. Но мы должны быть признательны за каждое сказанное о вас доброе и разумное слово. Посреди ложных, добровольных и невольных понятий, суждений, разглашаемых о нас иностранцами, писатель, который не увлекается толпою, не кричит заодно с другими, а имеет свое собственное мнение и осмеливается гласно обнаружить его, вопреки господствующим заблуждениям, есть явление редкое в наше время.

Из общей любви в литературе, в истине и ко всему человеческому, неблагодарно и несправедливо было-бы с нашей стороны не встретить такого писателя вежливым вниманием и сочувствием. Автор прилагаемой здесь статьи судит о книге князя Салтыкова не только как о замечательном литературном явлении, но преимущественно оценивает в ней частное выражение и значение настоящей и будущей России. Он признает в Русских начало духовной силы и духовной живучести, которые посреди Европейских колебаний, посреди тревожного состояния умов и вместе с тем болезненного утомления их, должны неминуемо служить нам опорою, предохранением и надежным залогом. Он хорошо понял, или угадал, что наша умственная и литературная деятельность не есть, как была в старой Франции, почти исключительною принадлежностью одного отдельного и второстепенного сословия, что она у нас вливается свыше, а не прорывается снизу, а потому в этой деятельности нет ничего враждебного, завистливого, насильственного. Действие её мирно и благодетельно, потому что она истекает из полноты силы законной, благоустроенной, которой завидовать некому и нечему. Нельзя не заметить, что литературная деятельность наша – говоря здесь об одних умерших деятелях Русского слова – начиная от Князя Кантемира до Пушкина, сосредоточивалась преимущественно в высшем нашем сословии. Деятельнейшие и блистательнейшие наши литературные знаменитости придали своим уже почетным и родовым именам блеск новой и личной славы. Если и бывали исключенья, как, например, Ломоносов, то и эти исключенья не долго оставались в стороне, но силою общего порядка входили в высший круг и наравне с другими пользовались их правами и преимуществами. Оскорбительного разделения не было: следовательно, не могло быть ни столкновений, ни борьбы, ни противодействия, а было единомыслие и единодушие. Литература наша действовала всегда в духе примирения, любви и теплого сочувствия б немощам и недостаткам человеческим и общественным. Дворянство наше хорошо поняло и применило в действию прекрасный смысл Французского изречения: дворянство обязывает (noblesse oblige). Оно всегда было в передовой стране образованности и просвещения. Занимавшиеся науками и предметами умственной деятельности не были ему чужие, и оно не было для них ни чуждым, ни недоступным. В этом отношении дворянство следовало примеру, данному ему свыше. Служба общественному благу мыслью и пером всегда признаваема была нашим правительством за действительную службу. Литтературные заслуги наравне с другими вознаграждались от верховной власти поощрениями, пособиями и отличиями. Изо всех Европейских аристократий, говорит Лакомб, к какому государственному порядку ни принадлежали бы они, высшее Русское дворянство более других и блистательнейшим образом оправдало значительное положение, которое оно приобрести умело.

В то время, когда высшие сословия Франции, Англии и большей части южных государств предаются почти исключительно неге, забавам светским, удальству спорта и многим другим рассеяниям и нравственным и материальным, которые должны неминуено, в дальнейшен или ближавшем сроке, приготовить падение их, если не преобразуют они себя совершенно, – в то самое время Русская аристократия, глава девственного поколения, укрепляется с каждым днем более и более на своей основе нравственной и на основе материальной и, не теряя своего государственного значения, сближается с народными нравами и потребностями. Она, кажется, понимает, что в то время, когда демократия южных государств Европы, с наглостью, угрожающею ниспровержением государственных судеб, возвышается наступательными движениями своими по ступеням, с которых ниспадает патрицианская сила, Славянские племена призваны, быть может, на совершение великого подвига: отстоять просвещение и всеобщую образованность, а с ними и самое христианство от убийственных покушений социализма варварского и языческого.

Глядя с сей точки зрения, находящейся вне и выше мелких озабочений дневной и переходной политики, нельзя не признать на челе Русского народа знамения Провидения и в полном развитии сил, которыми действует он в виду Европы, залога спасения для всех нравственных завоеваний образованности и человеческого разума.

И в самом деле, как часто любовались мы в наших Парижских салонах, куда стекаются знаменитости всемирные, этими лицами благородными и мыслящими, которых север высылает на юг, как будто с тем, чтобы изобличить нашу беспечность и врожденное наше легкомыслие. Здесь, в блистательных этих собраниях, не случалось ли вам часто, между музыкальною импровизациею г-жи Дильон и вальсом Штрауса, слышать как один из этих знаменитых чужестранцев судит о Франции гораздо основательнее, нежели мы? Обратите внимание на отзывы его о наших философах и поэтах, о наших государственных людях и художниках; заметьте, какою ясною и верною мыслью оценивает он и тех, которых враждебность партий и совместничество духа пристрастия силятся унизить, и тех, которых напрасно превознести хотят личные побуждения литературных и политических кружков; послушайте, как он ссылается на имена ученых и писателей наших, которых слава везде памятна и жива и которых мы одни предаем непростительному забвению. Вы удивляетесь глубокому разнообразию этих сведений, меткости и верности подобного суда, вы спрашиваете: «да кто же этот собеседник? откуда он?» и должны будете придти к этому заключению: Француз по выражению, Европеец по образованности, очевидно это – Русский.

«Теперь дело для вас и для меня не в замечательном разговоре, а в великолепной книге, написанной и иллюстрированной пером и карандашом князя Алексея Салтыкова: почетное имя, с честью оправданное! Пламенный любитель искусства и природы, наш знаменитый турист, хотя и Русский – едва не сказали мы потому, что он Русский – живописует и рассказывает свои путешествия по Персии и Индии с прелестью и увлекательностью, которые, казалось, были некогда исключительною принадлежностью Французов. Здесь любопытство соперничает с занимательностью, блеск слога с богатством, простотою и верностью рисунка.

Сочинение князя А. Салтыкова заключается в трех великолепных тонах, изданных г. Бюрнерон, издателем лучших иллюстрированных книг, вошедших в общее употребление. Часть, посвященная повествованию о Персии, особенно замечательна по добросовестному, обдуманному изложению своему. Нет ничего живописнее, оригинальнее картин, описаний, типических портретов, собранных князем-путешественником. Каждая черта карандаша его есть оттиск мысли глубокой, или живого чувства, каждая черта пера его есть заветное слово образованностей, погибших в назиданье образованностям живущим, заветное слово неподвижности поколений первобытных и павших в назидание поколениям последовавшим и возрожденным, которые движениями души своей придают постепенный ход человечеству и миру. А между тем две книги, заключающие в себе описание Индии с её обширными объемами, имеют еще более внутреннего достоинства. Надобно следовать шаг за шагом за путешественником и с книгою его в руках по этим чудесным странам, где Бог поставил колыбель человеческих обществ, коих странная, обратная и неисповедимая судьба также таинственна как смерть. Мы в Бомбее, в великолепной столице, возвышающейся посреди пальмового леса: по улицам её волнуется толпа, почти нагая, но расписанная красками и обвешанная браслетами и кольцами. Пред нею и за нею музыканты с барабанами и скрипками, коих неумолкаемый шум преследует вас днем и ночью. Посмотрите на этих факиров, худощавых и испитых, с длинными и крючковатыми ногтями, как орлиные когти; на этих женщин, с волосами распущенными и в беспорядке, дико озирающимися, на этот тип не красоты, а безобразия: все это спешит в пагоды, на поклонение чудовищным кумирам. И в одно и то же время щеголеватые Английские всадники и красивые женщины в богатых экипажах, выписанных из Лондона и Парижа, струятся мимо вас и расточают посреди диких нравов все утонченности нашей образованности и роскоши.

И так борьба варварства и христианской общественности существует в Индии пред глазами Англии, которая, с эгоистическим расчетом, исключительно озабоченная своими вещественными выгодами, не помышляет обратить владычество свое в могущественный рычаг возрождения и человеколюбивого подвига. Следующая сцена, хотя и отдельная, имеет однако же общее значение, которое заслуживает внимание.

Баядерки, говорит князь Салтыков, образуют касту особенную, касту многочисленную, которой единственное занятие заключаются в том, чтоб петь, плясать и жевать бетель, листья остро-кислого вкуса, способствующие пищеварению и придающие губам особенную красноту. Эти плясуньи миловидны и стройны в движениях своих. Одеты они тканью, частью газовою, частью серебряною и золотою, отливающееся цветами – розовым, белым, фиолетовым или вишневым; голые ноги их обвешены кольцами и цепями, которые, когда баядерка ударяет пяткою об пол, бренчат подобно шпорам, но звук их более серебрист. Пляска их так отменна от всех других плясок, так увлекательна изяществом и странностью, пение их так уныло и дико, движенья так нежны и часто так быстры, музыка, оглашающая пляску их, так нестройна, что очень трудно дать о них понятие. они всегда сопровождаются мужчинами, наружности грубой и грозной, которые выступают и отступают позади их, топая ногами и извлекая дикие звуки из своих инструментов, и когда подумаешь, что эта пляска, выражающая значение неведомое, восходит, может быть, до отдаленнейшей древности и что в течение несколько тысячелетий баядерки повторяют ее, не давая себе отчета в том, что делают, ум теряется в таинствах Индии, этой земле чудес. Эти девицы, коих бессчетное множество, и другие, которые не занимаются. пляскою, населяют целые улицы и живут в домах, коих легкая постройка несколько напоминает Китайскую. Эти жилища вечером освещены, музыка в них раздается и вход в них каждому доступен. Но нынешние хозяева здешнего края ни мало не дорожат этими Индейскими Терпсихорами. Таким образом у меня вчера эта мистическая пляска была вдруг прервана приходом нескольких Англичан: они запугали робких девиц, насильно увлекая их в вальс. Баядерки оскорбились таким насильством, пали на землю с плачен и долго не соглашались оставаться с нами!!

Вообще Англичане ничего не делают, чтобы сблизить с собою Индийские племена, или изменить и образовать род их жизни. Вместо того, чтобы привлечь их к нравственному образованию, они помышляют только как-бы поживиться ими. И куда не последовали бы за князем Салтыковым, в Калькутту ли, в Бенарес, в Коломбо, в Агру, в Делли, в Лагору или в Кашемир, везде найдете вы полицейское устройство, но нет нигде нравственного и разумного развития. Варварская жизнь не отступает пред жизнью образованною и неподвижная Индия равнодушно, подобно безжизненным своим кумирам, смотрит как проходит и действует пред нею промышленная и удалая Англия. Со всем тем Индийская жизнь имеет свои поэтические, своеобразные, или изящные стороны, которые не ускользнули от наблюдений нашего путешественника: он уловил их под перо и карандаш с строгою и мелочною точностью. Не говоря уже о домашних и семейных нравах, которые составляют столь разительную противоположность с Европейскими, нельзя не сознаться, что Индийцы несут иго, наложенное на них Англичанами, с покорностию, не лишенною смышлености. Но пока единственная для них точка соприкосновения с нашею образованностью есть военное устройство; из них образуют солдатов, не умея или не желая преобразовать их иначе.

Творение князя Салтыкова тем особенно замечательно, что он хорошо понял свою философическую и художественную цель. Отправившись в путь с желанием исследовать края, которые доныне мерещатся нам под обаятельными туманами Тысячи и одной ночи, он показал нам варварство этого края в истинном его виде. Все усилия его направлены были на то, чтобы схватить живьем дикую природу. То водит он вас за собою от таинственных пагод к уличным явлениям, то погружает вас в пустыни, населенные слонами, тиграми, безобразными змеями и всеми чудовищами, которые, казалось, могли только присниться романтической поэзии. Тут в местах самых недоступных находим храм, где буддизм исправляет обряды свои в их первобытной странности. Жрецы, облаченные в желтые ткани и с бритою головою, простертые у ног исполинского Будды, выражают символы баснословия грубого, но мирного; а там, далее, толпа Малабарских скоморохов скитается во тьме ночи по дубравам, с зажженными светочами, и представляет в действии явление из той же религии под видом яростного дервиша, который воспламеняет в битве во имя какой-то независимости и какого-то владычества, о коих самая-то страна потеряла и предание.

Невозможно в тесной статье дать точное понятие о всем, что есть увлекательного и дикого, величественного и любопытного в прекрасном творении князя Салтыкова. Картины и письменное изложение, которые друг друга поясняют самым замысловатым образом, могут одни ознакомить читателя с этим возрождением племени уже мертвого, но еще движущегося, которое из свойств жизни сохранило только то, что имеет оно в себе вещественного и живописного, но утратило все, что некогда имело оно душевного. Князь Салтыков с избытком пополнил сей недостаток и вложил мысль и чувство свое в мертвые создания. Это достоинство так велико, что нельзя достаточно благодарить за него автора.

Теперь, чтобы кончить также, как мы начали, прибавим, что должны мы заключить о России и её народе, который средь блистательнейших своих аристократическрх имен встречает дарования столь многообразные и полно-сильные, и умственные способности такого разряда и такого размера. Нет сомнения, что такой народ призван свыше на подвиг великий из всех народных подвигов, и если он с таким рвением изучает племена варварские и дикия, то не с тем-ли, чтобы узнать вернее и ближе то, чего требуют племена христианские и просвещенные?»