Старая записная книжка. Часть 3

При рассмотрении в Государственном Совете сенатского доклада о том, могут ли быть членами протестантских консисторий лица других исповеданий.

– Я думаю, – сказал Канкрин, – что скоро спросят Государственный Совет: могут ли мужчины быть кормильцами.

* * *

26 июня. Приехали в Москву. Был на Введенских горах на могиле матери, прошел по запущенному дворцовому саду, вечером ходил к Пресненским прудам, кончил день у Салтыковых. Вчера же, т. е. 25-го, обедал у постели княгини Урусовой с нею и племянницей ее Тонею Мещерской, урожденная Мальцева.

Какая была бы радость и честь Василию Львовичу Пушкину, если он мог бы знать, что Шишков в отношении к графу Аракчееву по делам Академии цитирует его, говоря, между прочим: «Писатели стихов, без наук, без сведений, станут вопиять: Нам нужны не слова, а нужно просвещенье. (Шишков говорит: не нужны нам слова и пр.) Они криком своим возьмут верх, и многие поверят им, что вподлинну можно без разумения слов быть просвещенну. Но по рассудку такое бессловесное просвещение прилично только рыбьему, а не человеческому роду».

* * *

Вена 10 (22) июля 1867. Выехал из Царского Села 6-го числа. Дорогой в Варшаву встретился с молодым Тимирязевым в Пскове, кажется, в Вильне, с Черниговским Голицыным. Дорогой сочинил я стихи Петр Алексеевич.

* * *

Севастополь, 5 августа 1867. По славному и святому русскому кладбищу водил нас генерал Тотлебен. Обедал в Херсонском монастыре. Оттуда за общими подписями, начиная от великой княжны Марии Александровны и Сергея Александровича, послали мы поздравительную телеграмму Филарету в день юбилея его.

6-е. Обедали в Георгиевском монастыре. Обед у Байдарских ворот. Вечером в 9 часов возвратились в Ливадию.

7-е. Ливадия. Писал жене с отчетом о поездке.

* * *

Горам вещал Медон: мой дух изнемогает;

Виргинию любовь со Мопсом сопрягает.

(Из эклоги Сумарокова: Виргиния.)

И Нов-Город уже стар, а Новгород слывет.

(Из эпиграммы Сумарокова на Клавину, которая и в старости все еще хотела слыть красавицей.)

В прекрасной быть должна прекрасна и душа.

У Сумарокова редкость встретить подобный стих (Притча: Лисица и Статуя, посвященная Е.В. Херасковой), а все прочие стихи и басни – ужасная галиматья.

Книжка 30. (1864-1868)

* * *

В одной нашей народной песне сказано:

В три ряда слеза катилась,

Я утерлася платком.

Подумать, что у этой красавицы было три глаза.

* * *

Один врач говорил: du moins mon malade est mort gueri. Тьер и другие французские историки также готовы сказать, что Наполеон пал победителем.

* * *

«…Замостить 75 верст, не употребляя варварского слова шоссе»

(«Русский», № 128).

Варварское или нет, но все-таки это слово имеет свое определенное значение, которое возбуждает и определенное понятие, а именно: понятие о дороге, убитой мелким камнем и песком. В Академическом Словаре переводится оно на слово: укат. Под словами мостить привыкли мы понимать: настилать землю деревом или камнем. Мостовая, мост, мостки ничего не имеют сходного с шоссе. Из любви к правословию русского языка не надо допускать кривотолк в понятиях.

Русский язык богат сырыми материалами, как и вообще русская почва. Отделка, оправа, изделие плохо даются нам. У нас в языке крупные ассигнации: в мелких недостаток, потому и вынуждены мы прибегать к иностранным монетам. Язык наш богат в некоторых отношениях, но в других он очень беден. Наш язык не имеет микроскопических свойств. Мы все выезжаем на слонах; а человеческое сердце есть кунсткамера разных букашек, бесконечно малых, улетучивающихся эфемеров. Тут славянский язык не поможет. Он в эти мелочи не пускается. Он Илья богатырь: горами вертеть он не прочь, а до субтильностей, до деликатного обхождения он не охотник. Он к ним и неспособен.

Книжка 31. (1869-1871)

Кристин, французский эмигрант, был домашним человеком у графа Аркадия Маркова. Не знаю, где сошлись они, но он жил в Париже у графа во время посольства его и навлек на Маркова неприятности со стороны Наполеона. Чуть ли не был Кристин посажен в тюрьму за сношения свои с Бурбонами, или выслан из Франции.

Кристин (Christin) был умный француз, что еще не значит, чтобы он был умным человеком. Хотя приписывали ему вкусы вовсе не женолюбивые, он много лет был в Москве в связи с графиней де-Броглио, урожденной Левашовой. Переписка его с княжной Туркестановой не лишена интереса, но он и она имели довольно узкий и часто предубежденный взгляд на события и лица, а потому и нельзя доверять им бесконтрольно.

* * *

М. П. Погодину

23 апреля 1869

Христос Воскресе!

Премного благодарю вас, любезнейший и почтеннейший Михаил Петрович, за ваши воспоминания о Шевыреве. Вы принесли должную дань справедливости и признательности памяти честному и многополезному деятелю нашей словесности, которая немного насчитает у себя ему подобных. Так вам и сделать подобало.

Оставим Тургеневу превозносить Белинского, идеалиста в лучшем смысле слова, как он говорит. Мы же с вами в таком случае останемся реалистами в смысле Карамзина, Жуковского и Пушкина.

Эта статья Тургенева утвердила меня еще более и окончательно в моем предположении, что везде, а наипаче на Руси, дарование и ум не близнецы и часто даже не свойственники и не земляки. У Тургенева, у Толстого («Война и Мир») есть, без сомнения, богатое дарование, но нет хозяина в доме.

Приверженец и поклонник Белинского в глазах моих человек отпетый и, просто сказать, петый дурак. Если вы что-нибудь о том напишете, пришлите мне предварительно и я вложу в статью вашу свою малую толику. Тургенев просто хотел задобрить современные предержащие власти журнальные и литературные. В статье его есть отсутствие ума и нравственного достоинства. Жаль только, что это напечатано в Вестнике Европы. Хотя бы постыдился он имени и памяти Карамзина.

А между тем вот заметки мои на статью вашу о Шевыреве. Графа Д.А. Толстого я вовсе не вижу, да и мало кто видит его. Он завален работой.

Выражение работать относительно занятий министров вошло в употребление, кажется, с учреждения министерств! Один из стариков, помнится Бекетов, говорил: «Да что они там работают? Дрова рубят, что ли, в кабинете своем».

Будьте здоровы и работайте, начните, например, с рубки Белинского и Тургенева. Порубите с плеча и откровенно, не так, чтобы овцы были целы и волки сыты. Дело должно делать на чистоту.

Зачем вы на себя клепаете (стр. 10), что ваше поколение воспитано на стихах Ломоносова, Хераскова. Неужели до Пушкина никто из нас не читал Дмитриева, Жуковского, Батюшкова? Вот поколение, из которого прямо вышел Пушкин. Язык стихотворный был уже установлен. Пушкин разнообразил его, придал ему новые ноты, напевы, но не создал его.

Мне помнится, что чтение Бориса Годунова у Веневитиновых было вечером. Едва ли еще не перед тем Пушкин читал его у меня во время коронации, и положительно в присутствии графа Блудова.

Все, что вы говорите, или по крайней мере многое, о Телеграфе – не совсем точно. Мысль о Телеграфе родилась в моем кабинете. Тогда еще не было речи о Московском Вестнике, а Пушкин был в Псковской ссылке, и я крепко надеялся на него для Телеграфа. Стр. 14. Вы говорите: «Я не употребил никакого старания, чтобы привлечь князя Вяземского и обеспечить участие его, который перешел окончательно к Телеграфу». Позвольте заметить, что выражение не употребил никакого старания не совсем парламентарно и не литературно. Мы с вами были тогда еще мало знакомы. О Московском Вестнике мы с вами никогда не говорили. Но Пушкин неоднократно уговаривал меня войти с ним в редакцию. Я всегда отказывался от предложений и увещаний Пушкина на основании вышесказанного, то есть участия моего в существовании Телеграфа.

Я не окончательно перешел к Телеграфу, как вы говорите, а первоначально вошел в него. Я был в полном смысле крестным отцом Телеграфа, чуть ли не родным, и изменить крестнику своему не хотел и не мог.